Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ибо этот метафизический фундамент консервативной утопии - вечный покой среди вечного движения, первозданный безгреховный рай, золотой век России - не где-то в далеком будущем, как учили социалисты, и не в туманном прошлом, как учили родоначальники славянофильства, а здесь, рядом с нами, в нашем «простом народе», в его духовном наследии, в его вековых привычках.
И даже когда Леонтьев, самый умный и самый глубокий из «национально ориентированных» русских интеллигентов (потому, собственно, и говорили мы о нем подробнее, чем о других), бунтует против столь безоговорочного отрицания истории, то лишь затем, чтобы реставрировать этот, пусть и разъеденный ржавчиной европеизма, но все еще мерцающий где-то в глубине метафизический фундамент утопии.
Проблема с таким представлением о мире лишь в его безнадежной средневековости. Это ведь все равно, как если бы кто-нибудь предположил, что судьба человека раз и навсегда предопределена унаследованными им генами, что окружающая его среда ничего изменить в ней не может и свободы выбора для него поэтому не существует. Жизнь остановилась бы, будь это верно. На самом деле в философии истории, как и в биологии, суть дела в конечном счете сводится к соотношению наследственности (традиции) и изменчивости (исторического творчества).
Смешно отрицать роль традиций в человеческом сообществе. Но ничуть ведь не менее нелепо отрицать и историческое творчество, свободу выбора и, следовательно, вообще свободу, будь то человека или народа. Но ведь именно этим и занимались герои наших case studies. В том-то и состоит суть способа политического мышления, неизменно приводившего к банкротству их идейно-политических проектов. (Я даже и не упоминаю здесь о том, что никто из них попросту не заметил в русской истории другую, альтернативную самобытно-дер- жавной традицию. Об этом довольно было сказано в первой книге трилогии. Да и самый факт крушения всех консервативных проектов Русского будущего свидетельствует об этом неопровержимо.)
Но даже независимо от этого поразительная, согласитесь, ирония в том, что самую блестящую защиту свободы и исторического творчества даже с важнейшей для наших героев религиозной точки зрения находим мы именно у русского либерала, тоже, конечно,
«национально ориентированного», но никогда, в отличие от них, политических проектов не строившего и сверхдержавной болезнью не страдавшего.
«Насильственное, принудительное, внешнее устранение зла из мира, необходимость и неизбежность добра, вот что, - говорит Николай Александрович Бердяев, - окончательно противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия. Творец не создал необходимо и насильственно совершенного и доброго космоса, так как такой космос не был бы ни совершенным, ни добрым в своей основе. Основа совершенства и добра - в свободе»97. Георгий Федотов так суммировал его философию истории: «Бердяев решается утверждать в творчестве возможность принципиально нового, т.е. нового даже для Бога. Бог хочет от человека продолжения Его творения и для этого дает ему творческую способность (Свой образ). В этом смысл всего трагического эксперимента, которым является создание Богом свободного существа»98.
Так решает вопрос о соотношении в истории наследственности и изменчивости, традиции и творчества, не говоря уже о свободе выбора между отечественными традициями, современная религиозная мысль. Средневековая мысль исходила из диктатуры традиции. У нее и оказались в плену наши герои. И это сделало их судьбу столь трагичной. И поучительной.
Бердяев Н.А. Происхождение зла и смысл истории//Вопросы философии. № 94.
Федотов Г.П. Бердяев - мыслитель//Новый журнал. 1948. Кн. 19. С. 69.
Вводная
У истоков «государственного патриотизма»
Упущенная Европа
Ошибка Герцена
Ретроспективная утопия
Торжество национального эгоизма
глава первая
глава вторая
глава третья
глава четвертая
глава пятая
глава шестая
ВОСЬМАЯ
ГЛАВА
глава седьмая
Три пророчества
На финишной
глава девятая глава десятая глава
одиннадцатая
прямой
Как губили петровскую Россию Агония бешеного национализма
Последний спор
Vt V t:
глава восьмая
На финишной прямой
Когда я в грустные минуты размышляю о возможных последствиях недавнего переворота, то мне представляются война, банкротство и затем конституция, дарованная совершенно неприготовленному к ней обществу
Б.Н. Чичерин. 1881 г.
