Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему вы нарушили закон? Вы подписались о невыезде, и вас можно привлечь к ответственности.
Профессор с покорной угрюмостью ответил:
– Привлекайте.
– Что это за поза?! – с резко-металлической ноткой выкрикнул человек власти, не один год набивавший карман благодаря профессору. – Вам теперь только каяться! Вы укрывали убийцу!
– Я каюсь, – произнёс профессор невозмутимо.
– Ты над кем себя ставишь? – прошептал большой начальник, не выдерживая первоначально взятой роли. – Ты от нас таил, что работал на немцев, а перед подонком распахнулся! Вы с ним педерасничали?
Лицо Лонгина Антоновича осталось бесстрастным.
– Не страдаю.
– Так пострадаешь! Мы из тебя крови попьём! Зажрался, вообразил – так нужен, что мы будем твою шкуру спасать. Не выйдет! Всё будет по советским законам.
Профессору запретили отлучаться из гостиницы и звонить кому-либо. Он должен сидеть в номере под наблюдением «человека» и ждать, когда вызовут.
Вызывали и рано утром, и в середине дня, и в восемь вечера. Привозили к тому или иному высокому начальнику, хорошенько выдерживали в приёмной, а потом в кабинете требовали читать вслух то, что написал на него Можов, кричали:
– Вы с самого начала знали, что он убийца?!
Лонгин Антонович с безучастным лицом твердил «нет».
– С какой целью вы его укрывали?
– Я его не укрывал. Я принял его по просьбе его отца – ныне покойного учёного.
Ему совали под нос собранную в последнее время информацию о его работе на немцев, заставляли тоже читать вслух, орали: он шкурник, изменник Родины. Приказывали писать подробные объяснительные. Ему грозили и снова грозили, повторяя, что в отношении его будет соблюдена законность. Он полагал, что в таком случае его должны были уже арестовать. Однако до ареста не доходило.
Другие люди занимались Виктором Можовым. Признанного в психиатрической больнице вменяемым, его доставили в Тихорецк, где написанное им о себе полностью подтвердилось. По тому делу уже расстреляли парня – попавшегося поблизости от места происшествия дезертира из рядов Советской Армии. Виноторговка и девица, которую Виктор запер в погребе, под нажимом «опознали убийцу». Теперь они опознали Можова, и вдобавок его отпечатки пальцев совпали с парочкой тех, что остались в дачном домике.
Виктор жаждал вопросов, в которых проявился бы хищный интерес к Лонгину, однако компетентных лиц пока интересовал только он сам. Когда его держали в психушке, врач допытывался, были ли в его роду алкоголики, психбольные. Таковых не имелось. В следственном изоляторе его стали допрашивать о происшедшем в Тихорецке. Он отвечал искренне, подробно – чтобы, улучив момент, спросить следователя прокуратуры: а когда займутся другой частью его заявления, о предателе? «Это компетенция иного ведомства», – сказал следователь.
Можова отправили из Тихорецка в СИЗО тамошнего краевого центра Краснодара. Когда была поставлена последняя подпись под показаниями и следователь вышел из камеры допросов, появились работники МВД: «Ну, теперь ты узнаешь, как стрелять в нас!»
Ему завернули руки за спину, сковали наручниками и, усадив на стул, принялись хлестать ладонями по щекам. Он заливался кровью из носа, ему плескали в лицо холодной водой и хлестали снова.
Его хватали под мышки и за ноги, поднимали со стула и давали в сидячем положении упасть задом на цементный пол, отчего внутренности пронзало болью. Пинками ему добавляли приятного. Он терял сознание, и под лопатку всаживали шприц: уколы были до того болезненными, что у него вырывались вопли. Сорвав с него брюки, трусы, его сажали на два стула, между которыми оставался промежуток, в нём оказывались гениталии. Стоящий перед избитым молодчик не давал ему подняться, а двое других, встав по бокам, несильно пинали стулья – мошонка, член усаженного «на прищепку» сдавливались, плющились...
Если бы Можов каким-нибудь чудом очутился теперь на воле, он был бы уже не жилец.
116
В его сознании не потухали въевшиеся в самую глубь мысли об Алике и профессоре, лихорадочно-неотвязно обуревало видение: ошеломлённая Алик яростно и беспомощно смотрит, как в их с Лонгином квартире проводят обыск, а всесильный муженёк, осунувшийся, позеленевший, бестолково бормочет: «Это недоразумение, Альхен, недоразумение...»
Его уводят, а она бесится оттого, что теряет прекрасную квартиру, «волгу», дачу... Виктору неистово желалось, чтобы это случилось как можно скорее, и досаждал страх: связи профессора окажутся столь велики, что заявление похерят.
Была ночь, когда Можова привели к следователю, который улыбчиво сообщил, что он из КГБ. Галстук на нём не был затянут, верхняя пуговица светло-голубой рубашки была расстёгнута, молодящийся мужчина насмешливо глядел на парня, понимая по его виду, что он претерпел, и ожидая жалоб. Но Можов заговорил о советской родине, о долге, о том, что фашистским прихвостням не должно быть пощады.
