Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соледад до сих пор считала, что этот безукоризненно вежливый мужчина мог бы стать идеальной парой для Пубенсы. Ей хотелось, чтобы та поскорее покинула дом: кузина слишком живо напоминала о ее коротком счастье и долгих муках, о ее личном рае и аде. Соледад снова винила ее во всех своих невзгодах. Если бы кузина тогда помогла ей, она, конечно, сейчас была бы с Жоаном. Но Пубенса оставила ее наедине со страхом и болью. Где же сестринская любовь, в которой Пубенса так страстно клялась, если она повернулась к Соледад спиной в самый трудный час? Соледад решила, что никогда не вернет кузине своего расположения.
Мать шла на самые разные ухищрения, чтобы их помирить, но ничего не добилась. Казалось, чем настойчивее были ее попытки, тем шире становилась пропасть, разделявшая девушек. Однажды Соледад пригрозила:
— Прекрати, мама... или потеряешь меня.
С этого дня Соледад Мальярино перестала обращать внимание на то, что кузины не разговаривают, и употребила свою хитрость на иную задачу — убедить дочь в неотразимых достоинствах каталонца.
— Клин клином вышибают, Соледад.
— Опять ты со своим клином, мама?
— Какой же ты все-таки еще ребенок!
— Потому что не разделяю твоего мнения?
— Любовь — это не то, что показывают в фильмах. Иногда полезно и головой думать, девочка моя.
— Тогда зачем мне сердце?
— Сердце тебе до сих пор приносило одни неприятности. Не пора ли прислушаться к голосу разума?
— Разум холоден, мама. Как ты можешь давать мне подобные советы? А еще говоришь, что желаешь мне счастья.
— Жауме Вильямари — человек серьезный.
— Я тоже. И поэтому не хочу его обманывать.
— Ты полюбишь его.
— Это невозможно, мама.
— Точно то же когда-то я говорила о твоем отце! И вот, посмотри на нас.
— Шутишь? Если то, что между вами, и есть любовь... я лучше в монахини постригусь.
— Хочешь, чтобы мы умерли от горя?
— Ты только о себе и беспокоишься. А обо мне вы с отцом когда-нибудь, хоть раз в жизни, подумали?
За следующие полтора года Жауме Вильямари как-то незаметно превратился в члена семьи. Соледад Мальярино души в нем не чаяла, Бенхамин его глубоко уважал, и даже слуги начали видеть в нем идеального зятя, о котором так часто толковал хозяин. Его всегда поджидало место за накрытым столом, и, несмотря на известную настойчивость, он никогда никого своим появлением не стеснял и в неловкое положение не ставил. Даже Соледад к нему привыкла и по-настоящему привязалась как к старшему брату или доброму дядюшке, хотя, разумеется, не представляла его в качестве жениха.
Только благодаря страшному стечению обстоятельств, взрыву ненависти и беспредела, раскаленной лавой захлестнувшему столичных жителей, в том числе и семейство Урданета Мальярино, Соледад в конце концов пошла под венец с торговцем тканями.
В ночь на четверг, 9 апреля, Соледад внезапно проснулась. Кровавый кошмар, который она не могла вспомнить ясно, выгнал ее в сад, где она долго бродила в каком-то промежуточном состоянии между сном и бодрствованием. Она не понимала, что с нею творится, — зловещее предчувствие беды висело в холодном предрассветном тумане.
Заснуть ей больше не удалось, и, наскоро приняв душ, она занялась насущными делами. Соледад продолжала петь в церкви и в те дни репетировала с церковным хором из Сан-Франциско Большую мессу Гайдна. Выступление было назначено на первое воскресенье мая, чтобы торжественно встретить месяц Святой Девы.
Она села в трамвай, решительно отметя возражения матери, которая все еще обращалась с ней как с маленькой и уговаривала ехать на автомобиле с шофером. В этот час центр города, как обычно, был заполнен живописной толпой бедняков, стремящихся, каждый на свой лад, добыть пропитание семье. Здесь Соледад чувствовала себя причастной к всеобщей суете, одной из многих, кому хочется жить, не выставляя себя на обозрение и суд общественности. Ей нравилась незаметная личина заблудившегося пешехода; вездесущие родители отходили на задний план, и можно было, пусть и недолго, представлять себя хозяйкой своего пресного бытия.
Все утро она дирижировала хором, пела, доводила до ума постановку и декорации. Следующая репетиция состоится только через две недели, а тогда уже поздно будет что-либо менять. Когда колокола пробили полдень, она не повела бровью и не сдвинулась с места, пока не убедила священника закрыть абсолютно все — ковчег, распятия и святых — белыми покрывалами, чтобы в день выступления ничто не отвлекало прихожан от образа Богоматери.
Из собора она вышла ровно в час пополудни, свернула на улицу Септима и смешалась с людьми, спешащими пообедать в перерыв. Но только она собралась перейти дорогу, как замерла на месте, оглушенная тремя выстрелами. Перед зданием напротив какой-то человек в пальто и шляпе рухнул наземь. На ее глазах только что кого-то убили.
Ручеек крови потек по тротуару, и полный ярости крик расколол надвое небо над городом.
