Семёнович, но нам очень нужно.
– Хорошо, – врач вздохнул и кивнул санитару, чтобы открыл дверь.
– Я пойду одна, – вышла из-за спины Раевского, ощутив взрыв смелости где-то под солнечным сплетением.
Там будто огонёк надежды теплился. Глупо? Да. Но я так хотела верить, что это всё – злая шутка и наговор! И желание обличить во вранье весь мир буквально втолкнуло меня в тишину неизвестности просторной стерильно-белой палаты. На высокой кровати в клубке скомканных простыней лежала моя хрупкая Лилька.
– Привет.
– Так и знала, что он привезет тебя, – прохрипела сестра, даже не шелохнувшись. – Надо было послать его, Адка. Зачем? Тебе что, легче стало, да? Дура… Дура! Нравится видеть меня немощной и запертой здесь?
– Лиля, – зашептала я, не понимая, что делать дальше. Та смелость, что давала силы, потухла, оставляя дымок неизбежности. – Я помогу… Ты только скажи, как?
– Мне станет легче, если ты прогонишь своего Раевского. Вот для чего это все? Думаешь, можно вернуть то, что сгнило ещё двадцать лет назад? – Лиля поднялась, села вполоборота на кровати, посмотрев в мою сторону. А мне мало было. Хотелось заглянуть в её глаза и понять, врет или правду говорит. – Вы тогда не подходили друг другу, да и сейчас ничего не изменится. Пусть уже оставит нас в покое!
– А при чем здесь Денис? – я осмотрелась, но никаких предметов мебели здесь не было. Оттолкнулась и подошла к двери, упираясь в косяк, потому что сил в ногах было все меньше. С этого ракурса Лильку было видно гораздо лучше. Да, она не поворачивалась, прятала взгляд, но по обессиленной позе тела все уже было ясно. – Ты про себя расскажи. Значит, ты все это время общалась с Горьким? И не было той колонии?
– Неа, – Лилька рассмеялась и откинула одеяло, подтягиваясь всем корпусом к спинке кровати. – Мне просто дали шанс ощутить себя женщиной любимой. И я им воспользовалась, не упустила.
– А что же тогда он отпустил свою любимую женщину? – смотрела в абсолютно наглые и пустые глаза сестры, пытаясь найти в них что-то родное. Но бесполезно. – Почему не оставил рядом?
– А это тебя не касается. Стоишь тут такая успешная, гордая… А я? Кто подумал обо мне? Кто?
– А о какой тебе должны были мы подумать? О той, что рыгала после отходняков, а потом выгребала последнюю наличку и драгоценности из дома? Или о той, что потом клялась и божилась, что никогда не притронется к наркоте? Или, быть может, о моей любимой сестре, за которой мужики табунами таскались, а она выбрала самую гадкую мразь города? Ты знаешь, что он до сих пор женат? Знаешь, что у него пятеро детей? А то, что через месяц после твоего псевдоосвобождения Горький стал отцом в пятый раз?
– Замолчи… Ты злишься, что я выбрала любовь, – Лиля скривилась, выпуская все уродство своих мыслей наружу. Знала. Она всю жизнь готова была мириться с третьими ролями. И в любовницах ходила, и барыгой у него была, и слушала его, принимая слова за истину. Но в одном она была права.
Каждая из нас сделала свой выбор.
Лиля выбрала свою любовь. Да, уродливую, да, неправильную, да, пришлось пожертвовать жизнями сестёр. Она на всё наплевала, принимая условия, на которых могла быть рядом с тем, кого любила.
А я?
Я выбрала тех, кто заменил мне мать и отца.
Разрушила реальность, идя на поводу у лжи, обмана и слепой любви к родным. Никогда не подвергала сомнению их слова, их решения. И на тот момент это все казалось абсолютно очевидным и правильным. Я не могла позволить сёстрам угодить в тюрьму. Не могла.
– Да нет, Лиль, – спазм, что душил меня всё это время, отпустил. Втянула пропахший лекарствами воздух и скатилась по стене прямо на пол. – Я злюсь, что ты не выбрала нас с Надей.
– Злится она… Да если бы вы сразу согласились продать нашу общагу, то этого бы вообще ничего не было! – Лилька вскочила и уперлась в меня острым взглядом. – Сколько я вас умоляла? Сколько? Просила продать, а вы отказывались. Твердили, что жить будет негде! Знали, что Горькому нужна эта земля, и всё равно рогом упёрлись! Вы не думали обо мне! Только о долбаных квадратных метрах. Втемяшили себе в голову, что имеете на это право. А вот теперь думай, что если бы не ваша упёртость, то ничего бы и не случилось…
– Так, может, потому и упёрлись?
– И что? – расхохоталась Лиля. – Тебе десять лет было негде жить. Спасла тебя та общага?
– Так ты ж её и продала сразу, как только всё началось.
– А я имела право! Эта комната мне досталась от отца! Ни ты, ни Надька никакого отношения к ней не имели. От ваших отцов оставались только проблемы и затяжная депрессия у мамы.
– Все понятно. Только вопрос: эти обыски, СИЗО – это все игра? Вы с Горьким это разыграли, чтобы мы уехали из города?
– Да! – сестра буквально выплюнула мне это в лицо. – Ну поскитались бы год, ну два… Но потом бы все утихло. Но нет! Оказалось, что наша скромняжка Ада беременна. Так что не надо на меня всё навешивать. Пора и самой взять ответственность за свои поступки. Слушай… А ты хорошо устроилась, да? Сначала была бабка Марта, на которую так удачно все получилось свалить. Теперь сестра наркоманка. А ты вообще его любишь? Или тебе снова нужен козёл отпущения, чтобы потом винить во всех бедах?
– А Надя? – пропускала мимо ушей её наркотический бред. Выстраивала броню, лишь бы не зацепило её ядовитыми снарядами. Мы словно играли в морской бой, правда, сестра моя задолго до случившегося знала, где стоят мои кораблики, и бомбила, не тревожась о том, что убивает. – Горький устроил ту травлю? Это дело о черной икре и прочее…
– Он предложил, а я согласилась. Душно мне было в одном городе с вами. Все такие правильные до зубного скрежета. Честные до рыготиков. Тьфу! Дуры тупоголовые! Жизнь другая, вот только поняли вы это благодаря мне. Да я спасла вас! Идиотки! Надька бы с тоски сдохла со своим мамкиным сынком, а ты… А ты просто дура. Любовь – она злая, коварная, подлая. Намечтала себе Райчика из хорошей семьи, да? Но это не любовь. Любовь – это когда ты душу готов продать за любимого, идешь на подлости, гадости, не боишься руки измарать в грязи, а ты? Ты с опущенной головой сбежала, оставив свою любовь. Так вот, ты сейчас мучаешься не из-за меня, Адка.
