Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чудеса… – чмокнул губами Фролов. – И что ж, так вот вы и сидите безвинно, не протестуя?
– Один кипеш тут на моей памяти был. Я тогда только на зону поднялся. Ну, крутился по молодости возле урок. Не понимал тогда, что они только потомственных настоящими пацанами считают. А мы, которые с воли, для них вечными шнырями остаёмся. Короче, пошёл в отрицаловку – отказ от работы, режим нарушал. Но здешний лагерь – не исправительно-трудовая колония советских времён, где я срок по первоходке мотал. Меня вохра сперва в карцер бросила, потом в «бур» на полгода. А когда я и после этого в отказ пошёл, пустили под дубинал. Били не по-человечески. Потом срок изменили. Вместо четвертака – на пожизненную каторгу. И сюда, в шахту, сбросили. Здесь мои горные знания пригодились, активисты, придурки лагерные, меня пригрели. А как раз там, наверху, какие-то перебои со жратвой начались. Но главное – с чаем и куревом. Неделю в пролёте, вторую… На третью народ бузить начал. Урки мужиков на бунт подбили. Наковали пик, ножей в кузне. Лестницы из чего попало с крючьями на концах сплели. Ну и попёрли наверх. В первых рядах, паровозами, – мужики, за их спинами – блатные. Человек сто. А меня такой же, как я теперь, бугор не пустил. Не суйся, говорит, результат предсказуем. Он зек старый, авторитетный был. С ним даже урки считались, даром что активист – «краснопёрый» по фене. Его по пятьдесят восьмой осудили, как вредителя, при Иосифе Виссарионовиче ещё. Башковитый был мужик. Не гнулся, не гладился… А через несколько часов нам сверху эту сотню назад сбросили. В виде трупов. Один оказался живым ещё. До того, как помереть, успел рассказать, что ни один каторжанин за периметр запретки не прорвался. Всех вохровцы из автоматов и пулемётов посекли. Что-что, а караулить нашего брата эти чекисты умеют…
– И что ж, отсюда наверх никто не выходит?
– Никогда, – мотнул головой бригадир. – Только сюда. Изредка новичков, вроде тебя, присылают. А чаще – новые партии рабсилов. Умерших в дальней штольне хороним.
– Ну и жизнь…
– Лучше такая, чем пуля чекистская, – пожал плечами бугор. И, отставив решительно пустую банку из-под чая, предложил: – Пойдём, с участком работы для тебя определимся. Нашу шахту покажу. Да, кстати, – вспомнил он, – ты должен себе масть по этой жизни выбрать. В блатные лезть с твоим прошлым ментовским бесполезно. В актив пока рано…
– Мужиком буду, – решительно кивнул Фролов.
– Правильно, – согласился бригадир. – Для тебя главное – в первые дни здесь выжить. А потом привыкнешь. У нас, если подумать, здесь неплохо. Лучше, чем наверху. Тепло, морозы не донимают, работа полегче. Ту, что тяжёлая, – породу рубить да вагонетки толкать – рабсилы исполняют… Не-е, жить можно, – подумав немного, убеждённо повторил бригадир.
4
Золотишко по окрестным таёжным речкам и ручьям старатели мыли испокон веков, но мощную золотоносную жилу обнаружили, на свою беду, геологи, мотавшие здесь срок ещё в довоенные годы.
Как объяснил мало что смыслящему в геологии Фролову бригадир, месторождение оказалось богатейшим. Оно состояло из нескольких кварцевых жил, веером расходящихся от основного ствола, спускавшегося на глубину до трёх километров. Ширина рудной зоны, содержащей драгоценный металл, достигала полутора километров. Запасы золота – не менее восьмисот тонн.
– Самый крупный самородок, – объяснял бугор, ведя капитана по прорубленной в гранитной скале штольне и подсвечивая себе путь фонарём, – найденный в мире в первозданном виде, хранится в Алмазном фонде, в Москве. Он весит тридцать шесть килограммов. Я его ещё студентом видел. Нашли это чудо природы на Южном Урале, в Миасском районе. Так вот, тот самородок по сравнению с теми, что мы здесь выковыриваем время от времени, – тьфу! Для нас и в сорок килограммов не диво!
Фролов с удивлением явственно различил горделивые нотки в тоне бугра.
– Самый большой самородок в мире, как считается официально, найден в Австралии. Это так называемая плита Халтермана. Она представляла из себя обломок кварцевой жилы весом более двух центнеров. Из него извлекли в общей сложности девяноста два килограмма чистого золота. Ха! Не видели они наших! Шестьсот килограммов, а золота в нём – четыре центнера! Мы из него пахану нашему, вору главному, трон отлили. Как позовут тебя блатные на сходку, прописку давать, сам увидишь.
Фролов поёжился невольно при напоминании о том, что ещё предстоит убедить местных уркаганов сохранить ему жизнь и спросил, чтоб отвлечься:
– А вохра про то не дозналась, не изъяла?
– Хрен им, – отрезал бригадир. – Мы норму положняковую наверх ежемесячно отправляем – слиток килограммовый. Больше можно, да мы не хотим. А меньше нельзя – враз всем в пайку урежут.
– И что ж, за столько лет месторождение не иссякло? – спросил Фролов.
