— Вы говорите о воспоминаниях, навеянных на вас этой гостиной. Если бы я вам сказал, что́ эта комната напоминает мне… но нет! Раньше чем закончился мой рассказ, я бы окончательно поседел! Поговорим о чем-нибудь другом. Пусть минувшие события спокойно спят в своих саванах, в забвении — то есть в прошлом, в их могиле. Поговорим о настоящем, даже о будущем, если угодно.
— Граф! Вы только что сами призывали меня к действительности, вы порвали ради меня, как вы сказали, с шарлатанством, а теперь снова возвращаетесь к этому громкому слову «будущее»! Словно это будущее в ваших руках и вы умеете читать его загадочные иероглифы!
— Вы забываете, что, располагая бо́льшими средствами, чем другие люди, я вижу лучше и дальше, чем они, и это неудивительно!
— Это все слова, граф!
— Вы забываете о фактах, доктор.
— Что же вы хотите, если мой разум отказывается верить!
— Вы помните философа, отрицавшего движение?
— Да.
— Как поступил его противник?
— Стал ходить перед ним… Ну что же, ходите! Я смотрю на вас. Точнее сказать, говорите: я слушаю.
— Да мы, собственно, для этого сюда и пришли, а теряем время на другое. Итак, доктор, как обстоят дела с нашим объединенным кабинетом министров?
— С каким объединенным кабинетом?
— С кабинетом Мирабо — Лафайета.
— Да вы просто слышали пустые сплетни и повторяете их в надежде вытянуть из меня своими вопросами правду.
— Доктор! Вы воплощенное сомнение, но ужасно то, что вы сомневаетесь не из-за самого неверия, а из-за нежелания поверить. Неужели мне необходимо повторить сначала то, что вы знаете не хуже меня? Ну хорошо… Потом я вам расскажу нечто такое, о чем я осведомлен лучше вас.
— Я слушаю, граф.
— Две недели тому назад вы говорили с королем о господине де Мирабо как о единственном человеке, способном спасти монархию. В тот день вы вышли от короля в ту самую минуту, как к нему входил маркиз де Фаврас, помните?
— Это доказывает, граф, что в то время он еще не был повешен, — засмеялся Жильбер.
— Не торопитесь, доктор! Я и не знал, что вы можете быть жестоки, дайте же бедняге еще несколько дней: его смерть я предсказал вам шестого октября, а сегодня — шестое ноября; итак, прошел всего месяц. Предоставьте его душе столько же времени побыть в теле, сколько дают жильцу на то, чтобы он очистил помещение, — предоставьте ему три месяца. Однако должен вам заметить, доктор, что вы уводите меня в сторону.
— Возвращайтесь, граф, я с удовольствием готов следовать за вами и дальше.
— Итак, вы говорили с королем о господине де Мирабо как о единственном человеке, способном спасти монархию.
— Таково мое мнение, граф, потому я и предложил королю эту комбинацию.
— Я тоже придерживаюсь этой точки зрения, доктор! Вот почему предложенная вами комбинация провалится.
— Провалится?
— Несомненно… Вы же знаете, что я не хочу спасения монархии.
— Продолжайте!
— Король, заколебавшийся после того, что вы ему сказали… Простите, но я вынужден рассказывать издалека, чтобы доказать вам, что мне известны все стадии ваших переговоров, — король, как я сказал, заколебавшийся после ваших слов, передал их королеве, и — к величайшему изумлению поверхностных людей, которые узна́ют вскоре от всем известной болтуньи, именуемой историей, о том, что мы с вами обсуждаем сейчас вполголоса, — королева не столь воспротивилась вашему проекту, как король. Она послала за вами; вы с ней обсудили все за и против, после чего она вам поручила переговорить с господином де Мирабо. Все верно, доктор? — спросил Калиостро, глядя на Жильбера в упор.
— Должен признаться, граф, что до сих пор вы ни на миг не отклонились от правильного пути.
— После чего, господин гордец, вы в восторге удалились, пребывая в глубочайшем убеждении, что королева переменила свое мнение благодаря вашей неоспоримой логике и вашим неопровержимым доводам.
