Пенсию Дэвид получил большую и почётную. Да и ценные бумаги, в которые Дэвид вкладывал деньги, сделали его пусть не мульти, но миллионером. Однако, как и в парадоксе с кучей, было трудно понять, когда два, три, четыре, пять миллионов вдруг превращались в кучу-мульти.

Все свои американские годы Дэвид проработал учёным-биологом в секретном военном научном институте и сделал немало открытий, которые внесли существенную добавку в американскую оборонно-наступательную мощь. Суть его достижений сводилась к модификации человеческого поведения с помощью ослабления или уничтожения сдерживающих мозговых центров. Это использовалось для получения сведений, которые человек не желал выдавать. Дэвид достиг значительных успехов, но информация о его открытиях попала в руки либеральной прессы, которая развернула кампанию против «намерений Пентагона разрушить человеческую личность». К этому крику быстро подключились женские ассоциации, сообщества гомосексуалистов, а также религиозные и негритянские организации. На протесты вынужден был отреагировать Сенат, и в итоге было вынесено постановление об остановке исследований, которыми занимался Дэвид. Будь он коренным американцем, он бы исправно подчинился постановлению Сената и приказу начальства. Однако его российские корни оказали Дэвиду, да в итоге и самой Америке, неоценимую услугу, выработав в нём убеждённое неповиновение любым указаниям, в основе которых лежат идеологические, а не практические соображения. Дэвид в тайне от всех продолжал исследования у себя дома, благо для этого всё оборудование у него имелось.

Дэвид решил выйти на пенсию ровно в шестьдесят пять, несмотря на то, что в институте его упрашивали остаться, хотя бы на положении консультанта. Дэвида провожали по высшему разряду: общее собрание, речи, подарки, вечеринка. Это был его последний день на работе, где он счастливо и плодотворно проработал тридцать пять лет, каждое утро с нетерпением устремляясь в свою лабораторию. Дэвид шёл по парку, в котором рос институт. Деревья на ветру стояли как вкопанные, но размахивали ветвями, будто крыльями, стараясь улететь. Работники парка с остервенением сгребали с дорожек фольгу листьев и злобно запихивали их, шуршащих, в мусорные мешки. Остававшиеся на ветках одиночные листья смотрелись как развешанные украшения. Дэвид подумал, что ранняя весна и поздняя осень совершенно неразличимы – те же обнажённые деревья и голубое обнадёживающее небо. И лишь грядущий холод разрушит эту иллюзию, внося однозначность зимы в двусмысленный ландшафт.

Дэвид вдыхал полной грудью аромат осенней гнили. Единственная форма гниения, любезная людям по запаху и по виду, – это гниение осенних листьев. В молодости эта мысль вызывала у Дэвида грустные ассоциации со старостью и осень он не любил. А теперь он предвосхищал золотые годы старости, и осень стала его любимым временем года.

Если бы Дэвид продолжал работу в институте даже консультантом, это бы означало, что к нему по-прежнему была бы приставлена охрана. Поэтому он хотел полностью покончить со своей секретной работой. Дэвид планировал начать новую жизнь, причём как можно более незаметную, и для этого следовало переехать в отдалённый штат. Переезд в другой город был полезен и по многим другим причинам. Проживя долгие годы в одном городе, ощущаешь старение ярче, ибо всё вокруг напоминает тебе о прошлых событиях. Каждую свою поездку по городу Дэвид называл «экскурсией по местам половой славы» – он то и дело проезжал мимо домов, где жили его прежние любовницы. Воспоминания об этих встречах и разлуках бередили душу, указывая, как много всего настучалось на его веку и какой, значит, он уже старый. Если же переехать в другой город, то жизнь как бы начиналась заново.

Дэвид продал дом и переехал в южный штат поближе к вечности океана. Там он купил неброский, но просторный дом в тихом районе и в десяти минутах езды от даунтауна. Этот курортный городок привлёк Дэвида прежде всего тем, что там круглый год женщины ходили почти обнажёнными.

Так ему представлялось или это было на самом деле, но с каждым годом самки на пляжах всё более и более оголяли своё тело. Он помнил время, когда женщины носили только закрытые купальники, а теперь девушки носили еле заметные кусочки материи, что под стать стриптизёршам. Дэвид предрекал, что в один прекрасный день все красотки будут загорать не только совершенно голыми, но и с широко раздвинутыми ногами, а каждого, кто посмеет к ним приблизиться с очевидным намерением, будут беспощадно бросать в тюрьмы за сексуальные домогательства.

Такая перспектива вызывала в Дэвиде ещё больше решимости в выполнении своих планов – настала пора превратить недоступных женщин в доступных.

