Форма входа
Читем онлайн Стихи про меня - Петр Вайль
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Шестьдесят стихотворений. Двадцать лет. Запущенный в любовный космос, шар кружится, ведая и помня, как был сотворен, но сам по себе.
У всех так. Не все осознают, не все признаются. Произнес — один.
СВИТОК СООТВЕТСТВИЙ
Сергей Гандлевский 1952
Дай Бог памяти вспомнить работы мои,Дать отчет обстоятельный в очерке сжатом.Перво-наперво следует лагерь МЭИ,Я работал тогда пионерским вожатым.Там стояли два Ленина: бодрый старикИ угрюмый бутуз серебристого цвета.По утрам раздавался воинственный крик"Будь готов!", отражаясь у стен сельсовета.Было много других серебристых химер —Знаменосцы, горнисты, скульптура лосихи.У забора трудился живой пионер,Утоляя вручную любовь к поварихе.Жизнерадостный труд мой расцвел колесомОбозрения с видом от Омска до Оша.Хватишь лишку и Симонову в унисонЗнай бубнишь помаленьку: 'Ты помнишь, Алеша?"Гадом буду, в столичный театр загляну,Где примерно полгода за скромную платуМы кадили актрисам, роняя слюну,И катали на фурке тяжелого Плятта.Верный лозунгу молодости "Будь готов!",Я готовился к зрелости неутомимо.Вот и стал я в неполные тридцать годовОчарованным странником с пачки "Памира".На реке Иртыше говорила резня.На реке Сырдарье говорили о чуде.Подвозили, кормили, поили меняОкаянные ожесточенные люди.Научился я древней науке вранья,Разучился спросить о погоде без мата.Мельтешит предо мной одиссея мояКинолентою шосткинского комбината.Ничего, ничего, ничего не боюсь,Разве только ленивых убийц в полумасках.Отшучусь как-нибудь, как-нибудь отсижусьС Божьей помощью в придурковатых подпасках.В настоящее время я числюсь при СУ-206 под началом Н.В.Соткилавы.Раз в три дня караульную службу несу,Шельмоватый кавказец содержит оравуОчарованных странников. Форменный зо-омузей посетителям на удивленье:Величанский, Сопровский, Гандлевский, Шаззо —Часовые строительного управленья.Разговоры опасные, дождь проливной,Запрещенные книжки, окурки в жестянке.Стало быть, продолжается диспут ночнойЧернокнижников Кракова и Саламанки.Здесь бы мне и осесть, да шалят тормоза.Ближе к лету уйду, и в минуту уходаЖизнь моя улыбнется, закроет глазаИ откроет их медленно снова — свобода.Как впервые, когда рассчитался в МЭИ,Сдал казенное кладовщику дяде Васе,Уложил в чемодан причиндалы свои,Встал ни свет ни заря и пошел восвояси.Дети спали. Физорг починял силомер.Повариха дремала в объятьях завхоза.До свидания, лагерь. Прощай, пионер,Торопливо глотающий крупные слезы.
1981
Первое стихотворение Гандлевского, которое я прочел — в начале 80-х в парижском журнале "Эхо". Было острое ощущение точного попадания, совпадения. Это же я два года подряд бубнил "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины", примазавшись к полковой самодеятельности с художественным чтением. Это же у меня в послужном списке пожарная охрана — в согласии с его просто охраной, "караульной службой". Это мои университеты, в которых постигались образцы вдохновенного вранья, равнодушной жертвенности, трогательного окаянства. Это у меня такие же запрещенные книжки и опасные разговоры. Это я только что впервые съездил в Испанию и бродил по Саламанке, представляя, как в этом светлом городе, целиком из золотисто-розового камня, копошилось чернокнижье и барочное плетение словес. Похожа была вся биография, с ее плебейскими работами и болтливым пьяным досугом ("Пустые споры между людьми поврежденного ума"). Соответствия касались и самого важного — мировосприятия, мироощущения: тогда я только так и понимал свободу — как уход. Совпадения продолжались и после того, как в конце 80-х познакомился с приехавшим на несколько дней в Нью-Йорк Гандлевским. В сентябре 96-го мы вчетвером, с женами, отправились в Италию.
