Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Этого еще не хватало! — воскликнул г-н Тибо.
— Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое-что, глаз у нас на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две книжки: «Исповедь» Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу извинить меня, сударь, гнусный роман Золя — «Проступок аббата Муре»…
— Ах, негодяй!
— Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером клеенчатом переплете, которая на первый взгляд, должны вам признаться, выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы… — Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и непреклонно. — Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, — почерк Жака и его подпись: «Ж.» — и другой, нам незнакомый, и подпись: «Д.» — Он сделал паузу и понизил голос: — Тон и содержание писем, увы, не оставляли сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее, за женский… Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк принадлежит товарищу Жака, — о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея, достойного господина Кий-яра, — аббат обернулся к Антуану, — он человек безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом «Д», это ученик третьего класса{3}, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.
— Фонтанен! Совершенно верно! — воскликнул Антуан. — Помнишь, отец, их семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением стихов, которые давал ему этот Фонтанен.
— Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?
— Я не видел в этом ничего опасного, — возразил Антуан, глядя на аббата так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на миг молодой улыбкой. — Это был Виктор Гюго, Ламартин, — объяснил он. — Я отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.
Аббат поджал губы.
— Но что еще важнее: этот Фонтанен — протестант, — сказал он, решив взять реванш.
— Ну вот, так я и знал! — удрученно воскликнул г-н Тибо.
— Впрочем, довольно хороший ученик, — поспешно заверил аббат, выказывая свою беспристрастность. — Господин Кий-яр сказал нам: «Это взрослый мальчик, который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже держится вполне достойно».
— Ах, мать… — перебил г-н Тибо. — Совершенно невозможные люди, несмотря на весь их достойный вид!
— К тому же хорошо известно, — ввернул аббат, — что кроется за суровостью протестантов!
— Во всяком случае, отец у него вертопрах… В Мезоне{4} никто их не принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец выбирать знакомых!
— Так вот, — продолжал аббат, — мы вернулись из лицея, вооруженные всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова. Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал кричать: «У меня украли книги, записи!..» Мы обратили его внимание на крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза его, всегда светлые, потемнели от гнева: «Это вы украли мою тетрадь, — кричал он, — это вы!» Он даже сказал нам, — добавил аббат с глуповатой улыбкой: — «Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!» Мы попытались действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: «Где моя тетрадь? Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!» И прежде чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола хрустальное пресс-папье, — вы помните его, Антуан? — сувенир, который наши бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом{5}, — и с размаху швырнул в мраморный камин. Это пустяк, — поспешил добавить аббат в ответ на сконфуженный жест г-на Тибо, — мы вспомнили об этой мелочи лишь для того, чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик. Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок. Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с нашим кабинетом, и запереть на ключ.
— Ах, — произнес г-н Тибо, вздевая вверх кулаки, — бывают дни, когда он точно одержимый! Спросите у Антуана — разве не приходил он на наших глазах — из-за сущей безделицы — в такое неистовство, что мы, конечно, сдавались; весь посинеет, на шее вздуются вены, — кажется, еще миг, и задушит кого-нибудь от ярости!
— Ну, все Тибо отличаются вспыльчивостью, — констатировал Антуан, всем своим видом показывая, что он ничуть этим не огорчен, и аббат счел своим долгом снисходительно улыбнуться.