Дэвид расхаживал по своему ещё непривычному дому с освежающим трепетом, подобным тому, что на него находил при совокуплении с новой женщиной. Дом, в нутре которого мечтаешь поселиться, переходит из рук в руки, как женщина, при условии платы выторгованной суммы. В дом тоже можно влюбиться с первого взгляда и переплатить, только бы получить его себе в собственность. Ты покупаешь девственный, только что построенный дом и первый наводишь в нём свой порядок или приобретаешь подержанный, но подкрашенный и подремонтированный специально для нового владельца, и там и сям замечаешь в нём следы прежних хозяев. Нередко дом покупают подешевле, потому что он в плохом состоянии. И такие, ремонтируя, вершат пигмалионство.

Через неделю после переезда Дэвид, блуждая по городку, зашёл в картинную галерею. Владелицей её была моложавая женщина пятидесяти восьми лет по имени Джой, которая сразу приглянулась Дэвиду. Судя по работам, которые она выбирала для продажи, её вкус полностью совпадал с Дэвидовым, и этот факт особенно подстегнул его к покупке картины для своего нового дома. Это позволило Дэвиду познакомиться с Джой так непринуждённо, что она приняла его приглашение пообедать. Поедая дары океана, упакованные им в раковины, Дэвид и Джой часто встречались глазами, и обоим было ясно, что они друг другу по душе. Разговор очерчивал прошлое, возводя фундамент, на котором могли бы быть возведены разговоры о будущем. Дэвид поведал Джой о своей женитьбе, что ему представлялась ошибкой, которую необходимо совершить раз в жизни. Детей его брак не произвёл, и, быть может, потому он представлялся Дэвиду в таком тёмном свете. Жена его не могла зачать, а брать чужого ребёнка для выращивания Дэвид не хотел, так как это ему представлялось абсурдным, когда он сам был вполне производителен. Жена была категорически против того, чтобы Дэвид, как в библейские времена, произвёл ребёнка от какой-либо наложницы, и хотела поехать в Восточную Европу, чтобы выбрать себе сироту для воспитания. Дэвид не мог отлучаться из Штатов в силу своей секретной работы и не хотел тратить ни душевных сил, ни денег на чужую кровь. Всё это послужило веской причиной для развода, который прошёл мирно и быстро. Получалось, что в жизни Дэвид обошёлся без детей. Теперь он сожалел, что неотступно настаивал на абортах у стольких своих возлюбленных. Это сожаление он вслух не высказал, но последнее время оно часто удручало его.

Джой в свою очередь рассказала Дэвиду, что её замужество прекратилось против её воли и воли её любимого мужа, который погиб в авиакатастрофе десять лет назад. Её взрослые дочка и сын со своими семьями жили по разным городам и время от времени с внуками приезжали её навестить – Джой не могла себе позволить надолго покидать галерею, которая была весьма успешна и требовала постоянного ухода, как новорожденный: длинная очередь художников мечтала выставляться именно у Джой, поскольку картины из её галереи покупали многие музеи современного искусства и каждая выставка, которую устраивала Джой, оказывалась успешной.

Темы разговоров Дэвида и Джой украшались обоюдными шутками. Единственное, что раздражало Дэвида, – это то, как Джой рассказывала анекдоты. Рассказав анекдот и вызвав смех, она повторяла соль анекдота второй раз, желая тем самым продлить смех аудитории, но этим она добивалась противоположного – повторение только ослабляло эффект от первого раза. Это вполне можно было вытерпеть, тем более что намерения были благими и до мощения дороги в ад ещё не доходило.

После обеда Дэвид пригласил Джой к себе домой, чтобы она посмотрела на место, где он хочет повесить картину. Он предложил ей ликёр, и они уселись на диванчик, такой короткий в длину, что если на него садилась пара, то неминуемо должна была приниматься за поцелуи, ибо диван сближал их так, что им ничего не остается как целоваться или встать и разбежаться. Так что само согласие сесть на этот диван являлось равносильным согласию к поцелуям и объятиям. Потому-то и называется он love seat. Диван-сводник. Вот поцелуи и последовали.

1 ... 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ... 144

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский бесплатно.

Похожие на Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский книги

Мы – не рабы? (Исторический бег на месте: «особый путь» России) - Юрий Афанасьев - Публицистика
Индийское притяжение: Бизнес в стране возможностей и контрастов - Павел Селезнев - Публицистика
2012. Год Апокалипсиса - Вадим Телицын - Публицистика
Великая Отечественная. Хотели ли русские войны? - Марк Солонин - Публицистика
Украинский футбол: легенды, герои, скандалы в спорах «хохла» и «москаля» - Артем Франков - Публицистика
Универсальный журналист - Дэвид Рэндалл - Публицистика
Европеец - Иван Киреевский - Публицистика
Подлинная история России. Записки дилетанта - Александр Гуц - Публицистика
В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
Свободная культура - Лоуренс Лессиг - Публицистика

Оставить комментарий