Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Владимир Сергеевич… Как вам не стыдно? Она вырывалась, отворачивалась. Я нашел губы и поцеловал. Она вздрогнула, обмякла и уж не сопротивлялась. Я отступил. Баловать девчонок ведь тоже не рекомендуется, а то они сразу вообразят невесть что — поспешат и на шею сесть, как Раиса Ефимовна… Ольга перекатилась спиной по косяку двери — исчезла в коридорчике. Я подождал несколько, для выдержки, и шагнул через порожек.
В тесном коридорчике горела электрическая лампочка — «мышиный глазок». Она была в пыли, подвешена к самому потолку; огонек был желтый. Три двери в комнаты и одна в кладовку были закрыты. Возле двери в Ольгину комнату лежал Цезарь на коврике, свернувшись калачом; смотрел, не отрывая головы от лап, взвизгивал. Возле двери в кладовку стоял бачковый умывальник; капли, срываясь с крана, падали в жестяной таз. Ольга стояла возле умывальника, прислонившись спиной, затылком к стене, опустив руки вдоль тела.
— Ты обиделась? — спросил я.
Ольга молчала, смотрела прямо перед собой — в стену.
— Тогда я заберу свой поцелуй и тебе не на что будет обижаться.
Я подошел, склонился и поцеловал в губы. Она не подняла рук, не отвернулась. Губы ее были холодные, щека мокрая. Я отклонился и посмотрел. Глаза заплыли слезами; слезы были синие в глазах, стекали по щекам; ручейки на щеках золотились, отражая «мышиный глазок». Я взял Ольгу за плечи, встряхнул:
— Ольга.
Она пошатнулась и вновь стала прямо, прижимаясь к стене. Я не увидел, а скорее почувствовал, что она сделалась безразличной не только ко мне, а и к себе — ко всему. Я вновь потормошил ее:
— Ольга, что с тобой?
Она смотрела мимо меня так, будто меня не было в коридоре; смотрела в стену. Но я видел: она не видит и стены — смотрит в какую-то пустоту.
— Оля.
— Как это можно… — сказала она; говорила откуда-то оттуда, куда смотрела сквозь слезы.
Цезарь рычал, беспокойно ворочая головой. Из любой комнаты мог выйти кто-нибудь в коридор.
— Зайдем к тебе, — предложил я.
— Уходите.
Она говорила, губы шевелились, слезы текли, а была как неживая… Цезарь поднялся, шерсть на загривке вздыбилась, он рычал. Со второго этажа сбегал кто-то по лестнице; ступеньки, поскрипывая, гудели.
— Оля, зайдем в комнату…
— Уходите… Не каждая комната — теремок, Владимир Сергеевич… Уходите! — громко сказала она.
Кто-то спускался. Я загородил Ольгу собой.
— Вы не поняли… Уходите! — крикнула Ольга.
Я невольно втянул голову в плечи. Кто-то прошел. Цезарь остановился возле нас; стоял боком, следил, не сводя с меня своего единственного глаза, горевшего волчьим желтым огоньком; шерсть вздыбилась и на спине, верхняя губа вздрагивала, оголяя белые клыки. Он рычал, рычание делалось утробным. Ольга плакала. Кто-нибудь мог выйти в коридор.
— Зайди, Оленька, — сказал я.
С минуты на минуту должна была появиться Зинаида Ивановна.
Глотая слезы, Ольга ушла в комнату… хлопнула дверь, ключ повернулся в замке. Она презирала меня настолько, что считала лишним даже объяснить, за что презирает.
Я вышел из коридорчика, прикрыв дверь, отгородившись от Цезаря, — натянул на голову шляпу — с минуты на минуту должна была появиться Зинаида Ивановна. Было такое состояние, будто с меня стащили штаны на улице, прилюдно. Ревел фиорд, дул ветер порывами, пролетали перед глазами снежинки.
Я ненавидел себя. Я сам завел себя в такое положение, когда можно презирать человека, сколько вздумается, топтать его самолюбие, не боясь получить сдачи. Я и раньше знал: девчонки учатся с пеленок улавливать именно такие положения и пользуются ими, как модными прическами и нейлоном, — приручают к себе… потом не уйти. Но Ольге ведь не было еще восемнадцати.
Я шагнул за угол. Кто-то ударил меня в нос и по губам. В глазах закололо от боли — все сделалось черным; шляпа слетела. Я устоял на ногах, но не успел прийти в себя — второй удар куда-то возле глаза вышиб из-под ног землю… Я ударился затылком — сознание оставило меня.
Я очнулся… Затылку было холодно, снежинки впивались в онемевшее лицо. Гудел фиорд. Дул ветер порывами. Снежинки летели. Виска, скулы возле левого глаза не было; тупая боль ломила в том месте, где должен быть нос. Я с трудом поднял руку и прикоснулся к лицу: все было на месте, но ушибленными местами я не чувствовал пальцев.
Кто-то шел от крыльца по доскам. Я уперся руками в землю: пальцы утонули в мокром снегу, в ладони врезались мелкие камешки щебенки, — сел с трудом. Кто-то робко двигался по доскам, и голова в ушанке уж заслонила лампочку на крыльце. Я чувствовал себя, как в дурном сне, — повернулся, разыскивая шляпу; болело в боку. Кто-то остановился в двух шагах от меня: хромовые сапожки, обтягивающие икры стройных ног, полы незастегнутой шубки из искусственного каракуля… Я шарил вокруг…
— Владимир Сергеевич…
Рядом стояла Ольга, склонившись, прижимая руки к груди.
