Поздняков улыбнулся.
— Этак и верно жевать нечем будет, Романовна. В другой раз расшатается — к нашему зубодеру свожу, подлечит. А с дровами?
— И дрова есть покудова, все есть. Одно меня мучает: как она там, Оленька? Опасно, поди, как скажешь?
— Где она, Оля? Адрес ее?
— Тебе зачем?
И опять горечью плеснула обида: Луневу — так детишек рожай, а ему и адреса Ольги сказать не хочет.
— Как же я тебе отвечу, няня: опасно или нет? Вот скажи полевую почту — и я скажу: опасно там или не опасно, — решил схитрить Алексей.
Но Романовна вовремя поняла ловушку.
— Ну и ладно. А почты я тебе все одно не скажу. Да и на что она тебе, почта эта? У тебя своя семья, а Оленька обратно свою найдет, не век же одна мыкаться будет.
Поздняков, слушая Романовну, решил не уходить, пока не узнает адреса Ольги.
За чаем Романовна вытащила откуда-то из комода кусочек сахару, нарезала на ломтики без того небольшой ломоть хлеба. Говорили обо всем, но только не об Ольге: Романовна явно боялась проговориться, дать ему ее адрес.
— А как же ты, няня, деньги без аттестата получаешь? Обманываешь ты меня, няня. Вот и живется тебе, вижу, не сладко. Надо помочь тебе. Может, денег дать?
— Начто? Есть у меня! Чего не веришь-то!
— Нет у тебя денег, и аттестата нет, няня.
— Эка! Да коли так… Куда я его, бишь, запрятала?.. Да вот он! — Нашла она в столике сложенный лист с черной печатью.
Поздняков взял аттестат, торжествующе объявил:
— Вот и выдала ты мне свою Оленьку: «Полевая почта 42 134…»
— Ах ты, батюшки! Ах ты, нехристь этакий, провел же таки старуху!
— Провел, няня. И в другом провел: не хотел я чаевничать, да зато узнал: нечего тебе жевать, няня. Вот с дровами как, еще надо проверить.
Романовна замахала на него руками, но Поздняков крепко обнял ее и взял шапку.
— До свиданья, Романовна. Сливочного не обещаю, а хоть маргарину к чайку завезу. Обязательно завезу!
3
К началу экзаменов Роман доставил Нюську в Иркутск на своей машине. Предложил отвезти прямо к тетке, но Нюська отрезала:
— Нет. Чего я к ней: жена я тебе какая?
— Она добрая, не забидит. А спросит — скажи: жена, только будущая. Язык не отсохнет…
— А ну тебя, Ромка! Хочешь опять поссориться?..
— Ладно уж.
Училище было не ахти каким важным: старое двухэтажное деревянное здание, с грязным узким двором. И вывеска — меньше, чем на райкоме. Не таким представляла себе Нюська его, когда ехала сюда сдавать документы. Думала, вроде театра — здание с колоннами, с каменным парадным крыльцом, с вестибюлем. А во второй приезд и вовсе плюгавеньким показалось. Видно, и Роману не поглянулся Нюськин техникум, удивленно заметил:
— Эта, что ли, консерватория-то твоя? Ветром не сдуло бы.
И все же струхнула, когда, оставив у подъезда Губанова, вошла в корпус. Поступающие (их было много во дворе и в узком, завешанном по обе стороны щитами коридоре), почти одни девчата, липли к щитам со списками, расписаниями экзаменов и шептались, шептались. Нюська едва протолкалась к приемной комиссии. И тут люди. Поборов страх, протиснулась к столу, к худому в очках мужчине.
— В общежитие мне. Куда ехать?
Худой поднял на лоб очки, глянул на Нюську.
— Кто вы?
— Я? Рублева. Поступать приехала. Из Качуга я.
Девушки, теснившие Нюську, сдержанно рассмеялись. Худой спустил на нос очки, буркнул:
— Здесь приемная комиссия, девушка. Идите к завхозу.
— Это куда? Я же у вас была, вы же…
— Ступайте, девушка, не мешайте!
Завхоз отругал Нюську:
— Вам когда сказано было являться? Вы о чем думали? Где ваша заявка? — И, словно бы пожалев, велел тут же написать заявление и прийти завтра.
— А ночевать где?
— Где сможете. У нас иногородних некуда разместить, а вы…
— А я не иногородняя, да? Мне что, на вокзале толкаться?
— Можете на вокзале. Завтра поищем что-нибудь.
Нюська сдержалась, чтобы не наговорить резкостей, вернулась к Роману.
— Ты чего, Нюська?
— А ну их! Общежитие не дают, завтра только. Завхоз — ух и вредный!..
Роман, открывая Нюське дверку кабины, обрадовался:
— Ну вот, а я что говорил! Едем к тетке!
— Ни за что!
— Почему?
— Ну что ты пристал! Ты же знаешь…
— Ладно. Посиди тут. — Роман вылез из кабины, хлопнул дверцей.
