Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы стали очень знамениты в определенных кругах. В четверг вечером и сегодня мои гости только о вас и говорили. Так или иначе, вы вернули к жизни доктора Босворта, и теперь он скачет по округе, словно пятидесятилетний парнишка. Так или иначе, вы избавили мисс Скил от головных болей. Слуги внимательно наблюдают за хозяевами, мистер Норт. Сколько пациентов вас ждало сегодня вечером?
— Больше двадцати пяти в одном месте и десяток в другом.
— Через неделю очередь вытянется на квартал.
— Помогите мне, миссис Крэнстон. Я люблю Ньюпорт. Я хочу пробыть здесь до осени. Нет у меня «электрических» рук. Я мошенник и самозванец. В первый вечер я не мог выгнать их из здания. Вы бы видели их глаза — лучше быть мошенником и самозванцем, чем… жестоким. Я же не причинил им вреда, правда?
— Положите руки на стол ладонями кверху.
Она провела по ним кончиками пальцев и, глотнув джина, сказала:
— В вас что-то есть, я сразу это поняла.
Я поспешно спрятал руки. Она продолжала ровным голосом с обычной спокойной улыбкой:
— Мистер Норт, даже у самых счастливых и здоровых женщин — а нас таких мало — где-то сидит постоянный страх перед болезнью. Страх. Даже когда они не думают об этом, они об этом думают. У большинства мужчин не так: вы думаете, что будете жить вечно. Вы думаете, что будете жить вечно, мистер Норт?
— Нет, мадам, — ответил я с улыбкой. — Я скажу: «Руки я обе грел у жизни очага; угаснет он, и я готов к уходу»[96]. Но перед уходом я хотел бы повидать Эдвину.
Она посмотрела на меня с удивлением:
— Странно, что вы об этом заговорили. Эдвина вернулась из плавания. Она уже неделю в Нью-Йорке, занимается приготовлениями к здешнему осеннему сезону. Генри Симмонс поехал за ней в Нью-Йорк. Я жду их сегодня вечером. Эдвина о вас все знает.
— Обо мне?!
— Да, да. Неделю назад я ей написала о ваших затруднениях. И она сразу ответила. Ведь это она придумала, как вам выпутаться из этой истории. А мы с Генри Симмонсом все организовали. — Она взяла со стола конверт и помахала им у меня перед носом, как костью перед собакой.
— О, миссис Крэнстон!
— Но сперва еще два слова о вашем новом положении в Ньюпорте. У женщин никогда нет полного доверия к врачам. Женщины и религиозны, и суеверны. Им непременно подавай чудо. Вы — новейший чудотворец. В городе много массажистов, знахарей и шептунов. У них есть патенты, и они берут деньги за лечение. Слава о вас пошла оттого, что вы не берете. Вы внушаете доверие — гораздо больше, чем любой врач. Если ты врачу платишь, ты покупаешь право его критиковать, словно он обыкновенный торгаш. А чуда купить нельзя, это всем известно, — вот почему вы чудотворец. Что-то не видно, чтобы доктор Босворт или Скилы подарили вам автомобиль или хотя бы золотые часы, — а ведь подумать только, что вы для них сделали! Вы все так же ездите на велосипеде!
Мне не нравился этот разговор. Я не мог отвести глаз от конверта. Я только облизывался на эту косточку. Я понимал, что миссис Крэнстон меня дразнит, может быть, наказывает за то, что я не прибег к ее помощи раньше, за то, что так долго не появлялся в ее доме. Я опустился на одно колено:
— Миссис Крэнстон, простите меня, пожалуйста, за то, что я так долго не приходил. Я вам стольким обязан.
Она рассмеялась и накрыла ладонью мою руку. Благополучные женщины любят прощать, когда их просят.
— В этом конверте лежит документ. Не официальный, но выглядит официально. На нем сургуч и ленточки, и написан он на бланке медицинской организации, которая давным-давно влилась в другие. — Она вынула его и положила передо мной:
«Всем заинтересованным лицам: мистер Т. Теофил Норт, проживающий в Ньюпорте, штат Род-Айленд, не имеет права оказывать медицинскую помощь какого бы то ни было рода и характера, за исключением случаев, когда пациент может представить ему письменное разрешение врача, официально зарегистрированного в этом городе. Канцелярия Инспектора здравоохранения, …числа августа месяца, 1926 года».
— Миссис Крэнстон!
— Подождите, в конверте есть еще один документ.
«Настоящим мистеру Т. Теофилу Норту, проживающему в Ньюпорте, штат Род-Айленд, дается разрешение на один визит, длительностью не свыше получаса, к мисс Лизелотте Мюллер, проживающей по адресу: Спринг-стрит, N… для оказания ей помощи и поддержки по его собственному усмотрению».
Подписано было весьма уважаемым городским врачом и датировано вчерашним днем.
Я уставился на нее:
— Мисс Мюллер живет здесь?
— Вы можете зайти к ней сейчас? Этот дом на самом деле — три дома. Третий и четвертый этажи в этом крыле заняты под лазарет для очень старых женщин. Они всю жизнь работали прислугами, и многих бывшие хозяева хорошо обеспечили. Большинство из них не могут одолеть и одного марша лестницы, но у них есть терраса, чтобы погреться на солнышке в хорошую погоду, и для любой погоды — общие комнаты. Кое-что там будет мучительным для глаз и обоняния, но вы нам рассказывали о своей жизни в Китае, так что опыт у вас есть. — Тут я услышал ее отрывистый, похожий на всхрап смешок. — Вы усвоили истину, что жизнь по большей части тяжела, а последние годы — в особенности. Вы не наивный юнец, мистер Норт. Мужчины редко заходят в лазарет — иногда доктор, пастор, католический священник или родственник. У нас правило — во время таких посещений дверь в палату приоткрыта. Я отправляю вас наверх с моей помощницей и подругой миссис Грант.
