Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будем, однако, справедливы. В скупости царя упрекнуть трудно. Оказывали вспомоществование бедным, кормили в голод народ из царских закромов, щедро награждались верные слуги. Короче, милости были, а вот любви народной не было. Потому что милости все более напоминали милостыню, зато «множились неправды».
А что же патриарх? Боролся ли с неправдами? Увы, больше укрывал, свидетельствовал не в пользу истины и хотя был добр — вот и Отрепьева пригрел, и уйти от наказания позволил, — но воли выступить против неправд в себе не нашел, перелагая собственную ношу на высшего своего повелителя. Вот как об этом грустно и меланхолично сказано:
«Видя семена лукавствия, сеемые в винограде Христовом, деятель изнемог, и только к господу богу единому взирая, ниву ту недобрую обливал слезами».
И только.
Потому на осторожные возражения Мисаила Варлаам кричал:
— Нет ему веры! Борисов угодник. А сам Борис кто?
И сыпал ходкими обвинениями, горячими и преувеличенными. Многие из них, как показало время, были плодом разочарованного царем воображения, однако они отразили суть общественного мнения о Борисе.
Впоследствии Пушкин так скажет за Годунова:
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:Я ускорил Феодора кончину,Я отравил сестру свою царицу,Монахиню смиренную… Все я!
В те дни, когда трое покинули Москву, «смиренная монахиня» Александра еще была жива. Но вскоре умрет, и новая тень падет на царя, как уже пало обвинение в смерти не только Димитрия, но и последних из рода Калиты — дочери князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата и жертвы Грозного, и его малолетней внучки. Это, конечно, слухи, но и им верили, потому что знали — все погибшие так или иначе были опасны Борису и его роду на троне.
Были, однако, и не слухи.
Только что завершилась расправа над Романовыми, племянниками первой, горячо любимой жены Ивана, Анастасии, со смертью которой, как считали, произошел мрачный поворот в царствовании Грозного.
Началась расправа летом 1601 года с того, что мы бы назвали провокацией.
Как положено, нашли негодяя. Звали его Второй Бартенев. Служил казначеем у Александра Никитича Романова, но тайно наведывался к дворецкому Семену Годунову, родственнику, пользовавшемуся большим доверием царя и выполнявшему при нем обязанности печальной памяти царского тестя Малюты Скуратова при Иване.
В тайном разговоре Бартенев изъявил готовность «исполнить волю царскую над господином своим». Семен Годунов посоветовался с державным «сродником». Поступить решили без большой выдумки, но наверняка. Были заготовлены мешки с «кореньями», и Бартенев перенес их в романовские кладовые.
Второе действие драмы: на подворье Романовых появляется окольничий Иван Салтыков с ордером на обыск. Понятно, что результат самый впечатляющий, обнаружено зелье, припасенное, разумеется, для отравления царя!
Спектакль немедленно переносится на публичную сцену — мешки с «отравным зельем» доставлены на патриарший (!) двор. Дорого все-таки приходится платить «богомольцу» за номенклатурную должность! И еще раз прикрывает он преступление своим авторитетом. Собраны на дворе люди, знатные и незнатные, высыпано перед ними зелье. Не веришь, сам попробуй! Но никто и не думает усомниться.
Трудно сказать, что больше движет толпой — простодушие или страх, — но на приведенных на патриарший двор Романовых возмущенные горожане «пышали аки звери», от «многонародного шума» обвиняемым невозможно было и слова вымолвить. Невольно вспоминается гораздо более близкое — гнев на «врагов народа»…
И, наконец, финальный акт — «процесс». Пытки самих Романовых, родственников и друзей, «людей», слуг, мужчин и женщин. И приговор: Федора Никитича Романова, человека известного и популярного, в чем и виделась его главная вина, решено постричь в монахи под именем Филарета. Жену сослать в Заонежье, детей отобрать.
Братьям еще хуже. Александр выслан к Белому морю, Михаил — в Пермь, Василий — в Яренск, а потом в Пелым. Велика Россия, всем место нашлось. Мужа сестры Марфы князя Бориса Черкасского с женой и племянниками, детьми Федора, — среди них пятилетний Михаил Романов! — сослали на Белоозеро. Других родичей тоже по дальним городам.
Вернулись немногие.