— ГАЙТАНА ЗАСТРЕЛИЛИ!!!
В считанные секунды улица закипела возмущением и гневом. Смертельно раненого тотчас же перевезли в Центральную клинику, а обезумевшая толпа тем временем ломилась в двери аптеки «Новая Гранада». Там под охраной нескольких гвардейцев сидел пойманный убийца. Толпа требовала его линчевать.
И добилась своего.
Первыми на убийцу набросились чистильщики сапог, колотя его своими ящиками, а затем остальные задавили преступника, ногами и кулаками размазывая его по мостовой. Окровавленное тело в лохмотьях волоком притащили на Септиму под одобрительный вой, поднявшийся, едва он испустил дух.
Как из-под земли выскакивали откуда-то люди, вооруженные ножами и горящие жаждой мести. Присоединившись к общему потоку, они крушили все на своем пути. Обмершую от ужаса Соледад толкали со всех сторон, не давая выбраться из толпы. Чем отчаяннее она рвалась прочь, тем глубже затягивал ее водоворот народной ненависти.
Она видела, как загорелся первый трамвай, следом за ним еще один, и еще, и еще... На улицах города безраздельно господствовал хаос, и пройти нельзя было даже по проезжей части.
Под пулями снайперов, летящими с плоских крыш, сотни демонстрантов в упоении поджигали каждое встречное правительственное здание, били стекла и витрины магазинов, грабя все, что попадало под руку: жадно хватали сверкающие драгоценности, английские костюмы, кожаные пальто, изысканные вина, ирландский виски, бытовые электроприборы... все переворачивалось вверх дном, от общественного порядка не осталось и следа.
Соледад, совершенно растерянная оттого, что очутилась в эпицентре внезапно разгоревшегося бунта, попыталась было спрятаться в первой попавшейся церкви. Но и здесь творилось то же, что и везде: за распахнутыми настежь дверями, устремив молящие взоры ввысь, валялись по полу сломанные распятия и низвергнутые святые.
Машинально, не чуя под собой ног, она побежала на улицу Октава в магазин Жауме Вильямари. И этот магазин уже успели разнести вдребезги. Из выбитой сапогами и молотами витрины доносилось зловоние алкоголя и ужаса, с искалеченных стеллажей свисали обрывки материи. На тротуаре несколько трупов словно заснули, завернувшись в разноцветные знамена — брошенные мародерами ткани. Рулоны китайского шелка, грязные и растоптанные, разметались по асфальту. Голый манекен болтался на электрических проводах.
Потрясенная разрушениями и смертью, Соледад полными ужаса глазами обвела то, что осталось от торгового зала, и увидела в дальнем углу плачущего человека. Это был Жауме Вильямари. Соледад хотела позвать его, открыла рот, но не издала ни звука. Голос не повиновался ей. Ее била крупная дрожь, и только сейчас она заметила, что ее платье превратилось в драную тряпку, а туфли потерялись где-то по дороге. Она в полной мере осознала собственную беззащитность — ее город исчез за каких-то пару часов! Боготу поглотило худшее из бедствий — народная злость. Та, прежняя Богота, медлительная и чопорная, чванливая салонная Богота, благоухающая горячим шоколадом, теперь плакала кровавыми слезами.
Обитатели поместья в Чапинеро переживали страшные события дня в мучительной тревоге. Несколько радиостанций, захваченных либералами, коммунистами и приверженцами Гайтана, на все лады выкрикивали фальшивые прокламации. В них говорилось о триумфе «революции», о том, что виновники понесли заслуженное наказание, в первую очередь — президент Оспина Перес и лидер консерваторов Лауреано Гомес, и их трупы выставлены на всеобщее обозрение на площади Боливара. Более того, по радио народ призывали грабить магазины скобяных изделий, вооружаться ножами, топорами, дубинами и мстить за погибшего кумира. От новостей кровь стыла в жилах. Говорили о войне партий, уже унесшей десятки жизней на улицах города.
В лице Гайтана был убит не просто человек. Хорхе Эльесер Гайтан, либерал, пленивший сердца угнетенных, олицетворял самые заветные мечты народа. С ним погибла надежда рабочего класса, всех тех, чье стремление к достойной жизни власти никогда не принимали в расчет. Он был спасителем бесправных и безгласных. Продавцы лотерейных билетов, уличные музыканты, чистильщики обуви, горничные, шоферы, таксисты, официанты, дворники, рабочие — все эти люди лишились почвы под ногами. Они потеряли отца, прежде чем тот успел обеспечить их будущее, потеряли предводителя, который хотел вернуть им человеческое достоинство. Они винили в своей трагедии консервативное правительство, и месть обрушилась на все, что символизировало власть и богатство.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро - Современная проза
- Стоя под радугой - Фэнни Флэгг - Современная проза
- Квартира на крыше - Уильям Тревор - Современная проза
- Тигры в красном - Лайза Клаусманн - Современная проза
- Трое в доме, не считая собаки (сборник) - Галина Щербакова - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Семь дней творения - Марк Леви - Современная проза
- Сингапур - Геннадий Южаков - Современная проза
- Летать так летать! - Игорь Фролов - Современная проза