Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты! Зубрила! Баскакова убили!
Да ну, иди ты…
Завтра похороны! Тайные…
Какое тайные, во всех газетах точно вой поднимут… журналюги набегут…
Эй, Фарада! Фарада, ты слышал? Роста кокнули!
Он же с пистолетом везде ходил… как не отстрелялся…
Если тебе вмажут в затылок маслину и твои мозги брызнут в стороны — как ты, с позволения сказать, отстреляешься, фраер?!..
Баскакова убили вчера. Все скинхеды узнали об этом сегодня.
По восстановленным сведениям, Баскаков поздно вечером возвращался из гостей, от философа Дмитрия Васильчикова. Недалеко от его дома нашли его тело с простреленной головой.
Скинхеды переговаривались меж собой: ну что, теперь враги торжествуют, погиб один из генералов святого войска, да еще какой — самый фанатичный, самый крутой… Люкс тупо глядел в стену Бункера. Фарада ковырял носком стоптанного «гриндерса» грязный, давно немытый пол. Полы здесь мыла эта покладистая слепая девушка, Дашка. Дашка куда-то исчезла. Куда? Мало ли куда может исчезнуть девчонка. Может, ее похитили и увезли к кому-нибудь, к богатым браткам, на дачу, и сейчас с ней развлекаются бандиты и воры в законе. А может, она упала с эскалатора, сломала ногу и лежит в больнице. Где этот ее парень, Чек?.. А, Уродца тоже давно не видать. Слиняли, значит, оба. Да у них любовь, братцы!.. У нее, может, и любовь. А у Чека — игрушки. Он не спятил, чтобы молодую жизнь с бабой связывать. Еще нам столько сделать надо! Еще все только начинается! Начинается, как же… После Хрустальной ночи все и началось… Да тут же и кончилось… Сколько наших под следствием… И — все — вроде бы коту под хвост… Не под хвост! Все почуяли, на чьей стороне сила! Мы показали силу! Мы продемонстрировали ее! А дальше…
А дальше — назавтра — были похороны Баскакова. Черный гроб с телом убитого стоял в Бункере, в концертном зале, на возвышении, наспех сколоченном из старых ящиков и прикрытом куском черного штапеля. Жуткие шрамы на щеке, на лбу и подбородке покойного странно, резко побелели на темном, будто загорелом, лице. В сложенные на груди грубые руки всунули железный крест. Баскаков лежал как живой, будто бы сурово, сердито хмурясь. Казалось, он сейчас встанет и крикнет: «Идиоты! Не слушаете кадрового военного! Все делаете неправильно, скоты!» Зубр наломал ночью в парке еловых ветвей, набросал на гроб и на пол Бункера. Хайдер сказал речь. Рубленую, короткую, жесткую. «Помните о силе. Помните: сила мораль людей, отличающихся от покорных скотов. Она же и ваша мораль. Хайль!» Все вскочили, протянули руки вверх и вкось. Со стороны казалось — сквозь глухой герметичный потолок Бункера разом, из внезапно образовавшегося отверстия, ударили косые живые лучи.
А еще через неделю, когда по всей Москве быстро, моментально стаял снег и женщины уже нарядились в туфельки, сбросив сапожки, и все уже ходили без шапок, и солнце заливало желтым медом Тверскую и Неглинку, Волхонку и Моховую, обе Никитских — Большую и Малую — и Столешников переулок, убили философа Васильчикова. Того самого, что, подвывая, читал с трибуны скинам свои непонятные, высокопарные воззвания и заметки. Того самого, что восхвалял белую арийскую расу, в подробностях рассказывая пацанам ее историю, начиная от скитаний древних ариев по Тибету и Северной Индии и заканчивая белыми избранными европейскими людьми. Того, что с пеной у рта повествовал о героях-альбигойцах, сохранивших в пещерах Монтсегюра священную Чашу Грааля, о рыцарях Кельтского Креста, шедших в смертный бой с криком: «Слава Кресту!» — на устах. Скины много интересного узнавали от Васильчикова; кое-кто считал его придурком, не понимая в его россказнях ни слова, кто-то относился к нему с большим почтением: во дает старик! Все про древние знаки знает!
Когда разнесся слух, что его тоже убили, как и Баскакова, — выстрелом в голову, — все призадумались. Васильчикова хоронили не они из Бункера, а родные — из дома. У него, апологета ультраправого движения, оказалась прелестная, нежная дочь, работница столичного модельного агентства. Дочка устроила папаше сногсшибательные похороны. Если Баскакова опускали на кладбище в могилу втихаря, сурово, быстро и молча, почти нелегально, то на похороны Васильчикова на Ваганьковском собралось пол-Москвы. Вот тут папарацци порезвились. Газеты и журналы захлебывались: главари движения «Neue Rechte» исчезают один за другим! Их срезают, как грибы! Их отстреливают, как уток на болоте!
Но когда, два дня спустя — а солнце припекало все сильнее, необычайно жаркая весна стояла в этом году — убили Хирурга, так же, выстрелом в висок, тяжелая пелена молчания опустилась сверху на скинхедов, накрыла головы, лица, заткнула рты.
Все, собравшись в Бункере, глядели на Хайдера.
Хайдер глядел в сторону.
Скины сжимали кулаки.
