Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петров оглядел сопалатников.
— Здравствуйте. Насколько я понимаю, вы все, так сказать, уже…
— Еще не «уже», но уже оперированные, — ответил за всех тощий кашляющий человек с фиолетовыми впадинами глаз.
Прибежал Эразм. Пощупал кровать.
— Мягкая. Не на проходе — не будет дуть. Идем на лестницу. Надевай халат.
На лестничной площадке у телефона-автомата Эразм ткнул Петрова пальцем в грудь.
— Как тебе уже говорил Дранкин, легкое отрежут целиком.
— Он этого не говорил.
— Ну, я говорю — бронх поражен у самого корня. После операции химию назначат и лучевую терапию.
— Это зачем?
— Ты же взрослый человек, Петров, и не трус.
Петров смотрел на больных, на их перемещения по вестибюлю и лестнице. Они не были ни унылыми, ни удрученными. Некоторые громко говорили и громко смеялись, даже бледно-желтые, с тяжелой одышкой.
— Тут у всех рак?
Эразм бросил на него быстрый взгляд.
— Почему у всех? Разное. И у тебя, я же тебе объяснял, черт возьми, еще неизвестно что. Отрежут легкое, пошлют в институт на анализ, тогда узнаем. Будем надеяться, если рак, то какой-нибудь вшивенький, не тигр.
— Их много разных?
— Хватает. — Эразм повернулся как-то неловко, ударился затылком о телефон-автомат: — Позвоню-ка Изольде. Наверное, она уйдет от меня. У нее молодой хахаль есть. Але! Але!.. Пегги! Это я — Эразм. Я Петрова положил… Привет, Голосистый! Это я не тебе… — Эразм повесил трубку; неподалеку от них стоял невысокий узкоплечий больной с повязкой на шее, смотрел на Эразма и улыбался.
— Привет, доктор, — прошептал он. — Режете?
— Завязал, — сказал Эразм. — На хрен надо. Плаваю. На Каморских островах видал какие девки?
Больной прижал к горлу аппаратик, похожий на пальчиковый фонарик, — голос раздался роботоподобный:
— Видел по телевизору. Красивые девки — ровные.
Эразм чиркнул пальцем по шее:
— Это же я тебя?
— Вы.
— А теперь?
— Левое легкое. Сам Дранкин. — В роботоподобном, неокрашенном голосе все же прослушивалась гордость. — Меня в институт везли, я убег. Здесь атмосфера здоровая, как в полевом госпитале, люди душевные. Врачи — профессионалы. Здесь я больной и все, как все советские больные. А в институте, там люди штучные, и страдания у них штучные, и подход к ним вроде бы как по конкурсу.
— Петров, это Голосистый — моя работа. — В глазах Эразма Полувякина слезами поблескивала грусть.
— Не только ваша: почку — Николай Николаевич, желудок — Нина Алексеевна, легкое — сам Дранкин.
Глаза Петрова, наверное, полезли из орбит.
— Да вы не нервничайте. — Голосистый отнял аппаратик от горла и засмеялся пузырчатым шепотком. — На войне у меня за один день тридцать три ранения получилось, шрамы — тоже живая ткань.
Эразм похлопал Голосистого по плечу, в этом фамильярном жесте была нежность. И Голосистый прижался к груди Эразма виском.
— Голосистому я горло делал. Другие после такой операции чуть пищат, а он, слышишь, поет. Он известный закройщик Илья Лукич Аракелов.
— Модельер-закройщик. Приходите, костюмчик построю, английские лекала имею.
— Ты на работу сообщил? — спросил Петрова Эразм.
— Нет еще.
— Звони. Я приду в среду. Принесу селедку. Своей-то записку оставил?
— Оставил, — сказал Петров.
Эразм вошел в раздевалку, но вернулся в своей гигантской шапке, дал Петрову несколько двухкопеечных монет, нашарив их по карманам.
— На. Небось не сообразил взять.
Секретарь директора Людмила Аркадьевна сказала в трубку голосом приветливым, но с дисциплинирующими нотками:
— Здравствуйте, Александр Иванович. Вам завтра нужно присутствовать на заседании ученого совета.
— Не могу, Людмила Аркадьевна, дорогая, — сказал он. — Видите ли, с сегодняшнего дня я лежу на Второй Дороге. Меня будут резать.
— Не шутите так, Александр Иванович.
— Какие уж тут шутки. Шестое отделение, торакальное. Шестая палата. Все больные тут торакальцы. И я торакалец. Наподобие марсиан.
— Я передам Арсению Павловичу, — чуть слышно прошелестела Людмила Аркадьевна. — Желаю вам стойкости духа.
«Сейчас позвонит сюда в справочное — мне не поверила». Петров вздохнул, поймав себя на том, что и сам до конца не поверил в этот внезапный зигзаг в своей судьбе.
После обеда пришла Софья.
Петров толкался в вестибюле, ждал телефон, чтобы позвонить дочери, и вдруг увидел Софью в раздевалке. Она была в короткой дубленке, длинной клетчатой юбке и мохеровой шапочке. «Почему все сразу оделись в зимнее, еще осень не отшумела».
