да еще и особый! Очень скоро Иван Алексеевич убедился, что службу выбрал самую подходящую, по сердцу. И не в одной только Стеше заключался особый смысл его службы, но и еще во многом.

Одинокая, бессемейная жизнь могла бы в конце концов его обирючить[67], иссушив и замкнув его душу. Этой беды он сумел избежать: от природы и умный и добрый, он обрел на своей беспокойной работе высокое счастье всегда и всем быть нужным. Служба письмоносца тысячами живых нитей связывала его со всем большим и многошумным миром. Нигде он не был лишним, наоборот, обязательным и желанным. Он вхож был в каждый дом, а так как ему доверяли, то вхож он был и во все дела своей округи — от официальных и общественных дел до семейных разладов. Занесет, бывало, письмо и увидит молодую жену заплаканной, а мужа бледным, взбудораженно-злым, значит — ревность. Значит, надлежит присесть, завести разговор. Начинаются откровенные взаиможалобы молодых супругов и мудрые, успокоительные замечания Ивана Алексеевича с примерами из пережитого, прочитанного, виденного на сцене в разных городах; взять бы хоть вот сочинение великого и гениального английского писателя Шекспира под заглавием «Отелло», не зря сочинялось, а для примера: своими глазами не видел, не, приставай к жене попусту, а наговорить могут и злоумышленно, люди бывают разные, не всякое слово — правда. Случилось ему однажды зайти с письмом к Антону Игрейкину, а хозяин как раз, сильно выпив, поссорился с женой и пустил в ход кулаки. Иван Алексеевич долго не раздумывал, уговаривать не стал, поднял свой ореховый подожок[68] и пошел на Антона в атаку, да с таким напором, что тот, здоровый сорокапятилетний мужик, вдобавок еще и пьяный, не осмелился на ответный удар и только защищал руками голову, не думая уже о спине и боках. Жена вскочила, убежала к соседям, а Иван Алексеевич вышел из дома Игрейкиных несколько минут спустя запыхавшийся и очень сердитый лицом. Но шума, между прочим, не было никакого, все происходило в полном молчании с обеих сторон, потому и слухов для Антона обидных не возникло из этого происшествия.

Дня через три Иван Алексеевич опять навестил Игрейкиных, уже без письма, для проверки. Антон был дома, трезвый, один; увидев гостя со знакомым подожком, медленно привстал со скамьи, держа в одной руке шило, в другой — тупомордый валенок с двумя длинными свисающими концами дратвы: точь-в-точь сомовья голова с усами.

— Здравствуй, Антон, — сказал Иван Алексеевич с порога. — А жена где?

— В кооперацию пошла за сахаром, — ответил Антон, пребывая все в том же неловком положении, на полусогнутых ногах, не стоя и не сидя.

— А как синяки у нее?

Антон промолчал.

— Смотри, брат! — внушительно сказал Иван Алексеевич. — За такие дела, не обижайся, тюрьма! Я все законы прошел, все ходы знаю.

— А мы что ж… мы перед тобой люди вовсе темные, — подхватил Антон со льстивым самоуничижением, потому что чувствовал себя кругом виноватым.

Семейное устроительство Иван Алексеевич считал важным делом: на нем человечество держится. А вторая половина его души устремлялась к делам широким, общественным. Он в партии не состоял, но, ах, как он был хорош, когда появлялся чисто выбритый и приодетый на каком-нибудь собрании в районе, чтобы «навести критику»! В переполненном помещении сесть негде, и он скромно устраивался у стенки, а затем постепенно пробирался вперед, поближе к президиуму, куда уже послана была записка: «Прошу слова». Один за другим сменялись ораторы, наконец называли его фамилию. При обязательном галстуке, в пиджаке, в очках, с тетрадкой, свернутой в трубку, похожий всем обликом на учителя, он подходил к столу: «Дорогие товарищи, на светлом фоне наших успехов имеются темные пятна…» Свою речь он полуговорил, получитал, поминутно заглядывая в тетрадь, над которой, готовясь к собранию, трудился не одну ночь.

