я скажу вам по секрету – это бесполезно. Вы их не защитите. Есть постановление партии и правительства. Попов решено ликвидировать в стране полностью. Вместе с ними могут быть привлечены к уголовной ответственности и прочие активные церковники. Вы же не хотите отправиться в исправительный лагерь лет на десять? Поэтому вам лучше отвечать на мои вопросы так, как это нужно мне. Хотите воды?
Следователь пытался поймать ее взгляд, но девушка упрямо не смотрела на него. Стакан с водой она как будто не заметила.
– Итак. Что вам известно о контрреволюционной деятельности трех названных человек? Если затруднитесь с ответом, я помогу вам. От вас мне нужно лишь подтверждение, что вы сами ничего не замышляли против советской власти и готовы пойти навстречу следствию.
– Я не замышляла против советской власти. Не могу ответить на ваш вопрос, потому что ничего не знаю ни о какой контрреволюционной деятельности.
– Вы разочаровываете меня, потому что у нас другие сведения. В том числе о вашей собственной деятельности, гражданка Шмит, – обдал ее внезапным холодом чекист. Его тон изменился. – Вы обвиняетесь в участии в диверсионно-фашистской организации, которая планировала свержение советской власти, проведение террористических операций, убийства партийных работников. Какие задания вы получали от попа Доброславского через Кудрицкую? Отвечайте!
Ему показалось, что наконец-то он вывел ее из самоуверенного спокойствия. Девушка перевела на него взгляд, в котором он, впрочем, увидел лишь удивление. Она колебалась с ответом, подыскивая слова. Затем твердо и несомнительно произнесла:
– Я верую в Сына Божия Иисуса Христа, а Он не велит быть лжецами.
Нет, не удалось ему выбить из нее невозмутимое чувство собственной правоты, которое уже начинало раздражать Малютина. Не получилось вынудить ее на слезы, девичьи рыдания от страха и жалости к самой себе.
– Тем не менее вы лжете, Шмит. Нам известно, что вы участница боевой террористической группы молодежи, организованной попом Доброславским и белогвардейцем Векшиным и возглавлявшейся бывшим комсомольцем Бороздиным. Отпираться от фактов бессмысленно. – Малютин вдруг схватил стакан с водой, выплеснул содержимое ей в лицо и проорал: – Говори, дрянь! Иначе отправлю тебя в карцер без одежды, голой. Там холодно и крысы, быстро одумаешься!
Вздрогнув, она вновь застыла в неподвижности. Даже воду с лица утирать не стала, не стряхнула с подола платья. Только облизала губы и зашевелила ими, словно что-то беззвучно произносила.
– Что вы там шепчете? Говорите громче, я не слышу!
Внезапно он понял, что она делает. Пораженный, смотрел на нее, как на диковинный цветок из неведомых чужедальних краев, выросший посреди пыльного и скучного Мурома, распустивший огромные лопасти-лепестки и из нутра своего издавший невероятный, оглушительный, пренеприятнейший запах.
– Вы что это, молитесь?.. Да вы!.. – Малютин со всей силы треснул ладонью по столу и, взбешенный, потребовал: – А ну прекратить! Здесь вам не молельня!..
Девушка не шелохнулась, будто не слышала крик. Чекист вышел из-за стола. Как человек, привыкший к аккуратности в форме, одернул гимнастерку, поправил ремень. Принялся расхаживать у нее за спиной, точно маятник – туда-сюда. Пару минут в кабинете раздавался только звук его шагов. За окном и в коридоре – мертвая тишь. Вдруг он остановился позади подследственной. Поднял руку и нерешительно поднес к ее голове. Хотел прикоснуться к волосам, свободно подвязанным на затылке, но лишь огладил воздух.
– Вы прекрасны в своем гордом упрямстве, – негромко проговорил он. – Прошу простить меня за грубость, не сдержался. Такая уж у нас, чекистов, работа. Поверьте, в других обстоятельствах у нас с вами все могло получиться иначе. Я бы ухаживал за вами, мы танцевали бы, пили вино, смеялись. Вы были бы счастливы, Женя, потому что рождены для счастья. Вы такое воздушное создание, вас нужно носить на руках. Пожалейте себя. Все еще можно изменить. Вы выйдете отсюда и забудете все это как страшный сон. Я помогу вам. Но для этого вы должны помочь мне. Я переведу вас из обвиняемых в свидетели, это нетрудно. Надо только…
– Вы не добьетесь от меня лжи и доносов на других. – Не видя его руки, она повернулась всем телом, уходя от невесомого касания. Ладонь сержанта оказалась возле виска девушки, и он быстро отдернул ее.
– Вы разочаровываете меня, – повторил чекист. На лице его играли желваки. – Хорошо же. Посмотрим… А ведь для христиан гордость – это грех?
Малютин подошел к двери и на несколько секунд исчез в коридоре. После этого вернулся за стол. Тяжелым, немигающим взглядом он словно придавливал ее к месту, как булавка прижимает красивую бабочку к картону. Девушка, почувствовав на себе этот давящий интерес энтомолога, снова безмолвно задвигала губами.
Он достал из стола водочную бутылку, наполненную почти черным, крепко заваренным чаем, и бумажный сверток с бутербродами. Налил чай в стакан и стал насыщаться, не спуская с подследственной глаз, в которых появилась темная, засасывающая в себя пустота. Теперь уже и Женя не могла отвести от него взор. Вдруг озябнув, она повела плечами, укрытыми лишь ситцем летнего платья. В открытую форточку задувал холодок августовской ночи.
– Чего вы ждете? – не выдержала девушка.
– Отмычку к вашей гордости, – жуя, ответил чекист.
Раздался короткий стук в дверь. В кабинет вошли двое из тюремной охраны в форме песочного цвета, с винтовками на плечах.
– Усиленный конвой, как приказали, товарищ сержант, – рапортовал один.
– Вольно, – бросил им Малютин. Он положил недоеденный бутерброд в сверток, отряхнул ладони и поднялся. – Она ваша, – кивнул на арестованную. – Вернусь через пятнадцать минут. Только без шума. Считайте, это вам премия.
Он прикрыл за собой дверь. Конвойные переглянулись.
– Ну чё? – спросил рослый крепыш, с физиономией в давних оспинах-рытвинах.
– Чё-чё, давай! – подтолкнул его второй, в огненных веснушках и на голову ниже. – Расстегивай мотню.
– А она чё?
– Ну чё ты зачёкал, деревня? – Веснушчатый был бойчее. – Давай завали ее.
– Как завалить-то?
– Как на сеновале свою манюню!
Они приставили винтовки к стене. Женя, вскочив, взялась за табурет, прижала его сиденьем к груди, как щит, наставив ножки на конвойных.
– Не подходите ко мне! – В ее расширившихся глазах стоял ужас.
Здоровяк приблизился.
– Тихо-тихо, девка, не бушуй. Сама слышала – начальство приказало. – Он легко выдернул табурет из ее рук и отбросил. Второй тем временем зашел ей за спину, захватом взял за шею и резко опрокинул навзничь.
Оспенный, как клещами, сдавил ее руки в предплечьях, пригвоздил к полу.
– Давай ты первый, – сказал он напарнику. – Не люблю, когда девке не нравится.
– Щас взгрею, ей понравится, – весело проговорил тот, задирая платье.
Женя извивалась, тщетно пытаясь освободить руки и сбросить со своих ног низкорослого. Когда он стал