— Ты куда?
— К завхозу. Может, на двоих место взять, Нюсь?
— Дурак!
Через пять минут Роман вернулся.
— Едем, есть тебе место…
Нюська вцепилась в баранку.
— Куда? К тетке?..
— На, читай, — сунул Роман ей в руки записку завхоза.
Нюська прочла, ойкнула.
— Это как же?
Роман загадочно хмыкнул.
— А нашего брата, шоферов, все любят. Колесики бы крутились. Ты-то любишь, а?
4
Роман действительно «устроил» Нюську в студенческое общежитие, за что пообещал привезти училищу машину угля. Но Нюське сказал, что завхоз — его старый знакомый, почти родня. Сказать правду — взбрыкнет, в Качуг уедет, а на это не пойдет. Зато теперь Нюська была счастлива и на прощанье даже чмокнула Романа в щеку.
На первом же экзамене, едва Нюська назвала свою фамилию, члены комиссии переглянулись, пошептались и, наконец, попросили что-нибудь спеть.
— А частушки можно? Наши, качугские?
— Можно и частушки, — улыбнулась комиссия.
Нюська откинула косу, набрала воздуха и… оглушила комиссию голосищем. Пришлось начать снова, вполголоса.
— Достаточно, товарищ Рублева, — сказали ей, после того как она допела последний куплет и выжидательно уставилась на комиссию. — Можете считать себя студенткой.
— Ой, правда?!
В тот же день Нюська собралась в Качуг. До начала занятий целых двадцать дней — чего ей тут киснуть? Новые Нюськины подружки чуть не лопнули с зависти: вот так голос! Вот так счастливица! А им-то еще сколько трястись — ведь конкурс-то: три желающих на одно место!
Нюська уже сидела на чемодане, когда ее окликнули.
— Нюська, тебя молодой человек вызывает. Симпатичный!
Неужто опять Роман? С ним бы и в Качуг!..
Но у подъезда ждал ее Житов. Нюська даже опешила.
— Я, Нюся. Здравствуй же. — Он первый приблизился к ней, ласково пожал руку. — Кое-как разыскал… ты не заболела ли, Нюся?
— С чего это вы? — обиделась Нюська.
— Да нет, просто так… Мне кажется, ты побледнела…
— Зачем вы сюда, Евгений Палыч? И люди незнакомые все — что подумают…
— А почему же нельзя, Нюся? — опешил и Житов. — Но ведь ты сама просила меня… еще в Баяндае… — В его голосе зазвенела обида, и задетое самолюбие и надежда.
Нюське стало жаль Житова. Что он ей сделал, чтобы так зло с ним? Разве виноват он, что не легло ее сердце к нему, не шевельнулась в слепых девичьих чувствах любовь?
— Простите меня, Евгений Палыч, груба я… Да и девчат совестно, ведь не дома…
Но Житов повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Нюська проводила его долгим жалостливым взглядом, пока он не скрылся за углом.
5
До ночи Житов проблуждал по улицам города, долго стоял на ангарском мосту, невидящим взглядом следя за бороздившими зеленую гладь лодчонками и буксирными катерами. Зачем он опять обманул себя надеждой? Зачем рвался из Баяндая, так и не дождавшись пуска механизированной сушилки? Вот и успел, вот и застал на экзаменах Нюсю!.. Почему так все вышло? Чем он разонравился ей? Назойливостью? Так разве это назойливость — один раз в три месяца повидаться! Мечтал, надеялся, верил, отца с матерью обнадежил радостью, а вышло: себя до бессонниц довел, стариков измучил своим молчанием. Эх, Женька, Женька! И Житову до слез становилось жаль себя, своей несчастной молодости, уставших ждать его писем родителей. Хоть бы взглянуть на них, поговорить — все бы легче было…
На другой же день Житов явился к Гордееву.
— Игорь Владимирович, отпустите меня на фронт.
— Что?.. — поперхнулся старик.
— Я хочу идти воевать, Игорь Владимирович. Ведь я молод, здоров. Разве я хуже других, ушедших на фронт?
Гордеев снял пенсне, подержал его перед собой и снова водрузил на нос. Воззрился на Житова.
— Почему так вдруг, Евгений Павлович?
Житов пожал плечами, отвел глаза.
— Мне кажется так лучше… и честнее, Игорь Владимирович.
Гордеев чуточку построжал, но, поймав уклончивый взгляд молодого инженера, грустно и отечески улыбнулся.
— Что лучше и что честнее, Евгений Павлович? Как мне вас понимать?.. Погодите, — предупредил он Житова. — Лучше для вас или для нас? По всей вероятности, для вас. Честнее — это как? Что это?
Житов вспыхнул.
— Зачем эта философия, Игорь Владимирович? Разве вы сами не понимаете, что на нас, молодежь… тыловую молодежь, смотрят совсем не как на героев, — с горькой желчью подчеркнул он. — А мне тем более надо сменить воздух… попытать счастья.
