Шрифт:
Интервал:
Закладка:
своим горячим делится добром
с неяркой медью птиц береговых
и полусонных карпов серебром.
А женщинам так нужен мрак и дым,
поскольку вспоминаются в ночи
секреты, что передавали им
гравёры, антиквары и ткачи,
поскольку, всё спаливши на огне,
они не спят, настаивая яд,
покуда ил лежит на глубине
и крыши над безмолвием стоят.
И чтобы месяц не темнел лицом,
и был бы свет для каждого из них,
растёт трава, что примет мертвецов,
растёт трава, что вылечит живых.
* * *
Что делать со священниками?
Они пасут свои церкви, словно скот,
выпускают их на изумрудную траву, смотрят,
как те тяжело ложатся в речной ил,
прячась от июньского солнца.
Ходят за своей паствой, выгоняя ее из чужой
пшеницы, возвращают домой, туда, где
загорается огонь вечерних дворов.
Спят на мешках и книгах, слушая сонное дыхание животных,
во сне вспоминая лица женщин, которые приходили и
рассказывали о своих самых сокровенных грехах,
просили совета, ожидали прощения.
Что он может тебе посоветовать?
Всю свою жизнь он пасет эхо,
ищет пастбища, ночует под чёрным небом.
Можешь петь с ним вместе, можешь
спать рядом с ним, накрывшись плащ-палаткой,
можешь сушить на костре мокрую одежду,
стирать в реке свои сорочки,
которые он готов вывешивать в церкви, как плащаницы.
Что делать с атеистами?
Они говорят – на самом деле я верю, верю во всё, что
было сказано, но никогда и ни за что, ни при каких обстоятельствах,
ни разу в этом не признаюсь, потому что это моё дело,
и касается оно лишь меня. И пусть он сто раз при этом
обижается и угрожает, гневается и отводит взгляд на своем распятии,
всё равно – куда он без меня? Что он будет делать один?
Он должен бороться за моё присутствие,
обречен сражаться за моё спасение,
не может не считаться с моими сомнениями, с моей
непоследовательностью, с моей искренностью.
Что делать с тобой? Ты можешь петь вместе с нами,
становиться с нами в круг, класть руки нам на плечи:
мы едины в нашей вере,
едины в нашей любви,
в нашем одиночестве,
в нашем разочаровании.
Так что же делать со всеми нами?
Если бы у него было чуть больше времени,
если бы ему не приходилось приглядывать за своей домашней церковью,
если бы он не должен был ходить за ней, выгоняя её из жёлтых полей,
у него было бы куда больше времени на наши
горести и наши знамения.
Любовь уничтожает
все наши представления о равновесии.
Мы можем забываться и делать шаг в сторону,
можем отказываться от того, что говорили,
можем целовать ночь в чёрные губы –
мы единственные, кого касался ночной огонь,
мы единственные, кто верит,
мы единственные, кто никогда
в этом не признается.
Можешь говорить обо всём, что тебе снится,
можешь говорить, можешь не бояться темноты:
всё равно кто-нибудь тебя услышит,
всё равно никто тебе не поверит.
* * *
Город, в котором она укрылась,
пылает знамёнами, лежит под заснеженными перевалами.
Охотники выгоняют дичь из протестантских соборов,
бирюзовые звёзды падают в озеро,
убивая медлительных рыб.
Ах, эти улицы, над которыми зависают канатоходцы,
ах, как они балансируют за школьными
окнами, вызывая всеобщий восторг,
как уклоняются от озёрных чаек,
что выхватывают у нее из рук
золотые невесомые чипсы.
Там, где мы с ней когда-то жили,
у нас не было времени на созерцание и покой.
Мы ударялись об острый камыш ночи,
сбрасывали балласт в чёрную шахту лифта,
чтобы продержаться в воздухе ещё одну ночь,
ненавидя и не прощая,
не принимая и не веря,
гневно проживая лучшие дни
своей жизни.
И вот город, в котором она, в итоге, укрылась,
нежно берет её за руку
и открывает перед ней свои склады и хранилища.
Ах, эти порты, в которых сходят вывезенные
в трюмах сенегальцы,
чёрное мясо сердец,
слоновая кость глаз,
ах, эти подвалы, набитые сыром,
гостеприимные протестантские города,
в которых можно переждать Страшный Суд,
такие здесь опытные адвокаты,
такие неприступные стены.
Потому что там, где мы с ней
когда-то грелись на кухнях возле синих языков пламени,
после нас не осталось ни следа. Время, старый канатоходец –
сотню раз падало, сотню раз поднималось,
с переломаными ключицами и железными зубами,
ему без разницы, в каком направлении двигаться –
залижет раны и опять танцует среди чаек.
Но город, в котором она смогла укрыться, –
какие здесь яркие платья и рубашки,
какая бархатная кожа у пилотов
и китайских студенток.
Ах, этот свежий горный воздух,
этот привкус крови после
яростных поцелуев.
Она ничего не забыла там, откуда приехала.
Ни одного голоса, ни одного проклятия.
Жизнь – это весёлое перетягивание каната.
С одной стороны её тянут ангелы.
С другой – адвокаты.
Адвокатов больше.
Но и услуги их стоят дороже.
* * *
Зимы совсем не похожи на зимы,
зимы живут с чужими именами,
и такие досадные случаи связаны с ними,
такие странные истории случались с нами,
такие печальные прощания, такие утраты,
такие ожидания, такие возвращения,
такие обиды, в которых нет виноватых,
поскольку не знаешь, чья обида – последняя,
такая уверенность, что ведёшь себя достойно,
такое нежелание принимать очевидные факты,
такие снега лежат, холодные,
- Вдоль берега Стикса - Евгений Луковцев - Героическая фантастика / Прочие приключения / Русская классическая проза
- Страна Саша - Гала Узрютова - Русская классическая проза
- Михoля - Александр Игоревич Грянко - Путешествия и география / Русская классическая проза
- Припять. Весна 86 - Александр Карельских - Русская классическая проза
- Камень, ножницы, бумага - Инес Гарланд - Прочая детская литература / Русская классическая проза
- Руки женщин моей семьи были не для письма - Егана Яшар кзы Джаббарова - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Valérie - Павел Николаевич Белов - Короткие любовные романы / Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Отцы и дети. Дворянское гнездо. Записки охотника - Иван Сергеевич Тургенев - Разное / Русская классическая проза
- Аллегро пастель - Лейф Рандт - Русская классическая проза
- Император - Игорь Викторович Шуган - Поэзия / Прочая религиозная литература / Русская классическая проза