не как положено. — Прозрачно намекнула гостья, заодно дав мне понять, что она совсем не дура.
— Ну, это несущественно, — понимающе улыбался капитан. — А что ж так долго тянули с розыском родни, раз и имя, и отчество, и фамилию знаете?
— Письма перестали приходить, после войны и вовсе без ответа были. Да и не хотелось навязываться, быть обузой. Всё оставляла на крайний случай. — Да, Курико действительно дурой не была.
А ещё видно кое-кто ей весьма подробно передал наши разговоры и мои рассказы о себе и семье.
— В сороковом мы переехали в Лопатино, года не прожили, война начилась. А старый дом, ещё маминых родителей, где жил дядька, сгорел. Алкоголь. — Поморщившись ответила я, словно не желая особенно вдаваться в нелицеприятные подробности биографии родственников.
Даже если будут проверять, все подтвердится. К счастью, я на личном опыте знала, и многократно убеждалась в том, насколько тяжело, порой просто невозможно проверить что-то произошедшее до войны. Отечественная война просто бороной расчертила всё на до и после. И не только жизни людей.
— А документов никаких нет? — прекрасно это понимал и товарищ капитан.
— Да какие документы! — махнула рукой я, мол, прекрасно его понимаю. — Если только бабушкино фото предоставить. Она как раз это кольцо очень долго носила.
— Ну хоть что-то, — кивнул в ответ капитан.
Потом были долгие "разговоры" о тяжелой жизни в империалистической и капиталистической Японии, о сложности пути в Советский Союз и страхе за своё будущее, если ничего не выйдет, а уже все будут знать, что у неё в Союзе родственники.
Уже поздним вечером капитан подошёл ко мне на улице.
— Не будете против, если я закурю? — спросил он.
— Нет, конечно. — Улыбнулась я. — Я хоть сама не курю, но кажется столько времени этим дымом дышу, что пора в заядлые курильщики записывать.
— Антонина Тимофеевна, вы же понимаете, что родня эта… Геморрой одним словом. — Прямо сказал капитан. — Что не будь ей там тяжело, она бы и не вспомнила о вас. Одно нытьё. Работа тяжёлая, да по десять часов, жильё маленькое, плитка электрическая стоит на тумбочке рядом с койкой. И ни помощи, ни поддержки, и очень тяжело. Перспектив видите ли никаких. А на вопрос, чем планирует заниматься у нас, замечательный ответ. Не знаю. Прилетела стрекоза.
— Так вот и хорошо. У нас и рабочий день короче, и отпуск есть, и жильё за работу дают, и даже за вредность платят. И работы столько, что на любую группу здоровья найдётся. Я ведь тоже всей воздушности не понимаю, я больше к муравьям. А нет, так и слуг у нас нет. — Ответила я.
— А статья за тунеядство есть, — засмеялся капитан. — Ну, смотрите. Под вашу ответственность.
Ещё с месяц мы разговаривали о несуществующих родственных связях. Начали ещё в приграничном городке, в небольшом домике, который нам рекомендовали, чтобы остановиться.
И только потом, гуляя вдоль реки в один из вечеров, я задала вопрос давно рвущийся с языка.
— Как он? — спросила я глядя на речную гладь.
— Кто его знает. Участвовал в попытке военного переворота с целью сбросить патронат американской администрации. Еле выжил. Последняя весть от него была десять лет назад. — Тихо ответила она. — Я должна вернуть тебе это. Его носил он, говорил, что это наследственная вещь в твоей семье. На моей руке он оказался только для того, чтобы быть узнанной. Он говорил, что рассказывал обо мне.
Она достала из кожаного мешочка с какой-то то ли пылью, то ли золой, что носила на верёвке на шее, моё кольцо.
— Надо же, впору. А было когда-то сильно велико. — Усмехнулась я, разглядывая кольцо на своём безымянном пальце. — Ты из-за него бежала из страны? Почему ко мне?
— Нет. Меня ищут, считая, что я могла оказывать влияние на высокопоставленных чиновников и знать их секреты. — Посмотрела она прямо мне в глаза. — В моей комнате кто-то был в моё отсутствие. И за мной следили в последние несколько дней. Я еле унесла хвост. Немного помогли сами преследователи. В моей комнате неожиданно случился пожар, когда я должна была в ней спать.
— А ты в ней не спала? — уточнила я.
— Конечно. Кто спит там, куда пробрался чужак? Наше общежитие это бывший мукомольный завод. Там очень большие воздуховоды. И забравшись в люк можно отползти на несколько этажей. А в сутолоке и панике легко потеряться. — Рассказала Курико. — И выбора не было. Труда и скромности быта я не боюсь. Но петлять как заяц по всей стране, постоянно меняя маски… Я долго не смогу, я не он. Другого пути, как просить защиты у женщины своего брата, я не видела.
— Да с чего ты решила, что я вообще узнаю кто ты такая? — провела я по шраму на шее.
— Он говорил о тебе не просто как о жене. Он говорил с восхищением. А значит, я думаю ты знаешь, что он мог бы тебя просто убить. Или даже просто сбежать. Убили бы тебя свои. За связь с ним. — Озвучила она мои давние выводы. — И знаешь, если связь такова, что мужчина помнит о ней всю жизнь, и бережёт, как нечто ценное… То женщина тем более не забудет. У тебя нет мужчины. А ты красива.
— С моей должностью даже макака имела бы на свою руку пару кандидатов. Внешность здесь не главное. — Фыркнула я.
— Так чем же тебя кандидаты не устроили? — еле заметно улыбнулась Курико.
— Разрез глаз не тот, — скривилась я.
Сёстрам я появление Курико не объяснила, представила на русский манер Кирой. Аня и Дина были достаточно мудры, чтобы не удивляться и не задавать лишних вопросов. Тем более, что сначала закипела работа над монастырём. Я старалась добиться признания в полуразрушенном комплексе важного свидетельства прошлого. Статус памятника истории давался очень сложно.
— Антонина Тимофеевна, вы не понимаете! Дадим статус, признаем памятником и надо реставрировать! Вы представляете себе затраты? И на что? Кому он нужен посреди тайги? — не выдержал однажды один из высокопоставленных чиновников министерства.
— То есть, дело в финансировании? — уточнила я.
На тот момент казалось, что я упёрлась в стену. Тем более как раз случилась та судьбоносная драка племянника. Но ответ и помощь пришла откуда не ждала. На работы в монастырь предложил отправлять заключённых начальник одной из близлежащих колоний. А у Нестора Кузьмича появился приятель. Отец одного из участников казанской "тяп-ляп". Тот должен был отбывать тринадцать лет, а отец уже был в возрасте, и боялся сына не дождаться. Поэтому и переехал поближе к колонии. А так как был
