Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять заскрипели ступени, и Фролов, оглянувшись, увидел, что вдогонку к нему взбирается шнырь.
– Вот, под голову тюфяк и посуду возьми, – запалено дыша, предложил ему зек. – Миска, кружка, весло деревянное.
– Весло? – удивился капитан.
– Ложка по-нашему. Жрать из чего будешь? – Шнырь указал на свободное место. – Бросай матрац вот сюда. Посуду – в ящик. Да гляди: тырить у соседей ничего не советую…
– Да знаю я… Не из таких, – отмахнулся Фролов.
– Посмотрим, из каких, – со значением произнёс зек. – Приглянулся ты, видать, Лому, а он бугор авторитетный, его даже урки уважают. Вот и я тебе советом помочь хочу. Без спросу ничего не бери. Можно занять у парней – хавки там, курева, – но отдавать придётся вдвойне. Тут с этим строго. Не рассчитался вовремя – за долг руку ломают. В карты тоже не играй. Помни: у тех, кто этим балуется, новичков зазывает, в колоде по восемь тузов. И все козырные. Да только тебе ни одного ни в жисть не достанется. Проиграешься в пух и прах, рассчитаться не сможешь – пальцы отрежут. В лучшем случае.
– А в худшем? – зная уже, каким будет ответ, поинтересовался, чтоб поддержать разговор, милиционер.
– А в худшем – натурой будешь платить. Подворачивать каждому, кто захочет попользоваться. Усёк?
– Усёк. Я в карты и на воле был не любитель играть, а здесь и подавно.
– А ты ни во что не играй, – посоветовал шнырь. – Тут всё на интерес. И шашки, и шахматы, и домино… Зона! Человек человеку – волк!
Где-то рядом послышался тяжкий вздох. Милиционер встревожено оглянулся и увидел неподалёку лежащую на полу фигуру. Человек натянул на себя ветхое одеяло до самого носа, болезненно заострившегося, застыл, закатив глаза в непроглядную черноту потолка.
– Это ты, Дуров? Живой, што ли? – обратился к нему шнырь.
Тот не ответил, продолжая сипло, с хрипом дышать.
– Что с ним? – поинтересовался Фролов.
– Больной, – равнодушно сказал зек. – Ждём, когда кекнется.
– Кек… что? – не понял милиционер.
– Кекнется. Хвост отбросит. Кони двинет. Помрёт, одним словом. Ты особо к нему не лезь – вдруг заразный!
Фролов, игнорируя предупреждение, присел на корточки, вгляделся в лицо больного – желтушное, измождённое.
– В медпункт его надо. К доктору, – обернулся он к дневальному.
Тот пожал плечами:
– Те чё, в натуре, санаторий тут? Есть у нас лепила. Он охотоведом на воле был, ветеринар по образованию. Толковый. Если отрезать или пришить чего – запросто. Посмотрел он его. Всё, говорит, кранты. Медицина бессильна. Был бы снаружи нарыв какой – вскрыл запросто. А в нутро он не лезет. Это уж как бог даст. Короче: ежели крякнет – свистни меня, отволочём жмурика в дальнюю штольню.
– А почему он Дуров? Фамилия такая? – не отставал Фролов.
– Прям фамилия! – вскинулся возмущённо шнырь. – Тут фамилиев нету, одни кликухи. А Дуровым его звали, потому что с рабсилами управлялся лучше всех. Баландёром у них работал – хавчик зверолюдям носил. Ну и… кентовался с ними. Прям, в натуре, дрессировщик, дедушка Дуров.
– А ты-то с воли сюда попал или потомственный? – заинтересовался капитан.
– Конечно, с воли. Откуда бы я про Дурова знал? – обиделся зек. – Потомственные – они ж неграмотные. Книг не читают. Про телевизор только слыхали. Кина им тут не крутят. Темнота, одним словом. Им те, что пограмотнее, романы тискают. Перевирают всё, в натуре! У них граф Монте-Кристо на Лубянке сидел. И оттуда якобы в мешке заместо трупа сдёрнул!
– Умора, – согласился Фролов и поправил на умирающем сбившееся одело.
– Ну, покедова! – попрощался шнырь. – Крякнет болезный – свистни…
Кое-как расстелив на толстых досках, отшлифованных ногами и телами многих предшественников, набитую трухлявой соломой дерюжку, считавшуюся здесь матрацем, капитан опустился на него удовлетворённо, стараясь не думать об обитающих в недрах подстилки насекомых, вытянулся во весь рост и едва не провалился в сон от усталости, как вдруг притихший было умирающий сосед зашептал хрипло, с одышкой:
– Друг, а друг! Давай курнём!
– Нету, – сев на полу, развёл руками Фролов. – Бригадир обещал завтра на довольствие поставить, табаку выдать. Тогда и покурим…
– Да у меня… кх-хе-е, есть… А вот сил цигарку скрутить да от огонька прикурить нету… Пошарь, мил человек, в изголовье. Там кисет с махоркой затарен.
Капитан сунул руку под матрац соседа, нащупал тощий мешочек, достал. Развязав тесёмки, обнаружил в нём горсть табака и обрывок плотной, обёрточной будто, бумаги.
– Мне… экхр-р… кхе… тонюсенькую замастырь. Я пару раз потяну… Больше не могу – кашель душит. А кисет себе оставь. Мне он… кх-ху… ни к чему скоро будет.
