ему в лавке: — Эй, Димитрос, принеси ракии господам военным!
Чернявый парнишка, лет двенадцати от роду, тут же принес штоф из мутного стекла и разлил ее по деревянным чашкам. Сам же маркитант достал откуда-то круг брынзы и, отделив от него ножом небольшой кусок, нарезал его ломтями.
— Закусывайте, господа!
— Ну, вздрогнем? — подмигнул унтер Будищеву, взявшись за чашку.
— Твое здоровье, Северьян!
Ракия была вонючей и теплой, но ничего не скажешь — крепкой. Галеев, вылив содержимое чашки себе в глотку, крякнул, вытер усы и, подцепив двумя пальцами кусочек сыра, отправил его себе в рот.
— Годится! — заключил он. — Давай, значит, полведра[60] этой самой ракии, да хлеба фунта четыре, да колбасы не забудь пару колец. И вот этого сыра, пожалуй.
— Простите, господа, но хлеба нет. Только сухари.
— Хрен с тобой, — поморщился унтер, — хотя досадно, кругом поля несжатые, урожай, сразу видать, добрый, а мы кой день свежего хлеба не видели!
— Пожалуйста, господа, с вас шесть с полтиной рублей.
— Ишь ты, — озадачился Северьян и полез в карман, пересчитывать деньги.
— Погоди мошной трясти, — остановил его Дмитрий и, вытащив непонятно откуда кисет, высыпал из него на ладонь горсть серебра. — Инвалюту принимаешь?
Грек внимательно посмотрел на монеты и пренебрежительно скривил губы.
— Турецкие пиастры?
— Нет, блин, монгольские тугрики!
— Господа, а нет ли у вас франков?
— А эти что тебе, не серебряные?
— О, вы себе не представляете, из какого дерьма султан Абдул-Гамид чеканит свои деньги! Хорошо если там хотя бы половина доброго серебра.
— Сколько добавить?
— Понимаете…
— Понимаю, — покивал Дмитрий головой и вытащил из кармана серебряную папиросочницу. — Сдача будет?
— Это хорошая вещь, — уважительно поцокал языком маркитант, — в другое время я дал бы вам за нее лучшую цену, однако сейчас все так дорожает…
— Где-то у меня еще динамитная шашка завалялась, — задумчиво заметил Будищев, и это последнее предложение решило исход дела.
— Ну что вы, господа военные, — залебезил Теодоризис, — принимать вас — большая честь для бедного грека, так что этого хватит. Хоть и себе в убыток, да только ведь вы воюете за свободу для балканских христиан, так могу ли я вам в чем отказать!
Нагруженные свертками, они вышли вон, где их шумно приветствовали заждавшиеся товарищи.
— Пойдемте-ка за тот бугор, — деловито сказал Галеев, — и недалеко, и от чужих глаз подальше!
Расположившись за невысоким холмиком, друзья немедля воздали должное угощению. Выпили за новоиспеченного георгиевского кавалера, за здоровье спасенного им от верной гибели унтера, не забыли, конечно, и про государя-императора с наследником-цесаревичем, тем более что последний совсем недавно удостоил их своим посещением.
— Эх, бедовый ты парень, Митька, — захмелевшим голосом повторил Северьян, обняв Будищева. — Я бы вот ни в жисть не решился бы эдак с великим князем разговаривать, а тебе хоть бы хны!
— Да чего ты, — помотал головой Дмитрий, — он нормальный мужик и все правильно воспринял!
— Ты чего, паря, — изумился унтер, — кого мужиком обозвал?
— А что, не мужик, что ли?
— Мужики это мы с тобой — крестьяне! — назидательно заявил Галеев. — Вольноперы наши и те барчуки. А он — цельный наследник престола, понимать надо! Не дай бог, какая паскуда услыхала, как ты его назвал, греха бы не обобрались!
— Ладно тебе, завелся, давай лучше выпьем!