Вечером в Риме перешли мост Умберто Первого, спустились к Тибру, разместили на лежащей мраморной колонне пармскую ветчину, моццареллу, помидоры. Разлили вальполичеллу, и тут откуда-то зазвучало — красиво-красиво — томительное "Странники в ночи". Под мостом, самозабвенно запрокинувшись, играл саксофонист. Я пошел к нему сказать спасибо и предложить стакан, он принял, мы поговорили, вернулся я ошеломленный. За одиннадцать лет до этого, разумеется, в России, Гандлевский написал: "Когда задаром — тем и дорого — / С экзальтированным протестом / Трубит саксофонист из города / Неаполя. Видать, проездом". Парень был из Неаполя, проездом в Риме, вышел из гостиницы поупражняться. Вообще-то так не бывает, разве только с поэтами.
Конечно, дело не в одних рифмующихся жизненных ситуациях. С самого начала и по сей день завораживают внятность и четкость, строгость и классичность стиха. Вот и прописные буквы в начале строк — вызывающий анахронизм. Гандлевский даже в молодые годы в густой напористой среде друзей-авангардистов сумел избежать искушения формальных изысков, напрямую адресуясь к великим предшественникам не столько XX столетия, сколько XIX, "золотого" века русской поэзии. Он и читает свои стихи "по старинке", тщательно выговаривая каждый слог, разворачивая свиток неторопливо, уверенно, наглядно.
Стихотворение 81-го года про работы написано изнутри того мира, который стоял вокруг. Всего через несколько лет мир рухнул. Александр Блок, в духе своего времени и тогдашних поэтических настроений, писал о блаженстве свидетелей роковых минут и, похоже, в самом деле так думал. Не зря же у него в дневнике есть запись о гибели "Титаника": "Жив еще океан!" Ну да, океан жив, а полторы тысячи человек — нет. Но даже Блок не решился выйти с такой декларацией в стихах, доверившись лишь дневнику. Поэт конца XX века вряд ли и в одиночку порадуется катастрофе: другой исторический опыт.
Отношение к разлому мира выражается чувствительнее всего даже не в словах, а в интонации. Младший приятель Гандлевского — Денис Новиков, ныне покойный, — подсчитывает потери, делая это куда талантливее, чем занимаются тем же десятки миллионов его соотечественников: "Когда-то мы были хозяева тут, / но все нам казалось не то: / и май не любили за то, что он труд, / и мир, уж не помню за что". Элегия. Гандлевский — примечательно для него (и для правды) — прикидывает перемены не на "мы", а на "я": "Стал ли я счастливей, став свободным? Не уверен. Но свобода — это не про счастье, при чем здесь счастье? Свобода расширяет кругозор, подогревает чувство личного достоинства, треплет нервы и умножает познание. А кого и когда вышеназванное осчастливливало?!" Так в прозе, а вот воспоминания про мир-труд-май в стихах 99-го года (опять-таки примечательно, что тут отход от традиции — без прописных и знаков препинания) : "пусть я встану чем свет не таким удручающим что ли / как сегодня прилёг / разве нас не учили хорошему в школе / где пизда — марь иванна / проводила урок / Иванов сколько раз повторять не вертись и не висни / на анищенко сел по-людски / все открыли тетради пишем с красной строки / смысл жизни". Тоже элегия. За этой интонацией — без гнева и пристрастия — правда, потому что речь о себе, о своей ответственности за судьбу. Твоей ответственности за твою судьбу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Стихи про меня - Петр Вайль бесплатно.
Похожие на Стихи про меня - Петр Вайль книги
- Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников - Биографии и Мемуары
- Петр Великий и его время - Виктор Иванович Буганов - Биографии и Мемуары / История
- Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости - Владимир Яковлевич Пропп - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Послание сверчку. Стихи и поэмы - Петр Межурицкий - Биографии и Мемуары
- Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания - Виктор Гофман - Биографии и Мемуары
- Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале - Александр Воронцов-Дашков - Биографии и Мемуары