Кто-то плакал, отвернувшись к стене.
Придя домой, Хайдер позвонил Ангелине. Мягкий, чуть пришепетывающий женский голос обворожительно проворковал ему в ухо: «Абонент временно недоступен, попробуйте позвонить позднее».
ПРОВАЛ
Мои руки в крови. Я вижу, как с них капает кровь. С пальцев капает кровь, и с ногтей, и с запястий; я слежу, как она коричнево, густо, как мед, капает на землю, и я понимаю: земля — не паркет, кровь невозможно замыть, подтереть, земля впитает кровь, и на земле останутся красные пятна. Витас опять улетел в Иерусалим. Он продолжает горбиться над своей фреской. Трудись, трудись! Труд облагораживает человека. И преступника, и праведника. А этот, мой идиотский пацан?! После того, как я потрепала его немного хорошим внушением и он поползал у моих ног, слюнтяй, мнящий себя героем, он стал тише воды, ниже травы. Он немного понял, что к чему. Витас тоже понял, что к чему — однажды, когда ему ПОКАЗАЛИ. Может, не надо было ему ПОКАЗЫВАТЬ?! Нет, надо. Человеку всегда надо показывать другой мир. Не тот, который он знает. Не тот, в который он слепо верит. А другой. Параллельный. Тот, что лежит с его миром рядом, как нагая девка в постели, а он его в упор не видит. Все слепые. Все — слепы. Ах, вы все слепые?! Уж лучше вас всем выколоть глаза. Пусть из пустых глазниц течет кровь. По крайней мере, она уж не солжет. Кровь — величайшая правда на земле. Потому что кровь жива. А все остальное — словеса, учения, лозунги, знамена, штандарты, знаки, законы, указы, воззвания, программы — все блеф. Суета. Ложь. Все, обозначенное словом, — ложь. Все, омытое кровью, — правда. Кровь капает с моих пальцев. С моих длинных, как когти, ногтей, покрытых перламутровым лаком. Я хочу отмыть руки. Я сую их под кран. Под струю воды. Я держу их под холодной водой, пока они не перестанут гореть. Пока не смоется последнее красное пятно. Но когда я вытираю их полотенцем, на полотенце остаются кровавые пятна. И я утыкаюсь лицом в полотенце, и плечи мои трясутся. Я плачу?! Нет, я смеюсь.
Я смеюсь над теми, кто увидит меня с моими кровавыми руками на улице. Они подумают, что я надела красные перчатки.
Мне надо лететь к Витасу. В Иерусалим. Я нарисую у него на фреске огромный красный нимб надо лбом Христа, Красную Луну, без красок и кистей, одной живою рукой. Пальцами. Ладонью. Буду рисовать и хохотать.
Звонят?! Пускай звонят. Заткнись, телефон. Это Хайдер. Он хочет узнать подробности. Ему не обрыбится. Он взбесился. Он дергается, как ерш на крючке. Подергайся, вождь, герой, тебе полезно. Почувствуй: нитка твоя, а катушка, любезный мой, — все равно моя.
* * *Нострадамий напрасно ждал Дарью тогда у входа в дом этой расфуфыренной дамочки, госпожи Сытиной. Не дождался. Так, упоила она слепую бедняжку ликером. Да и он опять же водочки попробовал. Разлил вот только много, жалко… Почти всю бутылку на пол пролил…
Он ушел, жалобно, прерывисто вздыхая, как ребенок после плача, высоко подняв плечи под старым пальтецом, в ночь. Ну вот, получилось так, что он подбросил этой даме — игрушку. Слепую красивую игрушку.
А если все переиграть? Что, если он подбросил госпоже доктору не живую игрушку — а рогатую мину? И через несколько дней, часов, а может быть, минут страшный взрыв потрясет черную непроглядную толщу чужого океана?
ПРОВАЛ
Я вижу.
Я вижу — я, доктор Мишель де Нотр-Дам, по матери Сан-Реми, из городка Сан-Реми, что на юге среди виноградников, переехавший в Лион, а затем из Лиона — в Париж, поближе к королю, вижу через толщу огромных времен, как по улицам огромного чудовищного города, незнакомого мне, где все говорят на чужом, незнакомом мне языке, одетая вся в черное, спешит в ночи из дома в дом женщина. Черный плащ развевается по ветру. Красные волосы бьются у женщины за спиной. Я знаю, что женщину зовут Ангелина; по-нашему это — Анжелин, ангельская. Это имя ей дано в насмешку. Если она ангел, то, скорей всего, черный. Падший ангел — уже Люцифер. Куда она так спешит? Я вижу, я все вижу. Она спешит на назначенную встречу.
- Железный тюльпан - Елена Крюкова - Боевик
- Пепел победы - Анатолий Гончар - Боевик
- Разорванный берег - Сергей Иванович Зверев - Боевик / Военное / Шпионский детектив
- Красная кнопка - Максим Шахов - Боевик
- Турецкий транзит - Владимир Гриньков - Боевик
- Ювелирная операция - Иван Стрельцов - Боевик
- Мой желанный убийца - Михаил Рогожин - Боевик
- Брат, вспомни все! - Владимир Колычев - Боевик
- По прозвищу Викинг - Виктор Степанычев - Боевик
- Долг грабежом красен - Михаил Серегин - Боевик