— Давай, — взялся за чарку Северьян, а затем снова наклонился к Дмитрию. — А у тебя правда динамит есть?
— Да откуда, — засмеялся тот, — так припугнул, а то борзеть начал, ханыга!
— Это правильно!
С другой стороны от Будищева сидел Штерн и тоже донимал разговорами.
— Друг мой, — с пьяной улыбкой говорил он, — нет никакого сомнения, что вы действительно ниспосланы нам грядущим или может быть провидением, не знаю! Но то, что без вас нам пришлось бы намного хуже в последнем бою, это совершенно очевидно!
— В крайнем, — машинально поправил его Дмитрий.
— Что, простите?
— Не говори «в последнем» — примета фиговая!
— Вздор! Предрассудки! — замотал головой Николаша. — Человек сам кузнец своей судьбы, и то, что предначертано свыше, ему не дано изменить!
— Кажется, вы несете ерунду, — заметил Гаршин, выпивший меньше других и потому сохранивший способность соображать.
— Когда кажется, надо креститься, — хмыкнул Будищев, — а Колька совершенно точно гонит. Походу, ему уже хватит!
— Да и нам, пожалуй, — вздохнул Галеев и приподнял штоф. — Сейчас разольем на посошок да и пойдем к своим. Война еще не кончилась.
— Ничего подобного, — замотал головой Штерн, — я сейчас пойду к маркитанту и возьму еще. У меня есть кредит, так что он не откажет!
— Семен, — подозвал Анохина Дмитрий, — слушай боевую задачу! Хватай вольнопера и никуда не пускай, а, самое главное, не слушай, а то он тебя плохому научит! Усек?
— Слушаю, господин ефрейтор, — закивал головой здоровяк, — не извольте сомневаться, доставлю барчука до палатки в лучшем виде!
— Ну, вот и ладушки, а теперь давайте хряпнем и будем расходиться, а то поздно уже!
Покончив с выпивкой и закуской, приятели собрались и, подхватив винтовки, потопали к лагерю, где простившись, разошлись по своим ротам. Увы, Дмитрий совершенно напрасно понадеялся на Анохина. Пока они возвращались, беседуя с Гаршиным, перебравший Штерн вырвался из рук провожатого и пошел-таки за добавкой.
Как это часто бывает с перебравшими людьми, ему казалось, что надо выпить еще чуть-чуть — и станет совсем хорошо. Теодоризис его действительно знал и охотно кредитовал вольноопределяющегося бутылкой водки. Сообразив, что приятели уже ушли, Николаша страшно огорчился, однако делать было нечего, и он, отхлебнув прямо из горлышка изрядный глоток, побрел к лагерю, на свою беду совершенно перепутав направление в темноте. Дальнейшее он помнил смутно. Долго брел, спотыкался, падал, затем снова вставал и, наконец, выбившись из сил, пристроился спать в каких-то кустах.
Когда Штерн проснулся, солнце стояло довольно-таки высоко. Переполненный мочевой пузырь настойчиво напоминал вольноопределяющемуся о его вчерашней невоздержанности, и Николай первым делом бросился расстегивать шаровары.
Облегчившись, он обернулся и тут же похолодел. Совсем рядом с ним разворачивалась турецкая цепь, очевидно, готовящаяся напасть на их лагерь, а немного вдалеке гарцевали кавалеристы. Хуже всего было то, что нигде не было видно русских часовых и потому некому было предупредить своих о грозящей им опасности. Но, по счастью, в своих пьяных странствиях он не потерял винтовку, и потому оставался шанс поднять тревогу, хотя бы и пожертвовав собой.
Ни секунды не сомневаясь, Штерн зарядил свою «крынку» и тщательно прицелившись, спустил курок. Увы, руки его дрожали после вчерашнего, и пуля прошла мимо. Зато звук выстрела привлек внимание вражеских всадников, и они толпой поскакали к одинокому русскому пехотинцу. «Башибузуки», — похолодев, подумал Николай, когда увидел, что они одеты в черкески.