Например, о судьбе Василия пристав Некрасов сообщает:
«Взял я твоего государева изменника Василья Романова больного, чуть живого, на цепи, ноги у него опухли, а для болезни его цепь с него снял, сидел у него брат его Иван да человек их Сенька, и я ходил к нему и попа пускал, умер он 15 февраля…»
Судьба Федора, как известно, сложилась иначе, но это в отдаленном будущем, а пока его «опекун» пристав Воейков доносит царю, что «государев изменник старец Филарет» тяжело переживает несчастье семьи. Еще бы! Вчера еще цветущий, энергичный мужчина, любимец близких, богач и жизнелюб сброшен, как казалось, в бездонную пропасть. Поверженный изменник-старец даже не знает, какая участь постигла его жену и детей, говорит в отчаянье:
«Малые мои детки! Маленькие бедные остались, кому их кормить и поить? Так ли им будет теперь, как им при мне было! А жена моя бедная! Жива ли уже? Чай она туда завезена, куда и слух никакой не зайдет! Мне уж что надобно? Беда на меня — жена да дети: как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкает…»
Да, трудно было Филарету представить в те дни, что чередой бедствий и возвышений судьба приведет его на первое место в российской государственности, а сына сделает основателем династии! Все в одночасье рассыпалось в прах — и довольство боярской жизни, и большая счастливая семья, и честолюбивые замыслы.
А замыслы все-таки были. И для Годунова опасные. Только не сфабрикованным «зельем» собирались извести царя… Мыслилось тоньше, и загадки тут на каждом шагу. Но предположить кое-что можно. Можно предположить, например, что ссыльный Филарет, оплакивая участь своих малолетних детей, вспоминал, думал и о том молодом человеке, что шагает на юг в овчинном тулупе поверх монашеского одеяния, что оба они «посвящены» в ненавистный сан одной рукой и с одним умыслом…
Федор Романов хорошо знал этого юношу, родом будто из Галича, из детей боярских Отрепьевых, но давно уже сироту, отца которого зарезал в Москве пьяный литвин. Вот и пришлось служить мальчиком в домах Романовых и князя Черкасского. Служил, но не обычным слугой. Отношение к нему было особое, бедный, незнатный отрок получил возможность учиться в боярском доме и добился в ученье редких успехов, «рано узнал грамоту и оказывал много ума».
К сожалению, оказывать много ума не всегда безопасно. Слух о даровитом подростке дошел до Годунова (еще не царя!) и тогда еще вызвал подозрение Бориса. Почему?
Почему? Видимо, не было в претенденте на царство полной уверенности, что законный наследник мертв. Позже мы увидим, что такой уверенности не прибавилось в нем и в самые решающие для Годуновых дни. Выходит, даже Бориса не убедили ни доклад Шуйского, ни «свидетельство» патриарха! Над отроком, да и над его покровителями нависла опасность, угроза. Покровители, как мы знаем, ее не избежали, Юрий же Отрепьев ушел. Ушел в буквальном смысле, покинул дом Романовых и превратился из Юрия в четырнадцатилетнего инока Григория.
Сан выводил юношу из-под годуновской опалы, духовное лицо не могло претендовать на царство, но он же сыграет в будущей судьбе царя Дмитрия роль губительную, ибо присоединит к его титулу несмываемое прозвище расстриги.
Но временно беда отведена, отведена настолько, что Григорий решается вернуться из бегов в Москву и даже попадает в Чудов к самому патриарху, который взял его к себе для «книжного дела». Уже говорилось, как стал он неосторожен под покровительством патриарха и как привело это к новому бегству…
Откуда же такая неосторожность и самоуверенность? Ведь мы имеем дело с человеком, ум которого неоднократно отмечали современники. Объяснить его самоуверенность можно только уверенностью в своей правоте, в своем праве.
Как же вызревала в юноше мысль о своем царском происхождении? Пришел ли он к ней самостоятельно или была она подсказана? Сама благосклонность судьбы, постоянная опека сильных мира сего заставляла, конечно, задумываться: а почему выделяют именно его? Однако были же у Юрия родители, воспоминания детства, дата рождения, наконец? Но от родных был он взят, отца лишился рано. Что касается возраста, то люди незнатные в те времена редко представляли точно день и год своего появления на свет. Сознательная память Юрия была прочно связана лишь с романовским домом. Следовательно, мысль о своем покрытом тайной происхождении могла возникнуть и в собственной голове. Реальнее, однако, предположить, что мальчик был к ней подведен. Но с какой целью — обмануть или открыть тайну? Неужели будущий царь — истинный царевич?
- Наша первая революция. Часть II - Лев Троцкий - Публицистика
- Петровские реформы - Николай Ульянов - Публицистика
- Бывший разведчик разоблачает махинации БНД - Норберт Юрецко - Публицистика
- Маленькая всемирная история - Эрнст Х. Гомбрих - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- Россия за Сталина! 60 лет без Вождя - Кремлев Сергей - Публицистика
- Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин» - Василий Сретенский - Публицистика
- Молот Радогоры - Александр Белов - Публицистика
- Россия 2000-х. Путин и другие - Владислав Дорофеев - Публицистика
- «Враги Путина» - Данилин П. Поляков Д. - Публицистика
- Иосиф Бродский. Большая книга интервью - Валентина Полухина - Публицистика