Когда пробил, наконец, в апреле 1881 года так давно ожидаемый ими час контрреформы, молодогвардейцы, т.е. славянофилы второго поколения, были совершенно уверены, что время их пришло. Леонтьев, например, приветствовал режим Александра III как «смелый поворот» и «новый порядок», как начало того, что он называл «реакционным реформаторством» и ревизантизацией России. Менее одаренные его соратники по «реакционному обскурантизму», как называл их мировоззрение П.Н. Милюков, ожидали от нового режима хотя бы просто реставрации Официальной Народности с её подзабытыми в эпоху Великой реформы православием, самодержавием и народностью. Оптимисты среди них надеялись, что теперь-то и впрямь выходит Россия - после четвертьвекового блуждания «по пустыне либерально-эгалитарных реформ» - на «историческую дорогу нашу: гармоническое сочетание самодержавия и самоуправления». Я имею в данном случае в виду, конечно, героев «Красного колеса» А.И. Солженицына, обломки старого славянофильства, окопавшиеся в земствах. Но всех их ожидало разочарование жесточайшее.
Глава восьмая
И нтелл е ктуал ьн ая наФинишной прямой нищета власти
Ибо степень дегенерации самодержавия была уже такова, что оно с порога отвергало любые новые идеи, любое интеллектуальное оправдание. Самое драматическое подтверждение тому - судьба Леонтьева, отвергнутого тем самым режимом «нового порядка», идеологом которого он так отчаянно мечтал стать. И были ведь у него, казалось, для этого все основания. Кумиром нового хозяина империи действительно был Николай I, которому он сознательно подражал и режим которого пытался воспроизвести. Так почему бы, спрашивается, и не принять «новому порядку» в качестве национальной идеи леонтьевский византизм? Ведь принял же полстолетия назад Николай любительскую карамзинскую утопию в форме Официальной Народности, предложенной ему безнадежным дилетантом графом Уваровым? Тем более, что разработана была новая национальная идея куда более глубоко и серьезно и выросла под пером Леонтьева в блестяще, как мы видели, аргументированную философию истории, которая сделала бы честь и самому Ницше. Недаром же говорил Розанов об этих двух, как об «одной комете, разделившейся надвое».
Но нет, не принял Леонтьева «новый порядок». На финишной прямой, на последней накануне «национального самоуничтожения» ступени деградации, оказалось самодержавие идейно пустым, интеллектуально нищим. Ни на что, кроме обнаженной полицейской диктатуры, оно больше не претендовало.
Это был опасный курс. Кто-кто, но уж Леонтьев-то понимал, что опасен он был самоубийственно. Ибо просто не может средневековая система жить в современном мире без моноидеологии, без национальной идеи. И тем не менее суждено ему было умереть отвергнутым той самой контр реформой, ради которой он жил.
_ Глава восьмая
Правли Бе р д я ев? Iна финишн°й
Отчасти объяснялось это, конечно, искренним отвра- щением, которое испытывал к любой новой мысли самый могущественный идеолог «нового порядка» Константин Петрович Победоносцев, этот Суслов позапрошлого века, который, по словам академика Ю.В. Готье, был «вдохновителем и руководителем русской государственной политики в течение всего царствования Александра II! и первых лет царствования его преемника»1.
И потому характер этого человека, чьи «совиные крыла», по выражению Александра Блока, накрыли Россию на четверть столетия, обретает некоторое историческое значение. Вот как пытался объяснить его Бердяев: «Он был нигилистом в отношении к человеку и миру. Он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной»2. Из такой философской посылки, заключал Бердяев, следовать могла лишь одна политика: «Человек так безнадежно плох, что единственное спасение - держать его в ежовых рукавицах. Человеку нельзя давать свободы. Только насилием и принуждением монархической государственности можно держать мир»3.
- 100 величайших соборов Европы - Саймон Дженкинс - Искусство и Дизайн / Прочее / История / Архитектура
- Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929 - Эдуард Халлетт Карр - История / Разное / Прочая научная литература / Прочее
- Очерки жизни и быта нижегородцев XVII-XVIII веков - Дмитрий Николаевич Смирнов - Зарубежная образовательная литература / История / Прочее
- Мето. Мир - Ив Греве - Прочее
- «…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957) - Георгий Адамович - Прочее
- Псковская земля. Русь или Европа? - Юлия Игоревна Андреева - Зарубежная образовательная литература / История / Прочее
- Попаданец XIX века. Дилогия - Михаил Леккор - Прочее / Попаданцы
- Про Ленивую и Радивую - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Сказка / Прочее
- Постмодернизм в России - Михаил Наумович Эпштейн - Культурология / Литературоведение / Прочее
- Пустыня в цвету - Джон Голсуорси - Прочее