Фролов неумело, стараясь не просыпать табак, обильно слюнявя бумагу, свернул две самокрутки, прикурил обе от светильника и, склонившись, протянул одну соседу. Тот взял её дрожащей истощённой рукой, затянулся и тут же зашёлся в долгом кашле. Но потом ожил будто, поинтересовался слабым голосом:
– Новенький, што ли? Откель, из каких краёв будешь?
Капитан, бережно посасывая чинарик, пояснил без подробностей:
– Да тутошний, в принципе. Из города.
– Ну и… кхе-кхе… как там нынче, на воле, в городу-то живут?
– Да по-разному, – милиционер споткнулся, задумавшись, как рассказать в двух словах умирающему о том, что творится сейчас повсеместно в России, а потом спросил сам: – А ты-то, брат, здесь давно?
– Меня… эк-хе… в семьдесят шестом замели. А нонче какой год? Во, вишь ты, как время летит… Но ничё…. Освобожусь скоро. Недолго уже…
Он опять зашёлся в тяжёлом кашле, в груди у него при этом хлюпало и хрипело. Отдышавшись, протянул окурок Фролову:
– На, заначь, потом досмолишь. А у меня табак душа уж не принимает. Чего добру пропадать?
И вновь забухал, заклокотал горлом. Просипел:
– Водички… там, в чифирбаке… кружечку зачерпни.
Капитан, прихватив кружку, прошёл по террасе. Нашёл большую лохань с водой, набрал, отнёс болезному. Тот жадно, большими глотками отпил. Острый кадык ходил по его худой шее вверх-вниз: ульк-ульк… Попив, откинулся на лежанку, обессилено прикрыл глаза.
Задумавшись о своём, Фролов тяжко вздохнул:
– Ну и дела… И бежать, выходит, отсюда нельзя… Во влип, блин, в историю! Ни хрена себе, командировочка… лет на сорок сроком…
Сосед зашевелился, открыл глаза, спросил тихо:
– Тут есть кто ещё?
Милиционер оглянулся по сторонам:
– Да нет, кажись. Одни мы на этом насесте.
– Тада слухай меня, парень. Только… тс-с-с… – Он выпростал из-под укрывшей его ветоши иссохшую руку, прижал тонкий палец к губам. – Хотел для себя приберечь, но, видать, не судьба. Ближе склонись…
Капитан послушно присел, подставил ухо к сухим и бескровным губам умирающего.
– Было дело. Уходили отсюда. Только про это не знает никто. Потому как не люди уходили – рабсилы. А их не ищут и не считают особо. Одним больше, одним меньше. Пропал – мало ли куда? Может, породой завалило, а может, в реку сорвался и сгинул… – Умирающий замолчал обессилено, потом, откашлявшись, продолжил: – Никому не говорил я про то. Тебе скажу. Может… эк-хе-х-хе… пригодится. Рабсилы все, парень, на одно обличье. Никто здесь одного от другого не отличает. Кроме меня… Я, парень, зверьё всегда любил. А эти… и не звери вовсе, а… как дети малые. Приметил одного. Он вроде толковее других оказался. И к людям тянулся. Ко мне. Я его Колькой назвал. Как сынка моего. Там, на воле…
Он опять замолчал, сглотнул комок в горле, и Фролов, боясь, что сосед умрёт прямо сейчас, лишив его надежды на бегство, забеспокоился:
– Может, водички вам… товарищ?
Умирающий мотнул отрицательно головой, продолжил, собравшись с силами:
– Он, Колька-то, приметный. У него белое пятнышко на морде, под левым глазом. Здесь, конешно, грязь, копоть, но, если присмотреться, различить можно. Ну, баловал я его. То корочку хлеба припасу, то каши лишний черпак дам. И он ко мне хорошо относился. Здоровенный такой, силищи необыкновенной, а ласковый. И понятливый. Слов много знал. Мы с ним даже балакали. Ну как с ребёнком трёхлетним. Я ему про волю рассказывал. Он так, бывалоча, и приставал: кажи, грит, каску! Во-от. А однажды пропал он. Гляжу – нет и нет, и на раздачу кормёжки не приходит. Их, рабсилов-то, я ведь кормил. Ну, сгинул и сгинул, думаю. Бывает. Жалко, конешно, но что делать… Они-то, рабсилы, долго не живут… А потом подогнали нам сверху новую партию зверолюдей. И ко мне приставили. Я тут вроде дрессировщика, оттого и кличка у меня – Дуров. А один рабсил – сразу ко мне. Так и ластится. Я глянул внимательно – масть честная! Это ж мой Колька! И пятнышко белое на морде при нём. Ну, я давай потихоньку допытываться у него: как так? Был здесь, а вдруг наверху оказался. Уж кого-кого, а рабсилов сроду никогда отсюда не забирали. Вот… Уф-ф… Дай-ка, парень, водички ещё испить…
- 37 ночей - Кристина Новосельцева - Русская современная проза
- За два часа до снега - Алёна Марьясова - Русская современная проза
- Зона затопления - Роман Сенчин - Русская современная проза
- 36 и 6 - Елена Манжела - Русская современная проза
- Мелгора. Очерки тюремного быта - Александр Филиппов - Русская современная проза
- Концерт для дамы с оркестром. Фильм на бумаге - Александр Про - Русская современная проза
- На этом свете (сборник) - Дмитрий Филиппов - Русская современная проза
- Незаметная вещь - Валерий Панюшкин - Русская современная проза
- Нельзя молчать! Путеводитель по закулисью самого скандального телешоу России - Андрей Заокский - Русская современная проза
- Пространство опоздания - Владимир Шали - Русская современная проза