Раздевалась Софья спокойно. Стройная и подтянутая. Лицо задумчивое. Лоб чистый. Прическа гладкая, как у балерины. Лишь колец на пальцах больше, чем надобно бы, да брошь слишком тяжелая и слишком новая. Петров не почувствовал ни радости, ни тревоги, не почувствовал даже любопытства и не удивился этому своему равнодушию.
— Ну ты и напугал меня, — сказала Софья, подходя к нему и протягивая ему руку. — И когда это стало известно?
— Вчера.
Она отвела глаза и долго смотрела поверх его плеча на плакат с кишечными палочками на немытых овощах и фруктах.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Нормально.
— Когда операция?
— Дней через десять — пятнадцать.
— Аркадию не звонил. Дочери тоже.
— Собирался сейчас.
— Я позвонила. Они приедут тебя навестить. Мне Эразм сказал. Попросил буженины и вообще — к нему кто-то там приезжает. — Софья говорила, как бы утешая его, что придет Анна, принесет вкусненького, что после операции ему потребуется черная икра для гемоглобина, а он думал — существует ли на самом деле это парадоксальное состояние, которое называют «одиночество вдвоем», и если существует, то, наверно, для этого нужны какие-то особые данные, может быть импотенция, может быть интеллигентность.
Уходя, Софья как-то странно на него посмотрела; он отметил, что она все время бросала на него украдкой эти странные взгляды, в которых любопытство было смешано с жалостью, и эти взгляды озадачили его, в них не было раздражения, ставшего за последнее время постоянной величиной в их отношениях.
Гардеробщица, крепкоплечая, крепконогая женщина, какие главенствуют в домовых комитетах, поманила его пальцем.
— Твоя жена? Интересная. Артистка. Я ее по телевизору видела. Слышь, — гардеробщица перешла на шепот, — а у тебя ЭТА болезнь?
Петров кивнул.
— А всякие мысли в голову не пускай. Мысли не способствуют. Понятно, с такой женой-красавицей бел мыслей не будешь, особенно когда ЭТА болезнь, чего уж — ау, брат, но борись.
— Понял, — сказал Петров. Он действительно понял. Странные Софьины взгляды происходили от какого-то знания, которым он, Петров, не располагал. Скорее всего Эразм, попросив буженины, что-то Софье намолол: скорее всего назвал процент смертности в его положении — конечно, если поражена трахея, на что он намекал, то и процент смертности должен быть высоким, а ничто так не примиряет жен с мужьями, как сознание того, что муж при смерти.
Проходившая мимо старшая сестра их отделения, высокая и стройная, даже немного вытянутая, похожая на Снегурочку, написанную совместно Билибиным и Боттичелли, подтолкнула его легонько к дверям отделения.
— Нельзя так долго стоять в вестибюле, тут сквозняки. Идите-ка в свою палату.
Вечером, когда все смотрели программу «Время», Петрова позвала постовая сестра Лидочка.
— Вас к телефону, — сказала она удивленно. — Пожалуйста, в ординаторскую. Доктор Эразм Полувякин. — Сестра была очень молоденькая, крутобедрая, как луковка, на крепких, звонко шагающих ножках. Она проводила Петрова в ординаторскую, взяла трубку и сказала, заливаясь румянцем:
— Доктор, сейчас трубку возьмет больной Петров. Но я вас прошу не звонить ему больше. У нас категорически запрещено звать больных к телефону.
— Понял, как меня уважают? — закричал в трубку Эразм. — Видел, какие у нас в медицине кадры? Сто процентов за то, что она хорошенькая. Только хорошенькие позволяют себе дерзить врачам.
— Хорошенькая, — подтвердил Петров. — Я бы даже сказал — очень хорошенькая.
Сестричка покраснела еще гуще.
Эразм закричал в трубку:
— Я тебе так позвонил — потрепаться. Как настроение?
— Что ты Софье нагородил — сколько процентов за смертельный исход?
— Восемьдесят восемь, брат, восемьдесят восемь. На пятьдесят процентов они не клюют. Саша, я же баб знаю. Будет бегать к тебе в больницу, как к любовнику на свидание. Самонаилучший харч притащит. Икорку. Бананы. Ананасы. Даже моя Персефона рвется. Собирается тебе блинчики с мясом нажарить. Уж на что равнодушная. Ну ладно, Петров, всего. Дыши ровнее.
— Вы спите с сонными? — спросила сестричка, закрывая ординаторскую. — Первая ночь в больница трудная — новички, по обыкновению, не спят. Я вам укол сделаю.
- Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко - О войне / Советская классическая проза
- Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Собрание сочинений в 4 томах. Том 1 - Николай Погодин - Советская классическая проза
- Слово о солдате (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Зеленая река - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Журавлиные клики - Евгений Петрович Алфимов - Советская классическая проза
- Чекисты (сборник) - Петр Петрович Черкашин (составитель) - Прочая документальная литература / Прочие приключения / Советская классическая проза / Шпионский детектив
- На реке Байдамтал - Чингиз Айтматов - Советская классическая проза
- Под крылом земля - Лев Экономов - Советская классическая проза