— Шляпа куда-то закатилась, — сказал я.
Я не знал, как долго лежал без сознания, пришла ли Зинаида Ивановна, одет ли. Я боялся Пановой, не хотел, чтоб она появилась сейчас.
— Где моя шляпа? — сказал я, стараясь говорить ровно. — Отойди от света: ты мешаешь… шляпу…
Острая боль пронизывала бок, голову. Было похоже на то, что меня били ногами.
— Вова! — вскрикнула Ольга. — Вас убили, Владимир Сергеевич!
Я увидел шляпу между камнем и высоким со стороны берега фундаментом дома, почувствовал на щеке, под онемевшим от боли носом, теплое что-то.
— Не кричи, — сказал я.
Что-то теплое ползло со щеки на шею, по губам. Я мазнул тыльной стороной ладони по лицу: возле глаза защемило, рука сделалась черной. Ольга кинулась ко мне.
— Это же кровь?! — испуганно закричала она. — Вова!
— Да не кричи ты! — крикнул я. Она уцепилась руками за мое плечо. Я лишь теперь сообразил, что Зинаида Ивановна еще не пришла. Если б она пришла, то заметила бы меня — она была бы здесь, а не Ольга. Но она вот-вот должна была подойти.
— Паразит несчастный… Мог убить насмерть, паразит такой…
— Кто?.. Да тише ты!
Мне было трудно подыматься на ноги. Ольга тянула, уцепившись за пальто.
— Я слышала, как он бежал под окнами. Я же сразу…
Я вырвал плечо из ее рук.
— Кто он?!
Мне было так плохо, что я с трудом соображал, едва мог двигать руками, ногами.
— Если б я знала.
Она икнула.
Я поднялся на ноги, поднял шляпу и надел.
— Я сам упал, — сказал я, — Иди. Я пойду домой… Черт.
Ольга вновь икнула. Это было смешно. Но мне было не до смеха.
— Я сам упал, — сказал я. — Я пьян и упал. Ты ведь знаешь, что я пьян… Черт… Иди отсюда.
Но хмеля уж не было: трещала голова, поташнивало.
— У вас все лицо в крови, — икала Ольга. — Вы пальто… и костюм…
— Я упал… Я пьян и упал… Уходи!
Я снял шарф, сложил вчетверо и закрыл им лицо, прижимая ладонью. Возле глаза щемило, носом нельзя было дышать.
— У вас кровь… ам-моетесь…
— Черт!.. Я сам упал. И только вздумай сказать кому… Ты ничего не видела! Иди… Черт!
Где-то уж шла, приближаясь, Зинаида Ивановна. Меня мутило, начинало знобить. Шарфик набухал кровью.
— К черту все!.. Всех к черту!
Я шагнул на мостки — пошел к своему дому. Ольга плелась за мной на расстоянии, в расстегнутой шубке, прижимала ладони к щекам.
Она все же добилась своего. Упрямство у нее отцовское. Ольга стояла за дверью — я не впускал. Но из клуба то и дело возвращались соседи: не хотелось, чтоб ее видели с покрасневшими от слез глазами у нашей двери, а потом болтали что кому взбредет в голову. Я впустил ее. Зла к ней у меня уже не было. Но, видимо, по тому же закону, которому подвластны были парни и Петровской эпохи и подданные скифских царей, я внешне продолжал негодовать: стыдно было отмачивать синяки при девчонке…
Почти от уха к глазу — по скульной кости — кожа треснула. Разрыв был глубокий, расползся, словно ножевая рана. Из носу кровь уж не шла, из раны проступала не останавливаясь. Глаз и возле глаза болело нестерпимо; болело в боку.
Ольга уже почистила мое пальто, принялась за шляпу и никак не могла успокоиться.
— Перестань икать, — сказал я.
— Я боюсь вас… Владимир Сергеевич… Я позову Раису Ефимовну?
Она икала, как детишки, не способные тотчас успокоиться после долгих слез.
— Говори мне «ты», — теперь уже потребовал я.
— Вам нужно в больницу…
Я отжимал в тазу полотенце, смывал кровь с лица, с шеи.
— Говори мне «ты», или прогоню…
— Я на тебя не сержусь, Владимир Сергеевич. Она сказала это так, словно ее голосом заговорил Романов. Я засмеялся: в голове затрещало — боль сделалась режущей. Мне было трудно ворочать глазами — приходилось поворачиваться всем корпусом, чтоб посмотреть. Я посмотрел на Ольгу. Она погасила улыбку.
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Тайна черного камня - Геннадий Андреевич Ананьев - Прочие приключения / О войне / Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Родной очаг - Евгений Филиппович Гуцало - Советская классическая проза
- Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский - Советская классическая проза
- Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Два мира (сборник) - Владимир Зазубрин - Советская классическая проза
- Новый дом - Леонид Соловьев - Советская классическая проза
- Последний фарт - Виктор Вяткин - Советская классическая проза