Он шёл, стараясь не отстать от провожатого (не дай бог заблудиться в этом подземелье!), ступал осторожно, то и дело спотыкаясь о неровности того, что служило полом в тоннеле, низко наклонив голову – то там, то сям с потолка сыпалось что-то, капало, а изредка пролетало даже с мягким шуршанием, едва не касаясь лица. «Должно быть, летучие мыши!» – без подсказки сообразил капитан. Тусклый свет лампы плохо разгонял мрак, но всё-таки было видно отчётливо, как сверкают местами неровные стены тоннеля.
– Кварц, – словно догадавшись, пояснил, поднеся лампу ближе к стене, бригадир. – Основная трещина заполнена рудным кварцем, идёт с глубины к поверхности. Ну, будто ствол дерева и ветви на нём. Сейчас мы с тобой по одной из таких веточек с выбранной полностью золотоносной породой проходим. Но за семьдесят, почитай, лет эксплуатации и половины этого чудо-деревца не обобрали. Да и то – добычу ведём, как в каменном веке. Кайлом, молотом. Породу рабсилы рубят, потом на волокушах к дробилке тянут. Размельчают – и на промывку. Пустая порода в отвал идёт, а золотишко в драгах оседает.
– А моете наверху?
– Зачем? Здесь, в шахте, подземная река протекает. У нас, брат, давно всё отлажено. Неписаный договор с вохрой не нами, а, можно сказать, дедами нашими лет пятьдесят назад, с тех пор, как лагерь на нелегальное положение перешёл, заключён. Мы наверх – золото да список оборудования, леса, металла, что нам для работы надобно. Они нам сверху – хавку, жратву то есть, и рабочую силу.
Фролов недоверчиво хмыкнул:
– В ту клеть, на которой мы с тобой сверху спускались, много не влезет.
– А у нас ещё и грузовой ствол есть. Но и он, – глянул искоса бригадир на Фролова, – под строгой охраной.
Капитан вдруг неожиданно для себя чихнул оглушительно и конфузливо утёр нос рукавом.
– Пыль кварцевая, – со знанием дела пояснил бригадир. – К выработке подходим…
Впереди, за крутым поворотом штольни, стали слышны глухие удары, шуршание осыпающейся породы.
– Рабсилы пыряют, – стараясь разогнать лучом фонаря клубящуюся впереди темноту, сказал зек. – Ты их не бойся, но веди себя с ними, как с детьми малыми. Только сильными очень и весом под двести кило. Такое дитя, если разъярится, запросто башку тебе оторвёт, или руку – уж за что вгорячах ухватится. А вообще-то они не злые, даже между собой почти никогда не дерутся. А с людьми и вовсе ласковые. Это у них гипотети… тьфу, генетически заложено. На-ка, – протянул он, пошарив в кармане, капитану корку хлеба. – Подойдёт какой – угостишь.
Фролов, сжав в кулаке чёрствый ломоть, поспешно кивнул. Конечно, угощу! Какой базар! Если они такие добрые и не сразу голову оторвут. Или руку.
За поворотом штольня оказалась освещена несколькими масляными лампами, прикреплёнными к стенкам неровно вырубленного тоннеля, однако видимость была почти нулевой из-за густого облака искрящейся в лучах фонаря, сахарной будто пыли. Милиционер опять громко чихнул.
– Ты рот и нос прикрой рукавом, – посоветовал бригадир и показал наглядно как. – Вообще-то здесь в респираторе надо ходить. Иначе силикоз лёгких гарантирован. Но ничего, мы ненадолго. Дыши пореже и через нос.
– А как же… они… – кашляя и сплёвывая скрипящую на зубах кварцевую пудру, указал Фролов на тёмные фигуры, плохо различимые в белесом тумане. – Или на них эта гадость не действует?
– Действует, ещё как, – подтвердил бригадир. – Больше трёх-четырёх лет ни один здесь не держится. Начинают кровью харкать – и в ящик. А вообще-то они и наверху, говорят, больше десяти лет не живут. Учёные, что их вывели, так задумали. И, между прочим, для государства такие работники выгодны. Никаких пенсий, инвалидностей. Сделал, как говорится, своё дело, и уходи…
– А зеки… тоже здесь не засиживаются?
– По-разному, – пожал плечами бугор. – Человек – тварь живучая. Не то что эти, – пренебрежительно махнул он в сторону рабсилов. – Некоторые из братвы до глубокой старости доживают. А что? Тепло, сухо, работа не шибко тяжёлая. Породу зверьё рубит. Мы здесь, в забое, стараемся как можно реже бывать. Но мне сейчас посмотреть надо, куда жила идёт.
- 37 ночей - Кристина Новосельцева - Русская современная проза
- За два часа до снега - Алёна Марьясова - Русская современная проза
- Зона затопления - Роман Сенчин - Русская современная проза
- 36 и 6 - Елена Манжела - Русская современная проза
- Мелгора. Очерки тюремного быта - Александр Филиппов - Русская современная проза
- Концерт для дамы с оркестром. Фильм на бумаге - Александр Про - Русская современная проза
- На этом свете (сборник) - Дмитрий Филиппов - Русская современная проза
- Незаметная вещь - Валерий Панюшкин - Русская современная проза
- Нельзя молчать! Путеводитель по закулисью самого скандального телешоу России - Андрей Заокский - Русская современная проза
- Пространство опоздания - Владимир Шали - Русская современная проза