лучше и смог наконец улыбнуться барышне.
— Спасибо, — еле шевеля губами, прошептал он.
— Не за что, — улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.
— Нуте-с, что тут у нас? — появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.
— Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.
— Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?
— Хо-хорошо, — тихонько отвечал ему Алексей.
— Голова кружится? Ничего, это пройдет.
Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.
— Сестра Берг, — обернулся он к девушке, — ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.
— Сию секунду, господин доктор.
— Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?
— Как и вы, Аристарх Яковлевич.
— Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в сто тридцать восьмом полку служит мой младший брат — Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.
— И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?
— О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!
— Зовите меня просто Гесей, — попросила девушка, — а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.
— А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.
— Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.
— Не за что, моя дорогая.
На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий помогал в различных хозработах по госпиталю.
— Здравствуйте, барчук, — поприветствовал он сослуживца.
— Федя, ты ли это? — удивился вольнопер.
— Ага, я, — осклабился солдат.
— И крест на груди, — заметил награду Алексей.
— Ну да, я таперича егорьевский кавалер, да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!
— Поздравляю.
— Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?
— Кажется — да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.
— Эх, беда-то какая…
— Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?
— Точно так, барчук, хочу. Скажите, сделайте милость, как там наш Граф?
— Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…
— Ничего, наш Граф и не из таких передряг невредимым выходил! — убежденно заявил Шматов. — Господь Бог не без милости, все ладно будет.
— Ты глянь на Федьку, — раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, — еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами да графьями знаться!
— Так его, видать, теперь самого в графы произведут, — зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. — Если произведут, возьмешь меня в дворники?
— Да какой из тебя дворник с одной ногой! — засмеялся первый.
— Это точно, — пригорюнился одноногий, — теперь только на паперть!
— Федя, — страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. — Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.
— Да что вы, барчук, — в испуге отпрянул тот.
— Ну, пожалуйста, что тебе стоит!
— Ага, сейчас он на свалку побежит да у кобелей, которые за нее дерутся, отнимет, — злорадно заявил вольноперу сосед, — а потом почешет!
— Федя, что он говорит?
— Так это, барчук, — растерянно промямлил Шматов, — нету у вас ноги! Я думал, вы знаете…
Во всякой армии, даже самой боевой, непременно бывает часть, которая принимает в сражениях весьма мало участия и лишь только обременяет своим присутствием действующие войска. В Рущукском отряде в числе таковых числилась скорострельная батарея штабс-капитана Мешетича. В самом деле, имея на вооружении новейшие скорострельные орудия Гатлинга — Горлова, она почти не принимала участия в боевых действиях. Генералы, выслужившие свои чины, сражаясь с англо-французами в Крымскую кампанию, а также отражая бесчисленные вылазки горцев на Кавказе, откровенно не понимали, что делать с этими новомодными штуками, и потому всячески от них открещивались. В любом сражении батарея Мешетича назначалась в резерв, с полным намерением ни при каких обстоятельствах ее оттуда не извлекать. За все время боевых действий батарея израсходовала едва ли сотню патронов для митральезы, что, принимая во внимание ее скорострельность почти в шестьсот выстрелов в минуту, дает представление о том, что в настоящем деле она так и не побывала.
Хуже всего было то, что и сам Мешетич толком не знал, как можно использовать состоящие под его началом картечницы. При том что штабс-капитан с отличием окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генштаба. Нет, если бы его батарее случилось стоять в укрепленном лагере и отбивать массированные атаки турок, то они, несомненно, могли бы принести большую пользу, но в полевом сражении… Впрочем, место службы не выбирают, и бравый артиллерист продолжал надеяться, что случится нечто экстраординарное и ему представится-таки случай отличиться на этой войне.
Правда, присланный к нему с предписанием подпоручик весьма мало походил на подобный случай. Вообще, Мешетич терпеть не мог такой тип офицера, яркий пример коего представлял собой Иван Иваныч Линдфорс. Про себя штабс-капитан сразу же определил его как батальонного адъютанта — самый ничтожный вид офицерика, какой только можно себе вообразить. И не при штабе, и не в строю, а так — ни богу свечка, ни черту кочерга. Армейский подпоручик, с дешёвым шиком и развязными манерами, был полной противоположностью холеному гвардейцу и генштабисту Мешетичу.
— Так вы говорите, — недоверчиво переспросил он Линдфорса, ознакомившись с предписанием, — в Болховском полку удачно применили захваченную у турок митральезу, и теперь командование желает, чтобы мы переняли ваш опыт?
— Совершенно справедливо, — махнул головой подпоручик.
— И какой же системы был ваш трофей?
— Кристофа — Монтиньи.
— Вот как? Французам в последнюю кампанию они не
