Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С припухшим от сна лицом, позевывая, из юрты вышел Цыдып:
— Такой рань ехать? Чашка чай пить, потом ходить…
— Давай собирайся, чаевничать некогда.
— Не могу больше ехать. — Цыдып поскреб стриженую голову.
— Да ты что? Уговор был какой?..
— Уговор был… — Цыдып вдруг прислушался, прикрыв ладонью глаза от солнца, вгляделся в степь. — Кто едет? Зачем едет?
К летнику на шибкой рыси приблизился всадник. Это был Базар.
— Пай, проданная черту душа! — закричал он, наезжая лошадью на Цыдыпа, размахивая перед его носом витой плетью. — Хорек вонючий!
Цыдып пятился, загораживая лицо руками. Сонливость с него как ветром сдуло.
— Куда лезешь! Куда лезешь! — кричал он. — Бешеная лисица тебя укусила, шутхур!
— Я тебя сейчас самого сделаю бешеным! Я вас всех сделаю бешеными, обманщики! — Базар круто повернул лошадь, надвинулся на Федота.
— Уезжай, Федотка! Уезжай! Не поедешь, погоню плетью, как бездомную собаку.
— Ты меня не пугай, сопляк! — взревел Федот Андроныч. — Не пугай, говорю!..
— Я все сказал. Уезжай! — Базар огрел лошадь плетью и ускакал. Федот Андроныч взнуздал лошадей, повернулся к Цыдыпу.
— Ну, ты поедешь или нет?
— Не поеду я. Убегать надо, — растерянно пробормотал Цыдып.
Пришлось выезжать одному, но толку от этой поездки было ни на грош, не продал ни плитки чаю, ни аршина лент. Базарка — чтоб ему сдохнуть, проклятому! — успел объехать все летники. Напрасно раскладывал товар на повозке, напрасно тряс в руках куски цветного шелка. Мужчины и женщины равнодушно проходили мимо, только ребятишки пялили глаза на его бороду.
Удрученный и подавленный неудачей, поздним вечером вернулся Федот Андроныч домой. В сенях его встретил Виктор Николаевич, одетый, с чемоданчиком в руке.
— Ты из-за барышей голову потеряешь! — не скрывая раздражения, сказал он. — Савостьяна вчера арестовали.
— О господи! И что только делается на белом свете.
— Давай без разговоров! Если Савостьян расскажет — не уйдем. Бери деньги. Лошади уже подседланы. Быстро!
— Господи, будет ли конец моим мукам! — горестно бормотал купец, расталкивая деньги по карманам.
Огородом они прошли на гумно. Здесь, привязанные к пряслу, стояли две лошади. Шагом переехали мост через Сахаринку. Виктор Николаевич свернул в кусты.
— Ты куда? — спросил Андроныч, нащупывая в кармане наган. Кто его знает, не завел ли его сюда, чтобы ограбить.
— Подождем тут ночи. Надо же оставить по себе память. Наши заняли Иркутск. Ведут наступление на Верхнеудинск. Боюсь, что из-за рыжего дурака сорвется наше восстание.
5Еще зимой, выхаживая в своем зимовье Дугара, между делом Захар заготовил клепку на логуны, но съездить в лес все никак не удавалось. Наконец в тот самый день, когда Федота Андроныча прогнал с бурятских летников Базар, он отложил все домашние дела, запряг Сивку и по холодку покатил в свое охотничье зимовье.
В лесу держался сырой сумрак: рядом с дорогой, в буйных зарослях кустарников бежал хлопотун ручей; кругом поднималась густая, сочная трава; на тонких ножках покачивалась лесная сарана, стряхивая с лепестков и листьев капли росы; в зелени, темной в тени и голубоватой на солнце, розовела грушанка, осколками солнца вспыхивали жарки. Захар, светлея лицом, шагал за телегой по мягкой, затравяневшей дороге, лениво отмахивался от редких в этот ранний час паутов. Как-то сами по себе отлетали думы о неустройстве жизни, улеглась постоянная тревога о сыне, влезшем прямо в кипяток, верилось, что все помаленьку наладится и снова жизнь пойдет тихая, как в этом лесу, где у каждого цветка, кустика, дерева есть свое место и всем хватает соков земли и тепла солнца.
Поднимаясь на гору к зимовью, Захар заметил, что трава примята и местами срезана колесами телеги. Кому понадобилось сюда подниматься и зачем? Еще больше он удивился, когда открыл дверь зимовья и увидел на нарах мешки с мукой, деревянный ящик с солью и плитками чая и десяток ружей, приставленных к стене. Кто же тут отаборился и для чего? Уж, конечно, не для охоты эти припасы — сезон когда будет! Черт дернул поехать, еще втюришься в какое-нибудь дело.
Он обошел вокруг зимовья, всматриваясь в лес, но никого не увидел, ни одной живой души, и это его еще больше встревожило. Запер зимовье, как было заперто, не стал брать клепку, чтобы неизвестные люди не догадались, что он здесь был, вернулся домой. И был рад, что никого, возвращаясь, не встретил в лесу. Не дай-то бог! К Федотке в тот раз залучили, едва вырвался, его постоялец наганом пригрозил. Такой нахалюга!.. Все старые, господские замашки сберег, чуть что — наган под нос, кулак под ребро. Неужели они там отаборились? Худое дело будет. Пожаром припугивали — не взяло, теперь ружья в ход пустить собираются. Придется все ж таки упредить Павла Сидоровича, а то, не дай бог, побьют советчиков, а чем они виноваты — тем, что для народа стараются?
