сцепляю руки за спиной, размышляя об этом.
— Что тебе в нем нравится?
Довольное выражение мелькает на ее лице, и она оглядывается.
— Замок.
Это удивляет меня, но все же подходит. Полагаю, что-то должно было привлечь ее сюда с самого начала.
Я делаю широкий жест свободной рукой.
— К счастью, у меня есть замок.
— Только один? — насмешливо говорит она, прижимая руку к груди.
— К сожалению, да, насколько мне известно. Вообще-то я и не думал проверять свои владения. Возможно, Дойл приобрел один или два на мое имя за эти годы.
— Боже мой, Дойл что, член твоего ковена72 или что-то в этом роде? — она шипит себе под нос, ее глаза расширены от шока.
— Нет, а почему ковен?
Она улыбается, когда я, наконец, ставлю ее на ноги на верхней площадке парадной лестницы.
— Возможно, я смотрела «Сумерки» слишком много раз. Это один из моих любимых фильмов.
— Сумерки?
— Да. Это фильм о… ну, ты знаешь, — говорит она, показывая на меня. — Но они блестят на солнце.
Как нелепо. Я бледнею от такой наглости.
— Блестящие вампиры? Куда катится этот мир?
— Неважно. Даже не думай об этом.
Я поднимаю ее руку и кладу ее на свою, согнутую в локте, пока мы идем по коридору.
— Ну, Дойлу нужно будет объяснить самому, кто он и что он такое, в свое время. В конце концов, это особая вещь — доверить человеку свою личность, — признаю я.
Она морщит нос и смотрит на меня с весельем в глазах.
— Как я могла подумать, что тебе тридцать? — ты даже разговариваешь как старик.
— Что касается этого, не так давно я пришел к выводу, что с течением времени люди испортили различные языки. Но, чувиха, тебе это даже идет. Не так ли?
Она с благоговением качает головой.
— Как это возможно?
— То, что я вампир или моя сила?
— И то, и другое.
— Пойдем, я покажу тебе, — я иду, слушая, как ее каблуки стучат по мраморному полу. Я машу рукой и зажигаю свечи вдоль галереи. Галерея — единственное крыло, которое по понятным причинам не обновлялось во время реконструкции замка.
Она подходит к портрету, для которого я позировал несколько столетий назад.
— Я была здесь раньше, — ее щеки розовеют. — И я предположила, что это был твой прапрадедушка.
Я весело улыбаюсь.
— Поразительное сходство?
Она кивает.
— Не совсем, — я останавливаюсь, чтобы посмотреть на собственный портрет. — Это было написано где-то в шестнадцатом веке.
У нее отвисает челюсть.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— Угу, — говорит она со смешком.
Я улыбаюсь.
— Пятьсот девяносто семь лет.
У нее отвисает челюсть.
— О боже мой.
— Такой возраст дает много способностей, но некоторые я унаследовал от своих родителей, — продолжаю я, продвигаясь дальше по коридору.
— Родителей? — шепчет она, оглядывая коридор, как будто кто-то может подслушать. — У тебя есть родители?
— Ну, а как еще, по-твоему, я появился на свет? — я приподнимаю бровь.
Она машет руками в воздухе.
— Я не знаю… Предполагаю, что кто-то укусил тебя?
— Мой отец нашел невесту, которая затем, со временем, забеременела мной.
— Вау.
Я нервно наблюдаю за ней в поисках любого признака того, что все это может оказаться для нее непосильным, какого-нибудь намека на то, что ей понадобится время, чтобы смириться с тем, кто я есть. Мы продолжаем идти, и она останавливается, чтобы посмотреть на доспехи, которые я носил во время какой-то давно забытой битвы.
— Они все еще живы?
— К сожалению, нет, — отвечаю я. — Они умерли давным-давно.
— О, мне жаль, — она замолкает, но я практически вижу, как крутятся шестеренки в ее голове. — Итак, все ужасные вещи, которые совершил Дракула. Это был ты? — спрашивает она, скрещивая руки на груди.
Я киваю.
— Возможно. Я пережил много войн.
В ее глазах вспыхивает раздражение.
— И что?
— И это было очень давно, когда мужчины вели себя по-другому, — говорю я, пожимая плечами.
— Ах да? Все эти насаживания на кол?
Я и забыл об этом и почти посмеиваюсь про себя.
— Все эти насаживания на кол. Ты говоришь так, будто я пригвоздил к земле целый легион. Это было много жизней назад, когда битвы были совсем другими. Кроме того, их было, наверное, всего несколько сотен, — говорю я, отмахиваясь.
Она выгибает бровь.
— Не понимаю, чем это лучше…
— Они начали это. Я всего лишь защищал свою родину.
— Хорошо. Мы вернемся к этому позже. Ты укусил меня. Значит ли это, что я тоже превращусь в вампира? И как так быстро исчезли отметины? — она опускает взгляд на свой телефон.
Я прислонился к стене, сложив руки на груди.
— Ты составила список вопросов, не так ли?
Она прикусывает нижнюю губу.
— Конечно, составила.
Это не похоже на всю правду, но я не допытываюсь.
Я закатываю глаза, но, полагаю, у нее действительно есть причины для беспокойства.
— Нет, ты не обратишься от укуса вампира, и все укусы вампиров быстро заживают. Разница в том, что в моем возрасте я больше контролирую себя.
Все гораздо сложнее, но об этом мы поговорим в другой раз, когда она привыкнет ко всему.
Странное выражение появляется на ее лице.
— Ты можешь есть чеснок?
Я морщусь.
— Вообще-то, нет. Той ночью Дойл вколол мне эпинефрин, чтобы остановить аллергическую реакцию.
Ее рука взлетает, чтобы прикрыть рот.
— Так вот почему ты исчез! Боже мой, фундамент, — ее губы опускаются в недовольстве нашей ложью.
Я протягиваю руки, чтобы успокоить ее, но она вскидывает свои к груди в явном раздражении.
— С фундаментом все в порядке. Это просто придумал Дойл, чтобы отвести подозрения. Я провел большую часть ночи, бродя по холмам и заглядывая в твое окно, потому что клыки и когти не втягивались, — я протягиваю руку, чтобы она видела, и выпускаю когти, разрывая плоть на кончиках пальцев и показывая острые как бритва края.
— Вау, — говорит она, прежде чем смело прикоснуться к одному кончику, заставляя мое сердце учащенно биться в груди. — И откуда мне знать, что ты не станешь кровожадным и не съешь меня?
Мое сердце сжимается от того, что она вообще сомневается в этом, но, предполагаю, она права, задавая этот вопрос. Она здесь совсем недолго.
— Я не терял контроль над собой дольше, чем ты можешь себе представить, и я никогда не причиню тебе вреда.
Ее глаза закатываются к потолку, и я практически вижу, как множатся вопросы.
— Солнце? — наконец спрашивает она.
— Солнцезащитный крем, — я ухмыляюсь.
Я жду, когда она попытается позвать священника или какой-нибудь явный признак того, что она вот-вот рухнет в обморок, как женщины