Я тихо спросил:
— Вы мне что-нибудь расскажете о мисс Мюллер?
— Тетя Лизелотта родилась в Германии. Она была одиннадцатым ребенком в семье пастора и в семнадцать лет через бюро найма приехала в Америку. Она работала няней в одной семье, очень уважаемой и здесь, и в Нью-Йорке, и вырастила три поколения. Она купала и одевала всех этих детишек, целый день была при них, шлепала их по попкам, и вытирала эти попки, и присыпала. А к ней я потому вас позвала, что она была добра ко мне и много помогала, когда я была молодой, одинокой и напуганной. Она пережила всех своих родственников за границей, которые могли бы принять в ней участие. В доме, где она работала, ее очень любили, но человек она строгий, суровый и, кроме меня, мало с кем дружила. Она в здравом уме; она видит и слышит, но ее мучают ревматические боли. Боли, наверно, невыносимые — она не из тех, кто жалуется.
— А если у меня ничего не получится, миссис Крэнстон?
Она пропустила вопрос мимо ушей. И продолжала:
— Подозреваю, что слава о вас дошла и туда. У наших жильцов много друзей в лазарете. Вести о чудесах разносятся быстро… Миссис Грант, познакомьтесь, пожалуйста, с мистером Нортом.
— Здравствуйте, мистер Норт.
— Миссис Грант, сегодня мы, наверное, будем говорить по-немецки. Вы знаете немецкий?
— Ну, что вы. Ни слова.
— Миссис Крэнстон, после таких сеансов я очень слабею. Если Генри Симмонс вернется до того, как я спущусь, попросите его подождать меня и проводить домой.
— Конечно. Я думаю, Эдвина и Генри Симмонс скоро будут здесь. Эдвина тоже хотела, чтобы вы навестили тетю Лизелотту.
Я был ошеломлен.
В который раз я убеждался: счастлив тот, кому помогают женщины, в фольклоре называемые «ведуньями». Это — урок «Одиссеи».
Но, подшед ко вратам крепкозданным прекрасного града,Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню АфинуВ виде несущей скудель молодой феакийския девы[97].
С миссис Грант я поднялся наверх. Женщины, встречавшиеся нам на лестничных площадках и в коридорах, опускали глаза и прижимались к стене. На третьем и четвертом этажах все носили одинаковые халаты в серую и белую полоску. Миссис Грант постучала в приоткрытую дверь и сказала: «Тетя Лизелотта, вас пришел проведать мистер Норт», затем села в углу, сложила руки и опустила глаза.
— Guten Abend, Fräulein Müller[98].
— Guten Abend, Herr Doktor[99].
Тетя Лизелотта высохла как скелет, но ее большие карие глаза были ясными. Она с трудом могла повернуть голову. На ней был вязаный чепец, на плечах — шарф. Белье и сама комната были безукоризненно чистые. Я продолжал по-немецки:
— Я не доктор и не пастор — просто друг миссис Крэнстон и Эдвины. — Я не знал, что скажу дальше. Я прогнал все мысли. — Можно узнать, где вы родились, тетя Лизелотта?
— Под Штутгартом, сэр.
— А! — сказал я с радостным удивлением. — В Швабии! — Об этой области я знал только то, что там родился Шиллер. — Я потом хочу посмотреть эти фотографии на стенах. Простите, я возьму вас за руку. — Я взял ее прозрачную руку в обе ладони и опустил все три руки на покрывало. Я сосредоточивал всю «энергию», какая была в моем распоряжении.
— Я очень плохо говорю по-немецки, но какой это чудесный язык! Насколько Leiden, Liebe, Sehnsucht красивее, чем «страдания», «любовь» и «желание»! — Я медленно повторил немецкие слова. По руке ее пробежала дрожь. — А ваше имя «Лизелотта» — вместо Елизавета-Шарлотта! И уменьшительные: Mütterchen, Kindlein, Engelein. — У меня возникло побуждение незаметно придвинуть наши руки к ее колену. Ее глаза были расширены и глядели в стену напротив. Она глубоко дышала. Подбородок у нее подергивался. — Я вспоминаю немецкие стихи, которые знаю благодаря музыке Баха: «Ach, Gott, wie manches Herzeleid» и «Halt' im Gedächtnis Jesum Christ», «Gleich wie der Regen und Schnee vom Himmel fällt…»[100]. Слова можно перевести, нельзя перевести то, что слышим мы, любящие язык. — Я вспомнил и продекламировал другие. Я дрожал, потому что в голове у меня звучала музыка Баха, в которой присутствует некая множественность — как в волнах и поколениях.
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Жидяра - Валерий Примост - Современная проза
- Ручная кладь - Дина Рубина - Современная проза
- Падение Парижа - Илья Эренбург - Современная проза
- Случайные мысли - Любовь Тильман - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Без работы - Александр Александров - Современная проза
- Петрович - Сергей Антонов - Современная проза
- Сомнамбула в тумане - Татьяна Толстая - Современная проза