Всеведущий по своим бесчисленным встречам и разговорам с людьми, он припоминал какому-нибудь районному деятелю недавний наезд в колхоз, где вместо ревизии была пьянка на пасеке и еще была пудовая липовка меда, подсунутая ревизору в машину при отъезде. Он говорил о падеже поросят в другом колхозе: поставили ведать поросятами двух дряхлых старух, как тут не быть падежу? Есть и еще один вопрос. Захирение садов по району. Между тем антоновка здешняя славилась в былые времена, почему бы не славиться ей и впредь? И много других важных дел вспоминал он в своей неторопливой, обстоятельной речи, а в рядах иные бледнели, иные пытались невпопад насильственно улыбаться, иные открыто злобились, шипя: «Опять вылез, Шнырь[69]!» И страшно было им видеть секретаря райкома, то и дело чиркающего карандашом в блокноте, пока Иван Алексеевич говорил. Обидную кличку «Шнырь» придумали Ивану Алексеевичу нерадивцы и грешники, уязвленные им; они пробовали его пугать, грозились подвести под статью — он не боялся, находя опору в своей правоте, всегда надеясь, коли дело уж дойдет до крайности, на секретаря райкома и на центральную газету «Правда». Пришлось Ивану Алексеевичу однажды и в самом деле обратиться в газету. Причиной был Афонька Балмашов; ему в тридцать два года быть бы Афанасием Степановичем, а он все оставался Афонькой за свое озорство и беспутство. Разного художества за ним значилось много. Иван Алексеевич несколько раз пытался его вразумить, но получал в ответ одни только грубости. Махнул было рукой: горбатого могила исправит. Но, заглянув однажды на рынок, прихватил Афоньку за противозаконным делом: этот ловкач торговал мелкой, в два вершка, стерляжьей молодью, которая к вылову строго воспрещена.

— За такую торговлю еще при царе Алексее Михайловиче батогами нещадно лупили! Да ты что, — зашумел Иван Алексеевич, — закон о браконьерах не знаешь?

— Уйди!.. — заорал Афонька, схватив гирю. — Уйди, а то как дам по кумполу[70]!

Иван Алексеевич разыскал милиционера, но тот не проявил должного сознания и не пошел к Афоньке, сказав:

— Пусть себе торгует, раз уплатил за место.

А Иван Алексеевич попутно выяснил, что Афонька торгует стерляжьей молодью не первый день; где берет ее, неизвестно. Видимо, нашел в каком-нибудь затоне большое скопище.

Иван Алексеевич побывал в райисполкоме, но и там не поняли серьезности дела, сочли жалобу за пустяк. Вот и надумал он писать в газету, сначала в областную, по инстанции, беспокоить сразу «Правду» казалось ему неприличным.

Заметку напечатали, да еще с припиской от редакции. Что поднялось в районе! Афоньку немедля оштрафовали. Милиционерам было строго приказано следить на рынке за рыбной торговлей. Иван Алексеевич торжествовал.

Вскоре он послал в газету еще две заметки. Напечатали… Для самого себя

1 ... 82 83 84 85 86 87 88 89 90 ... 146

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Севастопольский камень - Леонид Васильевич Соловьев бесплатно.

Похожие на Севастопольский камень - Леонид Васильевич Соловьев книги

Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
Апрель. Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
Русские долины - Игорь Николаевич Крончуков - Классическая проза / Поэзия / Русская классическая проза
Нос - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза
История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
История села Мотовилово. Тетрадь 5 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
Книжный на маяке - Шэрон Гослинг - Русская классическая проза
Кукушонок - Камилла Лэкберг - Детектив / Русская классическая проза
Как поймали Семагу - Максим Горький - Русская классическая проза

Оставить комментарий