— Когда через час мы отперли дверь, — продолжал он, — Жак сидел за столом, зажав голову ладонями. Он посмотрел на нас ужасным взглядом; глаза у него были сухие. Мы потребовали извинений, он не отвечал ни слова. Безропотно проследовал он за нами в наш кабинет — с упрямым видом, взлохмаченный, уставясь глазами в пол. По нашему настоянию он подобрал обломки злосчастного пресс-папье, но нам так и не удалось выжать из него ни слова. Тогда мы отвели его в часовню и решили оставить на какое-то время наедине с господом. Потом мы вернулись и преклонили возле него колена. В этот момент нам показалось, что он перед нашим приходом плакал; но в часовне было темно, и мы не решились бы это утверждать. Прочитав вполголоса несколько молитв, мы обратились затем к нему с увещеваниями, живописали ему страдания отца, когда он узнает, что плохой товарищ осквернил чистоту его дорогого ребенка. Скрестив руки и подняв голову, он глядел на алтарь и, казалось, нас не слышал. Видя, что его упрямство еще не сломлено, мы отвели его в класс. Он оставался там до вечера на своем месте, по-прежнему скрестив руки, не раскрывая учебника. Мы делали вид, что ничего не замечаем. В семь часов он ушел, как обычно, — однако не попрощался с нами. Вот и вся история, сударь, — заключил аббат с большим воодушевлением. — Прежде чем ввести вас в курс дела, мы ожидали сообщений о том, какие меры примет инспектор лицея в отношении этого субъекта по имени Фонтанен; нет сомнения в том, что его просто исключат. Но сейчас, видя, как вы встревожены…
— Господин аббат, — прервал его г-н Тибо, переводя дыхание, как после быстрого бега, — я в отчаянии, ничего другого не могу вам сказать! Когда думаю о том, какие еще сюрпризы ожидают нас при таких задатках… Я просто в отчаянии, — повторил он задумчиво, почти шепотом и застыл, вытянув вперед шею и упершись руками в бедра. Веки его были опущены, и, если бы не едва заметное подергивание нижней губы, прикрытой седеющими усами и белой бородкой, могло показаться, что он спит.
— Негодяй! — крикнул он внезапно, устремляя вперед подбородок, и острый взгляд, блеснувший из-за ресниц, убедительно показал, как можно ошибиться, слишком доверяясь его кажущейся неподвижности. Он снова прикрыл глаза и всем корпусом вопросительно повернулся к Антуану. Молодой человек отозвался не сразу; он уставился в пол, зажав в кулаке бороду и хмуря брови.
— Я сообщу в больницу, чтобы там меня завтра не ждали, — сказал он, — и утром пойду поговорить с этим Фонтаненом.
— Утром? — повторил машинально г-н Тибо. Он встал. — А пока нам предстоит бессонная ночь. — Он вздохнул и направился к дверям.
Аббат пошел следом. На пороге толстяк протянул священнику вялую руку.
— Я в отчаянии, — вздохнул он, не открывая глаз.
— Будем молить бога, чтобы он нам всем помог, — учтиво отозвался аббат Бино.
Отец и сын молча прошли несколько шагов. Улица была пуста. Ветер утих, потеплело. Было начало мая.
Господин Тибо подумал о беглеце. «Хорошо хоть, что он не мерзнет, если у него нет сейчас крова над головой». От волнения он ощутил слабость в ногах. Он остановился и обернулся к сыну. Поведение Антуана немного успокаивало его. Он любил своего старшего сына, гордился им, а в этот вечер любил его особенно нежно, ибо усилилась его враждебность к младшему. Не то чтобы он был неспособен любить Жака; дай малыш хоть какую-то пищу отцовской гордости, и он пробудил бы в г-не Тибо нежность; но сумасбродные выходки Жака всегда уязвляли его в самое чувствительное место: они ранили его самолюбие.
- Звон брекета - Юрий Казаков - Историческая проза
- Сквозь три строя - Ривка Рабинович - Историческая проза
- Баязет. Том 2. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль - Историческая проза
- Николай II: жизнь и смерть - Эдвард Радзинский - Историческая проза
- Авеню Анри-Мартен, 101 - Режин Дефорж - Историческая проза
- Жена бургомистра - Георг Эберс - Историческая проза
- Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер - Историческая проза
- Мастер - Бернард Маламуд - Историческая проза
- Дело № 179888 - Михаил Зуев-Ордынец - Историческая проза
- Повесть о смерти - Марк Алданов - Историческая проза