«Вот это ненависть!» – почувствовал интерес следователь и с медовой нотой поддержал Виктора: вы очень всё правильно говорите, хорошо, что обратились, раскрыли прошлое этого типа... ведь он, наверное, и в бытовом смысле нехороший человек?
– Сволочь!
– Аморальный, распутный?
– Ещё какой!
Следователь приветливо кивал и вдруг приблизил лицо к самому лицу Можова:
– Эту молоденькую, на ком он женился, он её у тебя увёл?
Раньше Виктор подумывал – ему, очевидно, зададут такие вопросы, они обернутся болью. Так и есть. Полоснула нестерпимая обида: кем он предстаёт перед гэбистами? мстительным человечишкой, спятившим оттого, что девчонка предпочла ему другого? Бывают на свете слизняки – из ревности суют голову в петлю. И он из подобных – сунулся в камеру смертника. Ничтожество, переполненное завистью к сопернику, заливает ядом и себя, и его, извивается, шипит – обделённая, обездоленная гнусь...
В искалеченном теле душа вдруг возмутилась с несказанным пылом. «Я – не-ничтожен!!!»Во что бы то ни стало надо отнять у гэбистов их правду!
– С чего вы – про его жену? – сказал как бы вскользь и осторожно покашлял, оберегая отбитые лёгкие. – Что я, баб не имел? У меня своя жена – что надо, девочкой взял, восемнадцать исполнилось... «Что осклабился, ехидна? не веришь... вывернуться, как вывернуться?..»
– Моей жене, особенно в том смысле, цены нет! – он невольно повысил голос: в селезёнке дёрнулась боль, и лицо исказила гримаса.
Следователь моментально навострился. Со сладкой миной выдохнул:
– Он вам дом помог купить... ваша жена ему нравилась?
Виктор понял. И почувствовал: это единственное, что ему остаётся. Позор правды или позор выдумки. При выдумке – не такой уж и позор: не он остаётся в дураках. Парень прохрипел:
– Он – скотина! Я не хочу об этом говорить.
Следователь злобно улыбнулся:
– А придётся.
Посыпались вопросы. Виктор сначала подавленно молчал, как бы уничтоженный ими, затем стал неохотно, будто под нажимом гэбиста, подтверждать. Уточнять, словно бы ненароком... Профессор познакомился с Людмилой в лесу, где та собирала ягоды. Стал дарить ей подарки, и она сошлась с ним.
– Так не ты, а он взял её девочкой?
– Да-а! ебались они!!!
Видел ли я? Застал их однажды непосредственно... поза? очень похабная. К тому времени профессор уже сильно развратил Людмилу... да, он отец ребёнка...
Гэбист «выматывал» детали, «особенности», возвращался к теме сексуальной утончённости (как-как? но это же явное извращение!), заставлял повторить, посмеивался.
– Ну, и что же вы?
– Он её мне в жёны – я согласился. Из-за денег, из-за дома. Договор был: между ними – разрыв! Но старик продолжал её ебать. И жмотничал! Разве это деньги – что он давал? И ведь две машины у него – нет чтобы одну подарить!
Как бы спохватившись, Виктор упорядочил речь:
– И тогда от невозможности и дальше выносить и желая одним разом покончить...
– После многодневной пьянки, – добавил следователь, – когда жена не дала денег, ты рванул на груди рубашку и – с гранатой под танк! – Гэбист был в неплохом настроении.
Можов спросил, что будет профессору «по фактам измены родине»?
– Это пусть тебя не ебёт! – неожиданно хамски обрезал следователь. – Или ты думал – будут учтены твои желания?
Виктор осознал, что ничего больше не узнает. Но до чего же изнуряюще жадно хотелось представить крах врага! В душе теперь сидело неверие. Следователь не спросил ни разу, не добавит ли он ещё чего-то о работе Лонгина на немцев? Зато настойчиво добивался: «Ты кому-то трепался? Кто-то ещё знает?» Власть продажна до самых верхов, и проходимца не отдадут под суд.
Страх, что кончится этим, охватывал парня, когда он только приступал к заявлению, но перемочь себя и не написать он не сумел. От мысли, что всё было зря, в сосущем отчаянии Виктор цеплялся за видения: профессор устраивает Алику сцену: «Ты добыла для него сведения! спала с ним! Ты, ты виновата, недаром он тебя не задевает в своём доносе! Но теряем-то мы оба! мы с тобой лишаемся всего!..» У неё истерика: хочет защититься – и нечем. Она тоже не желает терять блага.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
- Гладкое личико - Виктория Токарева - Современная проза
- Бабло пожаловать! Или крик на суку - Виталий Вир - Современная проза
- Из Фейсбука с любовью (Хроника протекших событий) - Михаил Липскеров - Современная проза
- Энергия страха, или Голова желтого кота - Тиркиш Джумагельдыев - Современная проза
- Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы - Поль Фурнель - Современная проза
- Цена соли - Патриция Хайсмит - Современная проза
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза