Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не плачь. Смерти нет. Твой Тимка не умер. Он ушел к Богу.
– Он… вот он, он еще тепленький, – не соглашалась, всхлипывая, Катя.
– Это уже не Тимка, – продолжал отец. – Это просто тело его. А душа его на том свете. Мы все туда уйдем и все там встретимся. И твой Тимка встретит тебя, когда ты туда придешь. И дедушка покойный встретит. И дядя Семен. И мои дедушка с бабушкой. И все друзья и все родственники. Всех воскресит Господь. А теперь пошли, похороним Тимку.
Они оделись, отец взял совок, Катя – Тимку, спустились на лифте во двор, разгребли снег возле липы и закопали Тимку в не очень мерзлую землю. На следующий день выпало много снега, дворник почистил двор и возле липы вырос сугроб. Идя в школу, Катя говорила сугробу:
– Тимка, я в школу иду.
Возвращаясь из школы, говорила:
– Тимка, я пришла домой.
Нового хомяка ей почему-то не купили. А потом она забыла про Тимку. И вот сейчас он стоял перед ней, огромный, как медведь, красивый, благородный, и внимательно смотрел на нее сияющими глазами. Это был ее Тимка, но совершенно новый, преобразившийся. От него проистекала удивительная благодать. Но еще большая благодать дрожала и колебалась неземным светом за его спиной. Благодатное море света переливалось за спиной у Тимки. Всепоглощающий радостный покой исходил от этого моря. И это море ждало Сотникову. И ей ужасно захотелось в это море. Море тянуло, в нем было Другое, Радостное и Великое. Вся предыдущая жизнь Сотниковой вдруг показалась ей по сравнению с этим морем света чем-то маленьким, ничтожным, ссохшимся и сжавшимся, как бабушкина перчатка в старом комоде. Но море не пускало ее: Тимка стоял на пути. Она поняла, что должна что-то Тимке, чтобы он пропустил ее туда, в царство Вечной Радости. Сияющие глаза Тимки говорили ей, чего ждет он от нее. И она сразу поняла и вспомнила: просфорка! Она вспомнила, как однажды она пустила Тимку на стол, чтобы он погрыз просфорку, которую Катин отец принес из церкви. В общем, Катя сделала это даже не нарочно, не для того, чтобы досадить зануде-отцу, а просто ей было как-то весело и приятно, что Тимка поест просфорку, которую отец так значительно приносил из церкви и только натощак позволял есть Кате и младшему братику Леше. Тимка обхватил просфорку своими лапками, прижал к белому брюшку и стал грызть.
– Ешь, Тимка, и стань святым! – со смехом повторяла Катя. – Съешь всю – и станешь святым Тимкой!
Тимка ел быстро, наполняя свои защечные мешки. Он съел почти две трети просфорки, оставив кусочек в виде полумесяца. Но вдруг захрустел входной замок: отец возвращался из магазина. Катя быстро выхватила у Тимки объеденную просфорку, посмотрела кругом – куда бы сунуть? – карманчиков на платье не было, кинуть под диван, – выметут веником, а потом накажут, в унитаз – поздно, отец уже раздевается в прихожей. Катя подбежала к комоду, заглянула за него, но там было так широко, все видно, там просфорку не спрятать. Рядом с комодом стоял приемник-проигрыватель «Ригонда», Катя заглянула и увидела, что сзади красивой «Ригонды» картонная крышка, а в ней маленькие дырочки и две дырки побольше. Катя едва успела сунуть полумесяц в дырку, как отец вошел с авоськой, полной продуктов:
– Кать, где мама?
– У тети Сони, – ответила Катя, положив руки на «Ригонду».
Отец хмуро глянул сквозь очки и унес авоську на кухню.
– Опять хомяк на столе? – раздался его недовольный голос.
– Я заберу, пап, – ответила Катя.
Катя заглянула: хлебный полумесяц исчез в «Ригонде» бесследно. Она забрала озирающегося Тимку со стола и отнесла на кухню, опустила в его стеклянный домик.
– Стол для людей, пол для хомяков, – бубнил отец, разбирая пакеты со снедью. – На столе мы едим, на столе трапеза, которую я благословляю каждый день. В последний раз, слышишь?
– Слышу, – ответила Катя.
Про просфорку отец не спросил ни в тот день, ни на следующий.
А теперь Тимка хотел этот оставшийся, завалившийся в «Ригонду» кусочек.
Сотникова открыла глаза. Она лежала в реанимационном блоке. И поняла, что в Сияющее Море Радости она не попала. Убогий земной мир снова окружил ее. Рядом в синем и белом халатах стояли двое бородатых людей. С недовольством она стала вглядываться в них. В одном из них она узнала своего мужа Василия. Другой бородатый был врачом.
– Катенька, – произнес Василий, беря ее руку.
Она смотрела на него, словно видела впервые, хотя и вспомнила, кто он в ее земной жизни.
– Катенька, ты слышишь меня?
Она пошевелила губами. Они были сухими, шершавый язык потерся о них. Она сглотнула. Глотать было очень больно, почти невозможно. Но в простреленной груди ни боли, ни тяжести не было.
– Да, – прошептала она и почувствовала, что в правой ноздре у нее трубка.
– Милая, ты жива, – улыбнулся Василий.
– Да, – скорбно согласилась она.
– Чудо. Пуля не задела ни сердца, ни позвоночника, ни пищевода, никаких внутренних органов! – голос Василия задрожал от радости. – Чудо, Катюша! Чудо, радость моя!
Она смотрела на его осунувшееся бородатое лицо. Это тусклое, изможденное, обсосанное земной жизнью лицо обещало всю ту же серую, ограниченную, убогую, знакомую до тошноты земную жизнь.
– Наклонись, – прошептала Сотникова.
– Вам нельзя много разговаривать, – предупредил врач и отошел к соседней больной, лежащей с закрытыми глазами под капельницей и с такой же кислородной трубкой в носу.
Василий приблизил свое лицо, отчего оно стало для нее еще невыносимей. Каждая морщина этого лица, каждый волос в бороде, казалось, говорил ей: «Это наша жизнь, другой не будет».
Сотникова провела языком по губам и негромко заговорила:
– Помнишь «Ригонду», которая стоит у моего отца? – «Ригонду»? – наморщил лоб Василий.
– Приемник «Ригонда». У него стоит. Возле пианино.
– Да, да, конечно, помню, – закивал он, гладя ее руку. – Отец тоже жутко переживает, даже хотел…
– Открой в нем заднюю панель, найди там кусочек просфорки.
Василий серьезно кивнул.
– И принеси мне его сюда. Немедленно.
Василий покосился на врача. Тот, подозвав сестру, занялся соседней больной.
– Катенька, тебе нужен покой… – зашептало лицо Василия.
– Немедленно, – произнесла она, отводя глаза. – Немедленно. Немедленно.
– Хорошо, хорошо, я все сделаю, – противно и знакомо затряс он лысеющей головой.
– Сегодня. Немедленно, – хрипло шептала она.
– Хорошо, – кивнул он. – Сашу не пустили сюда, он тоже здесь, в коридоре. Он так плакал, когда узнал.
Она вспомнила, что у нее есть сын. Это не вызвало у нее никаких чувств. Потом вспомнила своего отца на инвалидной коляске. Отец показался ей далеким, словно в перевернутом бинокле. Она вспомнила, что ее мать давно уже умерла. И добрая бабушка умерла.
– Принеси мне сегодня, – повторила она.
– Все сделаю, дорогая, не волнуйся. Принесу просфорку. И иконку принесу. Полина заказала сорокоуст, когда узнала, сразу пошла в храм и заказала. Чудо случилось, слава Богу. А этого гада пристрелили, этого мента, оборотня, сволочь эту, наркомана поганого. Его больше нет, Катенька, забудь. Четверых женщин насмерть застрелил, троих ранил. Пристрелили его, как бешеную собаку, отморозка. О тебе по всем каналам говорят. Ты – герой, Катюша. Василенко мне звонил, Сегдеева звонила, Аня звонит каждый час, Николай звонит. И эта, из прокуратуры, та самая, как ее, Малавец, справлялась, предлагала помощь, любые связи, такая душевная женщина, сказала, что все с вашим делом уладилось, а мы что про нее думали, а?
– Сегодня, – Сотникова закрыла глаза в надежде снова увидеть сияющего Тимку.
Но перед глазами была тьма.
– Вам пора уходить, – раздался голос врача. – Вы знаете, мы вообще сюда никого не пускаем.
– Катюш, я приду. – Она почувствовала на своей щеке бороду мужа.
Но глаза не открыла.
Облизнула губы.
– Попить хотите? – раздался женский голос.
Сотникова открыла глаза. Рядом стояла медсестра с поильником.
– Да.
Сестра напоила ее.
– Сколько я здесь? – спросила Сотникова.
– Со вчерашнего дня.
– Сейчас утро?
– Двенадцать часов. Скоро будем обедать.
Сотниковой захотелось помочиться.
– Мне можно встать?
– Нет.
– Я в туалет хочу.
– Вы в памперсе.
– А… – Сотникова потрогала себя под тонкой простыней, почувствовала памперс.
– Я… у меня сильное ранение?
– У вас все обошлось чудесным образом, – улыбнулась медсестра. – Пуля прошла навылет, ничего не задев. Скоро вас переведут в обычную палату.
Сотникова стала мочиться, глядя на свои руки. Только сейчас она заметила, что ее роскошные накладные ногти сняли.
Вечером пришел муж. Он принес свежую просфорку, иконки Богородицы и Целителя Пантелеймона. Сотникова хотела закричать на него из последних сил, но потом передумала, поняв, что этот человек с тусклым лицом ничем ей не поможет. Она потребовала, чтобы к ней пустили сына. Когда тринадцатилетний Саша подошел к ее кровати и поцеловал ее, она взяла его руку:
- Первый субботник - Владимир Сорокин - Контркультура
- Сахарный Кремль - Владимир Георгиевич Сорокин - Контркультура / Русская классическая проза
- Сад Иеронима Босха - Тим Скоренко - Контркультура
- Как мальчик Бяка царствовал - Н. Е. Мальчитэ - Контркультура / Русская классическая проза
- Лучше, чем секс (Better than Sex) - Хантер Томпсон - Контркультура
- Могила для 500000 солдат - Пьер Гийота - Контркультура
- Trip-2. Лондонский сип - Дмитрий Факофский - Контркультура
- Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш - Контркультура
- Мама Стифлера - Лидия Раевская - Контркультура
- Время героев (сборник) - Сергей Минаев - Контркультура