Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он здесь же медленно прочитал, шевеля губами и время от времени почесывая висок. Потом расправил бороду, надвинул картуз плотнее и сказал:
— Здорово. А все-таки пойду. Это дело, — он указал на газету, — потянется далеко. А надо сразу.
Отговаривать его я не стал — знал, что бесполезно.
Секретарь райкома Некрасов принял Митрича хорошо. Усадил его в кресло.
— Как вас величать? — спросил он вначале.
— Василь Митрич Коршунков — кавалер георгиевского креста.
— Постой, постой! Что-то я вспоминаю… Где-то я слышал…
— «Контра», — напомнил Митрич.
— Гм… Да. Точно — «контра». — Теперь уже Некрасов смотрел на Митрича испытующе. — Что же вы хотели?
— Повидать вас хотел.
— Ну, вот я.
— Значит, такое дело., Не получится ничего из колхоза: без хлеба могем остаться.
— Не понимаю.
— Тут и понимать нечего.
— Вы что, против колхоза?
— Нет. Не против. Но сумлеваюсь.
— В чем?
— Ив вас вот сумлеваюсь.
— Это дело ваше, — с оттенком недружелюбия сказал' Некрасов.
— Ясно, мое. Только не обижайтесь. Я правду гово-рю. К примеру, вы главный райком. А почему Сучкова допустили к Советской власти?
— Выбрали, — неопределенно ответил Некрасов.
— То-то вот и оно. Вам же и поверили. Вы же тут обсуждали, а мы вам верим. Вот я и сумлеваюсь теперь.
— Вот оно что! Да-а, — протянул Некрасов.
— Да. Были, значит, кулаки — Сучкову надо было их осаживать. Осаживал. Нас не касался. Теперича кулаков нету, а он привык осаживать. Ну и… не туда прет. Не может простого сумления отличить от контры.
— Так, так. Говорите, говорите!
— А я все сказал: сумлеваюсь и в вас. Должны видеть все до тонкости.
Некрасов развернул газету со статьей о Сучкове. Митрич внимательно следил за собеседником и молчал. Потом секретарь райкома посмотрел в окно и, задумавшись, сказал:
— Да… Сучков часто говорит, что он «стоит на платформе Советской власти»… А получается вот как.
— Не верьте вы ему. Не верьте. Он, может, и стоит на платформе, да поезд-то давно уже ушел дальше, а он все стоит.
Некрасов рассмеялся. Но Митрич не улыбнулся. Он сказал:
— Ничего тут смешного. Все правильно. — И, кажется, даже обиделся: взял картуз, сумку и встал, приготовившись уходить.
Некрасов тоже встал из-за стола, усадил Митрича, отнял картуз и сумку и сказал:
— Все рассказывайте подробно. Все. С самого начала. Как жили до колхоза, как дела в колхозе, дома.
— Так, значит. Кобылу я отвел в колхоз жеребую. Теперича ее помаленьку стал забывать. Ну, трудно забыть такую лошадь: иной раз заскребет в душе так нудно — не без того…
И Митрич рассказал обо всем, что случилось в его жизни за последний год.
После того как Сучкова сняли с поста председателя сельсовета, он, выпивши, встретил меня по пути в правление колхоза, остановился, посмотрел в упор и произнес презрительно:
— Писака… Хуже контры. — Потом взялся рукой за затылок, смяв фуражку, скривил тонкие губы и воскликнул: — Была Советская власть — нет Советской власти! Все! — и пошел дальше покачиваясь.
Он, бедняга, и не подозревал, что, кроме меня, в его катастрофе виноваты и Митрич, и секретарь райкома, и Иван Степанович, с которым беседовал наедине Некрасов. Мне почему-то было жаль Сучкова, опоздавшего, по выражению Митрича, на поезд и не понявшего этого. Он не стал пьяницей. Нет. Он просто попил несколько дней с горя и бросил. Из колхоза никуда не ушел и работал заведующим фермой, а несколько лет спустя — кладовщиком.
А Митрич так и жил — с виду спокойный, но внутренне напряженный.
Шли годы.
