стихи свои читал, других слушал. Вот, на одном таком квартирнике мы с ним и познакомились. Он, как выяснилось, небольшой любитель поэзии, но знакомый пригласил, он и повелся. Ну, разговорились мы с ним, нашли какие-то общие темы, да неожиданно и подружились. Честно говоря, у меня такого друга на воле и не было никогда раньше, интересно стало. Потом периодически встречались на разных сейшнах, потом уже вместе куда-то ходили. Его тогда баба бросила, нужно было как-то человеку развеяться. Потом меня поймали, увезли к хозяину, но связи с ним мы не потеряли. Переписывались, порой он даже на свиданку ко мне приезжал, а посылки так вообще не раз слал. Что еще интересует, граждане начальники?
* * *
Я и правда, вечером после той свиданки позвонил Сурку. Очень меня беспокоил его приезд, а точнее, те последствия, которые из него могут вытекать, если все сложится определенным образом. А потому решил я на всякий пожарный подстраховаться. Узнав, что в ноябре девяностого он был в Москве, предложил ему сгонять в прошлое и встретиться там для создания алиби, ибо — мало ли что! Уговаривать я умею, и Сурок согласился.
Встретились мы у одного дома на Маросейке, которой только-только вернули историческое название, убрав советское — улица Богдана Хмельницкого. Правда, таблички со старым названием пока еще висели, но москвичи радовались, особенно те, кто знал историю и был в курсе, что вышеупомянутый Богдан представлял собой личность, мягко говоря, неоднозначную. Мне в те времена было пофиг, но вместе со всеми меня захватывал этот вихрь новизны, который впоследствии превратился в смерч, сметающий все на своем пути. М-да, все мы ожидали тогда совсем не того, что случилось потом. Причем недовольными оказались все — от занудных совков до отпетых либералов и западников. Правда, каждый своим, а-ха!
— Ну как ты, Колян? — спросил я, пожимая руку молодому Сурку.
— Да нормально всё теперь, Андрей, — улыбнулся он в ответ.
— Разобрался со своей бабой? — подмигнул я.
Он молча кивнул, не желая, видимо, развивать тему. А мне что? Мне вообще по барабану его проблемы, со своими бы разобраться, что случатся почти ровно через год. Но это все потом, сейчас мы идем с ним создавать алиби. Сделать это нужно было так, чтобы нас обязательно запомнили вместе.
Свернув во двор и поднявшись на второй этаж, мы оказались в просторной квартире, полной народа и табачного дыма. Квартирники в СССР — это, по сути, такие концерты в домашней обстановке для полуподпольных бардов и всяких рок-групп, не укладывающихся в стандарты социалистического образа жизни. Сейчас, в девяностом, они практически пропали, поскольку не было больше надобности скрываться, всем желающим и приносящим деньги с удовольствием предоставляли самые разные площадки. Поэтому остались лишь немногочисленные литературные квартирники, они продержались дольше, поскольку звонкой монеты поэты, читающие свои стихи, никому не могли принести, в отличие, скажем, от шестидесятых годов, когда модные поэты выступали на стадионах. И это, между прочим, на мой взгляд, говорит о падении как духовного, так и образовательного уровня в позднем СССР, да и в будущей России тоже. Сегодня уже трудно представить, что поэты могут быть кумирами молодежи и собирать на свои концерты тысячи поклонников. Если, конечно, не считать за поэтов рэперов, поскольку, если рэп — это поэзия, то я, мля, мать Тереза.
Поздоровавшись со знакомыми и однокурсниками (да, я в этом году студент первого курса Литературного института им. Горького, прославившегося, как известно, тем, что ни одни великий русский писатель не учился в этом заведении), мы нашли места в углу на диване. Шутка шуткой, но все же многие известные поэты и прозаики вышли из стен нашего института: Расул Гамзатов, Фазиль Искандер, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Виктор Астафьев, Эдуард Асадов, Константин Симонов, Евгений Долматовский и т. д., если, конечно, эти имена вам что-то говорят. Их здесь сейчас, конечно, не было, к 90-му они уже были староваты для таких мероприятий, да и статус не позволял, наверное… Здесь собирались пока никому не известные таланты, большинство таковыми и останутся, а-ха!
Маринка Малофеева, уже крепко поддатая, увидев меня, с визгом бросилась мне на шею:
— Андрюшенька, любовь всей моей жизни, как мне тебя не хватало! А это кто с тобой, тоже поэт?
— Слава Богу, нет, — ответил я, отдирая ее от себя. — Познакомься: гениальный физик Николай Сурков и мой лучший друг!
Представил я Николая специально очень громко, так, чтобы многие обратили внимание.
— Еще один гений, значит? — хмыкнула Маринка. — Здесь и так уже перебор гениев на квадратный метр! И что же твой гений изобрел?
— Пока еще ничего, — попытался отбиться от настырной девицы Сурок, но я не позволил угаснуть его славе.
— Коля уже практически создал настоящую машину времени! — громко объявил я.
И на какое-то время мне удалось переключить внимание собравшихся поэтов и приближенных на личность Николая Суркова. Посыпались вопросы, пьяненькие шутки на тему путешествий во времени. Но, понятно, долго эта тема не смогла удержаться в мозгах, очищенных музами и вином от всего, что не касается литературы, однако и этого должно хватить, чтобы запомнилось.
— Почитаешь что-то новенькое? — взял меня за руку хозяин квартиры.
— Легко! — согласился я.
Кое-как ему удалось добиться тишины, и я, выйдя на средину комнаты, сообщил обращенным ко мне лицам:
— Стихи о любви! — и тут же исполнил:
Все в мире не вечно,
все в жизни неважно.
Гуляю по крышам,
по небу, по морю…
Сегодня я злой,
молодой,
бесшабашный,
какие быть могут упреки герою?
А завтра…
А завтра взорвутся надежды
и выпадут в мир звездопадом сомнений…
И муж королевы от ревности сдохнет,
застав ее вместе со мной без одежды:
без платья, без трусиков и без короны,
без мантии, совести, но при свечах!
А за окном веселятся вороны,
плавая в солнца последних лучах.
Я поклонился, народ похлопал, но из дальнего угла прозвучал пьяный голос:
— Говно!
Ах, как я обрадовался, ведь это именно то, что мне было нужно: небольшая драчка, скандальчик, который обязательно останется в памяти присутствующих. Воодушевленный такой удачей, я подмигнул Сурку и стал быстро пробился к тому, кто ничего не понимал в настоящей поэзии (а иначе я любое свое говно и не оценивал никогда). Но пока я пробирался, Сурок не подкачал и влепил этому мерзавцу звонкую пощечину. А тут и я добрался и, как бы защищая друга, схватил того за руку, которую он уже протянул к Николаю. Генка Страпонов (Во, фамилия досталась человеку, а? Хотя, кажется, в то время никто не знал, что
