Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бородатый поднял Нартая на руки и прошел в юрту. Женщина принесла высокий кувшин с изогнутым носиком и полила бородатому. Все трое помылись. Потом посредине юрты поставили круглый приземистый стол, женщина, позвякивая посудой, принялась готовить чай.
— Почему аже[30] плакала? Кто ее единственный? — улучив момент, спросил Нартай шепотом.
— Это про тебя. Она радуется, что ты нашелся.
Нартай не понял:
— Аже — кто? Наша родственница?
— Да, — сказал бородатый, — она твоя мама.
— Моя мать умерла, — сказал Нартай.
— Нет, она живая, — возразил бородатый. — Кто умер, тот по земле не ходит. А она — ходит, она живая, ты ведь сам видишь. Она живая?
— Живая…
— Ну вот, это… это твоя мама.
— Она живая… Она не моя мать! Моя — умерла. Я видел, как ее зарыли, — сказал Нартай.
— Понимаешь, она, оказывается, тогда не умерла, — подумав, объяснил бородатый. — Я ее сам откопал. И с тех пор она живая. Погляди сам. Если бы она была мертвая, разве она бы ходила по земле?
Это правда. Неживой, то есть мертвый, лежит и не двигается. И мать его лежала и не двигалась. Он не забыл… Хотя две зимы прошло с той поры.
— Ты сам спроси, если хочешь, живая ли она, — сказал бородатый.
— Апа, ты живая? — спросил Нартай.
— Что он говорит?
— Спрашивает, живая ли ты.
— Живая, светик мой, живая. Здоровье у меня еще хорошее, благодарение богу. Ешь иримшик, айналайн. И сметанку, сметанку бери…
— Ты больше не умрешь?
— Не умру, жеребеночек мой, не умру. Ты теперь со мной, чего же мне умирать? Не умру.
Нартай задумался — верить или не верить?
— Пшенички у нас нет, айналайн. Ну, теперь-то уж твой отец ее найдет и домой принесет. Пускай только урожай уберут и зерно на хирман ссыплют. Все у нас будет… Ешь, айналайн, курт ешь.
Но Нартай не притронулся ни к иримшику, ни к курту. И окажись на столе хлеб, он бы и его не коснулся.
— Ты когда из Алма-Аты приехала? — спросил он вдруг.
— Ойбай, светик мой, какая Алма-Ата?.. Я и Жанакалы, до которой рукой подать, еще не видела…
— Не говори чепухи, — оборвал жену Тлеубай.
— Ты не моя мать, — сказал Нартай. — Ты — живая. И старая. А моя мать была молодая. Она умерла. Она там, в Алма-Ате, на горе лежит. Ее туда отнесли и в могилу закопали.
Не дождавшись конца чаепития, бородатый встал и ушел. Нартай тоже поднялся со своего места. Аже попыталась обнять его, но мальчик рванулся из ее рук и вышел из юрты.
Было жарко, Нартай присел в тени, которую отбрасывало нехитрое степное жилище. Таких нет в городе, там, где жил он до сих пор… Он задумался, не обращая внимания на косматого пса, который растянулся рядом, лениво высунув из пасти влажный язык. Пес тоже не проявлял к нему любопытства. Он только приподнял голову, лежавшую между лап, и сонными глазами посмотрел Нартаю в спину, когда тот поднялся и зашагал к видневшейся неподалеку сопке. По ее склону пестрыми пятнышками рассыпалось стадо. Если хорошо приглядеться, каждое пятнышко — это корова. Вблизи, наверное, большая, а с такого расстояния — маленькая. Будь она и вблизи маленькая, ее бы и совсем не увидеть. Если бы там, на сопке, сейчас оказался Ертай, его бы тоже не было видно… И все равно Нартай его найдет, хотя пока не знает, где искать. Наверное, он в таком же ауле. В такой же юрте… А вдруг в той юрте рядом с Ертаем сидит их мать? Живая?.. Нет. Кто умер, того закопают, засыплют сверху — чтобы никогда не поднялся. Из могилы никто не выходит, никто… А Ертай, может быть, все еще плачет, дурачок. Хоть бы там, где он теперь, тоже были ягнята и козлята. Он бы играл с ними и не плакал…
Нартай и сам не прочь был поиграть. Осторожно подошел-подкрался он к бурому теленку, мирно щипавшему травку возле юрты, и сделал попытку вскарабкаться на него. Не тут-то было! Теленок замотал головой, взбрыкнул задними ногами, и Нартай плюхнулся на землю. Из юрты выбежала аже, заохала, бросилась к Нартаю. А тот поймал теленка и снова попытался взобраться на него. И опять свалился, в кровь ободрав кожу на локте. Но не заплакал, а рассмеялся, не желая показывать перед аже, как ему больно. Он пробовал оседлать ягненка, затем козленка. Они вели себя смирно, только удержать его на себе им было не под силу. На жеребенка бы влезть… Росту не хватает. Да и храбрости… В утешение аже вынесла Нартаю холодного айрана[31] в тостагане — деревянной чаше, разрисованной по краям. Нартай поднес тостаган ко рту, выпил жадно, большими глотками. Айран оказался очень вкусным.
Вместе с аже он вернулся в юрту. И осмотрел все внутри, внимательно, ничего не упуская. Огонь разводили здесь прямо посредине, а дым выходил в круглое отверстие наверху. «Шанырак» — называла его аже. И Нартай повторял за нею, прислушиваясь к звукам незнакомых слов: шанырак, уык, кереге…[32] В Алма-Ате ничего этого не было. И юрты не было. И такого вот большого сундука, украшенного резной жестью. И деревянной кровати с выгнутым изголовьем. И еще одного сундучка, черного, с разрисованной крышкой и боками, который называется кебеже… Здесь все по-другому. И совсем не видно книг. Как же так? Ни одной книги?.. В сундуке, на самом дне, есть одна книга, сказала аже. Очень старая книга — Коран… Он и взглянуть на нее не захотел, на эту книгу. Подумаешь, одна-единственная, да и то — старая. Не две, не три, не сто — одна… Нет, это не его дом — другой. И люди тут другие. Чужие…
Бородатый вернулся с работы вечером, усталый, но не было с ним ни бумаг, ни ручки с блестящим перышком. И книгу свою — одну-единственную — не вынул он из сундука, не стал читать. И назавтра тоже не вспомнил о ней. Только-только рассветет — он уже отправляется на работу, а приходит, когда на дворе
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков - Советская классическая проза
- Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
- Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков - Детская проза / Советская классическая проза
- Мешок кедровых орехов - Николай Самохин - Советская классическая проза
- Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Сплетенные кольца - Александр Кулешов - Советская классическая проза
- Песочные часы - Ирина Гуро - Советская классическая проза
- По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин - Советская классическая проза
- Долгие крики - Юрий Павлович Казаков - Советская классическая проза