раздавить или трансформировать, как трансформировали людскую природу. Ведь теперь нет того народа, перед которым преклонялись Толстой и Достоевский, русские интеллигенты и революционеры! Нету его. И не перед кем ответ держать нам, интеллигентам, страшно далеки мы от народа, которому надо только самое простое, а больше ничего…

Жизнь подходит к концу, а за свою жизнь человек все равно отвечает сам, в какой бы стране он ни родился. И очень жаль, что сделано мало и то, что сделано, удовлетворить не может. И нельзя этот черновик переписать набело, но и отказываться от своих ошибок тоже не стоит. А было их предостаточно. Вот один мой ученик, давно уже взрослый, спросил меня: «А зачем вы пишете? Кому это теперь надо?» А еще один вполне умный человек, узнав, что я не защитила кандидатскую, возмутился: «На что же вы потратили свою жизнь?» Ответить можно только: «Вот — пишу. Не защитила. Не знала, не поняла вовремя». И так без конца. И получится, что, кроме ошибок, я, как советская власть, ничего не совершила. На том, пожалуй, и закончим.

Блудный сын[27]

…Могилу вырыли неглубокую — уж очень лило, но в ответ на упрек землекоп, рыжий детина (все они казались состарившемуся Михкелю огромными и оглушительными), ощерил черную пасть:

— Погоди, господин, тебе отрою такую глубокую — и на Страшный суд не вылезешь! Зря будет трубить ангел в свою трубу.

И Михкель отступился. Все равно не сладить. Будь хоть он не один, а с Виллемом, — прикусил бы поганец свой грязный язык! Ах, очутиться бы поскорей дома, возле горящего камина, запереть дверь, не видеть, не слышать… Спрятаться от потоков воды, от гроба на разрытой мокнущей земле, от багровых рож. Он бы позволил себе, наконец, оплакать друга, которого потерял, — и до сего часа не знал, как страшна потеря…

Старый человек беспокойно ворочается на жалком ложе.

Красное с золотом… Кровь и свет жизни… Ах, как он любил это когда-то! Давно, давно любил это другой человек, не он, нет, нет… Что за люди! Не надо, не трогайте его, оставьте, он не виноват, он же ничего не сделал! Не трогайте кисти, куда вы их уносите? Чем же он станет зарабатывать на хлеб? А ведь у него неисчислимое семейство: нищие на берегу канала, старухи из богадельни, рыночные мальчишки в разноцветных лохмотьях, — все это такой беспомощный люд! Кто же позаботится о них, господа хорошие, если у него заберут кисти? Он взял их под свою руку, вот только не припомнить, когда.

Ну да сделай же что-нибудь, вступись, не молчи, Ты, Всеблагой, я же знаю Твой голос, так пусти его в ход, самое время! Это ведь всё Твои твари, так паси же их! Знаю я Твой гром небесный, Твой шепот в ветвях масличных, Твой ропот в дальних долах… За что они мучают меня? Да вмешайся же, помоги! Разве я тревожил Тебя просьбами, разве склонял Ты ко мне свой слух?.. Да верните же мне мои кисти, ну видите, я на коленях ползаю, ну да, я старик, так пожалейте мою старость. Я не о многом прошу — дайте мне трудиться для моих недужных и обремененных, это моя доля…

Ох, тяжкие сны посылаешь Ты, — бормочет старик, отирает тыльной стороной ладони слюни с подбородка, ворочается на свалявшемся сеннике. — Все испытуешь меня, все Тебе мало. Ну, забавляйся, забавляйся. Твоя воля.

Ставни пропускают в комнату — правду сказать, просто захламленный чердак — полосу неяркого света, и сенная труха вяло пляшет в нем. Старик кряхтя садится, деревянно вытянув распухшие ноги в сползших чулках. Без чулок спать холодно, а эти — дыра на дыре, но все-таки… Да и кто напомнит ему снять их перед сном? Он заползает под ветхую перину глубокой ночью, когда больше не может всматриваться воспаленными глазами в работу. Кто напомнит ему, чтоб поел, чтоб ополоснул руки? Пора уж ему самому справляться со своими делами, не маленький. И дряблый рот растягивает беззубая улыбка. Он глядит на свою подрагивающую ногу, сует ее в башмак и ерзает на тюфяке в попытках дотянуться до другого.

И снова этот сон — судебные приставы выносят кресло Саскии и колыбель Титуса, тащат на доске его кисти, сваленные в кучу, отличные кисти из крепкого, из гибкого меха, мастер ладил их специально для него. Жалко было кистей во сне, сердце щемило! Он слабо растирает рукою грудь, трет, согревается, но думает уже о другом. Было что-то и хорошее в этом сне! Красное с золотом, вот что! Звучание красок отзывается в нем: появляется блеск в старческих глазах, щеки делаются упругими. Да, он от рождения знал, что он — царь из царей земных, и эти торжественные, эти драгоценные цвета были его скипетром и державой. Сокровища шли потоком через его руки, и он желал осыпа́ть ими, он желал дарить милости. Он царственно попирал закон бытия: что все данное нам в свой черед уходит от нас, — нет, он усиливался увековечить их всех, любимых им навеки. Юная жена с недоверчивыми глазами, и отчаявшийся Урия, и перепуганный Ионафан, и многие, многие, — они должны были жить под его кистью всегда, более живые, чем там, среди людей. Ах, как он любил их всех, кого мог запечатлеть! Они все его родня, разве ж не так?

Что ему отцово наследство? Отец свято веровал, что от мельника родится мельник, и не соглашался до конца своих дней, будто может быть жребий слаще, чем ворошить зерно и завязывать мешки с теплой мукой. Отец был — белое и серое, но белое не светилось, а серое угрожало. У отца были хваткие руки и глубокий кошелек, но его глаза не вмещали обилия царских владений: тихих заводей и шумных сборищ живописцев, церковных приделов и скромной кухни бюргера, золотого потока женских волос и пронизанной солнцем весенней листвы, пастбищ и ристалищ, всей кутерьмы и тишины видимого мира. Ах, как богат мир! Красное с золотом! Какая радость сердцу наваленные грудами шелка, испанские бокалы, оловянные и медные блюда, тканые скатерти, столовое серебро, тяжелое, словно кованое, — и туда же подвески и ожерелья для Саскии, все туда же! Он призывал Саскию, она откликалась ему с лестницы — иду, иду, и, пальчиками подымая юбки, шагала среди шелков, среди еще не оплаченных кубков, подкидывая носками башмаков что попало под ноги, и смеялась, смеялась, его курносая, его пухлощекая, его возлюбленная жена!

Старик подымается и

1 ... 75 76 77 78 79 80 81 82 83 ... 91

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.

Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги

Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика

Оставить комментарий