Колхоз «Заря» жил неровной жизнью: иной год на трудодень дадут подходяще, а при недороде — граммов триста — пятьсот хлебом и около полтинника деньгами. В такие годы Митрич становился угрюмым. На общих собраниях он говорил мало, коротко, но всегда ругался: и председателю Ивану Степановичу, и райкому, и агроному — всем доставалось. На одном из отчетных собраний, когда Иван Степанович сообщил о недороде яровой пшеницы как причине маловесного трудодня, Митрич попросил слова и спросил:
— Зачем сеем яровую пшеницу, если она у нас Споков веков не родила?
— План, — коротко ответил Иван Степанович.
— Так и будем без хлеба, — заключил Митрич при общем одобрительном гуле собравшихся.
— Надо искать пути повышения урожая яровой пшеницы, — г вступился я за Ивана Степановича, — а это не так просто.
— Вот и ищи эти самые пути. Найдешь — тогда и давай, сей, — сразу возразил кто-то из задних рядов.
И вдруг Митрич неожиданно вышел к столу и сказал, обращаясь к президиуму, будто говоря от имени всех:
— Значит, так: деды пробовали сеять — не родилась, мы пробовали — не родилась, а вы на моем пузе опыты с яровой пшеницей… Не будет дела из нашего колхоза.
Ну, что ему ответить? Мы переглянулись с Иваном Степановичем. Потом он посмотрел в окно и застучал пальцами о стол: дескать, нечего ему ответить, попробуй ты. Приходилось говорить о том, что мы не сделали всего, что надо сделать для урожая яровой пшеницы, что виноваты и мы и колхозники. Но Митрич еще раз встал и сказал в заключение:
— Уж как апельсин хорош! Да нельзя же его у нас, в Воронежской, сажать. Нельзя? Конечно, нельзя. А скусно. Ой, скусно!
Сдержанный шепот прокатился по собранию. Послышался легкий смешок.
А вечером, после собрания, мы сидели с Митричем на завалинке и разговаривали по душам.
— Кто виноват? — спрашивал Митрич прямо, без обиняков.
— Планы не те, — отвечал я.
— А ты пиши, стучи, говори там наши слова: «Не родит, мол, спокон веков». Пиши в газеты — ты умеешь. Ты напишешь, другой напишет — сразу поймут. Ведь хотят же там, вверху, хорошей жизни народу? — спрашивал он и поднимал палец вверх. — Хотят, — отвечал он, и я поддержал его кивком головы. — Хотят, — подтверждал Митрич еще раз с полной уверенностью. — Откуда же у вас такой рыбий закон: «Плыви — молчи, лежи — молчи»?
— Не в этом дело, Митрич. Ученые говорят, что яровая пшеница будет по пласту родить, что «белое пятно», где она якобы не давала урожая, выдумано, что она должна родить. Надо пласт создавать из многолетних трав.
— Не будет она родить, — категорически заявил он. — Народ лучше знает. Не будет. Ее «швейка» заедает (так он называл вредителя яровой пшеницы — шведку). А «белое пятно-то» не у нас, а в мозгах того ученого, который народа не слышит. А мы от этого в сумленье входим.
Вот так Митрич всегда и сомневался, всегда искал разрешения своего сомнения. Иногда мучительные вопросы оставались неразрешенными, и он надолго
- Не считай шаги, путник! Вып.2 - Имант Янович Зиедонис - Русская классическая проза
- Наступит день - Мирза Ибрагимов - Русская классическая проза
- Пороги - Александр Федорович Косенков - Русская классическая проза
- Все-все-все сказки, рассказы, были и басни - Лев Николаевич Толстой - Прочая детская литература / Детская проза / Русская классическая проза / Прочее
- Накурено стихами - Максим Евгеньевич Корабельников - Русская классическая проза
- Горное око - Камиль Зиганшин - Русская классическая проза
- Преступница - Михаил Погодин - Русская классическая проза
- Вакцина от злокачественной дружбы - Марина Яблочкова - Поэзия / Психология / Русская классическая проза
- Денацификация солдата Ярошука - Денис Викторович Прохор - О войне / Русская классическая проза
- Не обращайте вниманья, маэстро - Георгий Владимов - Русская классическая проза