Учитель ездил в улус, вернулся поздно. Помогая ему распрягать коня, Захар рассказал, что видел в своем охотничьем зимовье. Павел Сидорович, с серым от пыли лицом и серыми, совсем отяжелевшими бровями, досадливо крякнул и признался, что оружие, припасы — советские.
— А зачем?.. — начал было Захар и вдруг все понял, осекся, схватил Павла Сидоровича за рукав. — А как же мой парень? Втравили! Я знал, знал, чем это кончится!
— Этим не кончится, Захар Кузьмич, нет.
— Никудышные разговоры! О чем думали, ежели власть в руках была. Почему не держали? Почему вас в леса запихивают?
— Об этом, Захар Кузьмич, тебя спросить надо. И если получилось так, то потому только, что слишком много таких, как ты, Захар Кузьмич, и слишком мало таких, как твой сын, — с горечью сказал Павел Сидорович.
— Ну ладно, а на что же вы дальше надеетесь, коли так?
— На то, Захар Кузьмич, что ты возьмешь в руки ружье…
— Этого не дождетесь!
— Возьмешь, Захар Кузьмич, некуда тебе деваться, когда весь народ воюет, можешь только выбирать — вместо с сыном воевать или против него.
Так строго и жестко, не смягчая слов, Павел Сидорович, кажется, говорил с ним впервые, и от этого сильнее становилась теснота на душе, разрасталась тревога за будущее, страх перед неизбежностью крутых перемен, не сулящих ничего хорошего.
Дома за ужином он не проронил ни слова, хлебал постный грибной суп, не чувствуя вкуса. Его беспокойство передалось и Варваре, она стала выспрашивать, куда он ходил, почему вернулся из лесу без клепки.
— Отвяжись ты ради бога! — закричал он, выскочил из-за стола.
Заскрипели ворота, под окном смутно промелькнула фигура человека с котомкой — уж не Артем ли? Захар шагнул к дверям и встретил Федьку, Савостьянова сына, и, позабыв ответить на приветствие, затормошил:
— Как там? Что с нашим парнем? Где он находится?
— Известно где — служит. — Федька сбросил котомку, повел уставшими плечами. — Говорил ему, дураку: не отставай от меня, так нет, связался с краснюками. Красная гвардия. Тьфу!..
— Что в гвардии — хорошо, — сказал Захар. — Раньше гвардия царя охраняла, на войну ее, помнится, не посылали. Теперь, надо думать, то же самое — не пошлют, раз Совет караулят. А ты чего домой?
— Расплевался с городской жизнью. Деньжата есть у меня, подкопил. Домишко строить зачну.
— А воевать?
— Пусть дураки воюют! — тряхнул забубенной головой Федька. — Вы меня к себе пожить пустите? На малое время. К батьке я идти не хочу, грызня его с детства надоела.
— Под арестом твой батька.
— Достукался, видно. Тогда я домой пойду.
Следом за ним Захар вышел на крыльцо, сел на приступку. Вечер был тихий и теплый. На другом конце улицы кто-то отбивал косу: тюк-тюк — стучал молоток по бабке. С гумна потягивало сыростью, медовым запахом трав. Захар думал о Федьке. Юркий, проворный парень. Деньжат успел насобирать… Домой вовремя возвернулся. Чуть запахло жареным, смотал удочки. «Артемка не такой», — с осуждением и с гордостью подумал о сыне Захар.
6Не успел Федька дойти до дому, на село накатила тучка и хлестанул сильный, частый дождь, в минуту промочил его до нитки. Он бежал по улице, закрывая собой мешок с городской одеждой и гостинцами…
Через каких-нибудь полчаса дождь перестал. Федька пробыл дома недолго, послушал жалобы матери на Баргута, стал собираться на вечерку. Не терпелось увидеть Улю. Удивит же он и ее и всех других девчат, парней, когда заявится туда в шелковой рубахе и с галстуком на шее. «Ох, ах, Федор Савостьяныч». А он Ульку под руку — и пошел, как городские ходят.
Тонкий полумесяц плыл над сопками. На дороге черным блеском отливали лужи, и в каждой плавало по золотому серпику. Он старательно обходил лужи, боясь запачкать начищенные сапоги.
У дома, где жил Павел Сидорович, увидел Баргута, Дору и незнакомую девушку, должно, дочка учителя. Повернул к ним, дал Доре и Нине по конфетке, положил руку Баргуту на плечо.
- Белая Россия - Николай Стариков - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Николай II: жизнь и смерть - Эдвард Радзинский - Историческая проза
- Путь слез - Дэвид Бейкер - Историческая проза
- Хирурги человеческих душ Книга третья Вперёд в прошлое Часть первая На переломе - Олег Владимирович Фурашов - Историческая проза / Крутой детектив / Остросюжетные любовные романы
- Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич - Историческая проза
- Захар Беркут - Иван Франко - Историческая проза
- Страстная неделя - Луи Арагон - Историческая проза
- Спецназ Сталинграда. - Владимир Першанин - Историческая проза
- Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян - Историческая проза