В ответ на насмешливый тон графа Жильбер закусил от досады губы.
— Чем же в таком случае вы объясните, что королева переменила мнение, если не моей логикой и не моими доводами? Скажите, граф; знание сердечных тайн мне столь же дорого, как и изучение физического состояния; вы изобрели инструмент и при его помощи умеете читать в сердцах королей; дайте мне взглянуть в ваш чудесный телескоп, граф: было бы бесчеловечно пользоваться им в одиночку.
— Я же вам сказал, доктор, что у меня от вас секретов нет. Идя навстречу вашим пожеланиям, я готов вручить вам свой телескоп; вы можете по своему усмотрению заглянуть в него и с той стороны, откуда он уменьшает, и с той, откуда он увеличивает. Итак, королева уступила по двум причинам: во-первых, накануне она перенесла душевное потрясение, и новая интрига для нее — это возможность отвлечься; во-вторых, королева — женщина, и когда ей сказали, что господин де Мирабо — лев, тигр, медведь, она, как всякая женщина, не смогла устоять перед таким лестным для самолюбия соблазном его приручить. Она подумала: «Было бы забавно, если бы мне удалось поставить на колени человека, который меня ненавидит; я заставлю публично покаяться оскорбившего меня трибуна. Когда он будет у моих ног, я буду отмщена, а если от этого коленопреклонения будет еще и польза для Франции и королевской власти — тем лучше!» Но вы понимаете, что эта последняя мысль приходила как бы между прочим.
— Вы основываетесь на предположениях, граф, а обещали убедить меня фактами.
— Раз вы отказываетесь воспользоваться моим телескопом, не будем больше об этом говорить и вернемся к вопросам материальным, тем, что можно увидеть невооруженным глазом, например, к долгам господина де Мирабо. Да, чтобы их рассмотреть, телескоп не понадобится!
— Вот, граф, прекрасный случай проявить вашу щедрость!
— Мне заплатить долги господина де Мирабо?
— А почему бы нет? Заплатили же вы однажды за господина кардинала де Рогана?
— Не попрекайте меня этой сделкой, ведь она оказалась на редкость удачной!
— Какую же выгоду вам принесла эта сделка?
— Дело с ожерельем… ах, как это было замечательно! За такую цену я, пожалуй, заплатил бы долги господина де Мирабо. Однако вы и сами знаете, что в настоящую минуту он рассчитывает не на меня; он делает ставку на будущего генералиссимуса Лафайета, а тот заставляет его ходить на задних лапках из-за ничтожных пятидесяти тысяч франков, как собачку за печеньем, но так никогда и не даст ему этих денег.
— Граф!..
— Бедный Мирабо! Да, все эти дураки и фаты, с кем ты имеешь дело, заставляют твой гений расплачиваться за безумства юности! Да, это Провидение, но Бог вынужден действовать только людскими средствами! «Мирабо безнравствен!» — говорит месье, потому что сам он бессилен на ложе; «Мирабо — мот!» — говорит граф д’Артуа, за которого брат трижды заплатил долги. Бедный гений! Да, возможно, тебе и удалось бы спасти монархию, но монархия не должна быть спасена, и потому: «Мирабо — чудовищный болтун!» — говорит Ривароль. «Мирабо — негодяй!» — говорит Мабли. «Мирабо — сумасброд!» — говорит Лапуль. «Мирабо — злодей!» — говорит Гийерми. «Мирабо — убийца!» — говорит аббат Мори. «Мирабо — конченый человек!» — говорит Тарже. «Мирабо — покойник!» — говорит Дюпор. «Мирабо — это оратор, которого чаще освистывали, нежели встречали овациями!» — говорит Лепелетье. «У Мирабо душа изрыта оспой!» — говорит Шансене. «Мирабо надо сослать на галеры!» — говорит Ламбеск. «Мирабо нужно повесить!» — говорит Марат. А умри завтра Мирабо, и народ устроит ему чествование, и все эти карлики, что едва достают ему до пояса и на кого он давит, пока жив, последуют за его гробом, распевая или выкрикивая: «Горе Франции, потерявшей своего трибуна! Горе королевской власти, лишившейся поддержки!»
