Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик штырем засел в памяти Ростова; всю дорогу до министерства он разыгрывал мысленно сценки, выстраивал с обер-кельнером безобидные разговоры, которые должны завершиться сдавленным полушепотом, адресом того, кто очень, очень нужен… В управлении пошел к бывшему сослуживцу, заместителю по военным сообщениям и транспорту, этот-то уж точно даст талоны на бензин. Подарили друг другу улыбки, сели, помолчали, будто в ожидании врача с нехорошим, очень скверным диагнозом, который не прозвучал, который и так висел в кабинете; плавал и аромат недешевого табака, сослуживец курил трубку после двух пуль в легких; согнутый указательный палец его поманил Ростова к стене, портьера отпахнулась. Заниматься школярской работой, то есть каждое утро разноцветными карандашами отодвигать все дальше на запад линию фронта, сослуживец не желал, чтоб не портить настроения, и просто ставил галочки у населенных пунктов, которые еще вчера были в глубоком тылу. Ростов глянул и даже не покачал сокрушенно головой: и так все ясно; русские перли со средней скоростью более 20 километров в сутки, 3 июля взяли Минск, основные силы группы армий «Центр» окружены, в плен попадут не менее 300 тысяч человек, справа на полях карты соотношение сил, оно не нарушится в ближайшие месяцы, у русских всего больше в три-четыре раза и более — войск, танков, авиации, артиллерии! (Положение аховое, лишь гений фюрера способен злобные, противные флажки в одночасье перекинуть на восток, заодно и разогнав рои самолетов над Германией, — так всем во всех управлениях на Тирпицуфер хотелось!.. И тот же гений заставит англичан улепетнуться на свой засраный остров!) Портьера запахнулась — будто крышка гроба опустилась. (Глаза бывшего сослуживца выражали: несчастный, несчастный немецкий народ, превращенный в орду беженцев, люди спасаются в предвидении большевистских зверств, дороги забиты…)
Ну а с талонами — беда, англичане разбомбили два цеха завода синтетического бензина, и собеседник огорченно вздохнул — ничем, прости, помочь не могу. Поэтому охотно отозвался он на другую просьбу — найти солдата или офицера, который два года назад околачивался в Берлине, видел неоднократно Аннелору Ростов, самого Ростова; принимая во внимание, что супруги снимали в 1942 году номера в «Эксцельсиоре» и «Адлоне», можно предположить, что искомый солдат или офицер имел какое-то отношение к этим отелям и, годом спустя попав в Гамбург, лично опознал в женщине, которую извлекли из-под обломков разрушенного авиабомбой дома, супругу Ростова. Солдат этот (или офицер) был по каким-то надобностям в Гамбурге, командующий Х округом осведомлен, свидетеля этого ищет, надо лишь подтолкнуть его, надо удостоверить показанием солдата факт либо гибели Аннелоры, либо ранения, ибо нигде ее не найдут, а разные канцелярии будто задались целью очернить супругу, копаются в родословной семейства Бунцловых…
Сослуживец семейство знал преотлично, чужаками или евреями там не пахло, самой Аннелоре под каждое Рождество отправлял открытки со златокудрой феей. Он сперва выругался, а затем деловито поинтересовался:
— А для чего тебе официальное подтверждение смерти Аннелоры? Освободиться от уз брака? Ты что — хочешь жениться?..
И тут же принес извинения. Давно наступили времена такие жестокие, что юмор уже не спасал, только цинизм, похабство и водка, преимущественно русская. С декабря 1943-го траурные повязки по погибшим перестали носить, протестуя тем самым неизвестно против чего. Еще большей загадкой стала новая мода — светлые ленты на черных вдовьих шляпках. Священников все реже звали к гробам у разрушенных бомбами домов. Весной 1944 года офицеры в Берлине перевооружились без какого-либо приказа: сняли с поясных ремней «вальтеры» и подцепили фронтовые «парабеллумы». Удивительный год! В январе его родилось — под свист бомб — пожелание: «Наслаждайся войной, ибо мир будет ужасным!»
Держа в уме это могильное напутствие, выпили, а затем сослуживец приступил к знакомой работе, дал запрос в управление комплектования, куда, впрочем, надо зайти самому Ростову, предъявиться, так сказать; уже к вечеру полный список всех мобилизованных будет у Ростова, можно и на дом прислать, — где, кстати, остановился он? Указанный Ростовым Целлендорф произвел на сослуживца впечатление, хозяина особняка он помнил. «Будет время — сам нагряну к тебе!.. Желаю удачи!»
Пришлось заглянуть в управление комплектования. Поскольку фюрер давно уже был во главе сухопутных войск, то командование ими переместилось в Ставку, но и берлинская часть уполовиненного управления обладала властью немалой, Ростова радушно встретил знакомый генерал, обещал все просьбы исполнить и поделился заодно своими заботами. У него была своекорыстная точка зрения на русских: эти азиаты прут на запад, не ведая, сколько хлопот причиняют лично ему; под Минском уже сдались в плен несколько генералов, день-другой — и сдаваться начнут косяком, а кого ставить на их должности? Округа поскулят, но дадут фронту дивизии, а кто обеспечит их командирами? Вот, пожалуйста, два генерала метят на дивизии, а у них ни дня фронтового опыта, на их место он предложил Кейтелю полковников, прошедших через Ржев, Курск, Крым и Харьков, но не тут-то было, генералы взбеленились и напрямую обратились с жалобами к Кейтелю, прилетели в Ставку и стали командирами, один там сумел повыситься до генерал-лейтенанта.
Ростов с прусской прямотой выругал Кейтеля, раздраженно спросил: почему сам генерал не полетел в Ставку?
— Чтоб попасть в Ставку, нужно письменную просьбу завизировать пером самого Кейтеля, а тем руководит адъютант фюрера Шмундт…
Десятиминутный разговор дал Ростову интереснейшие сведения: начальник штаба резервных войск полковник Клаус фон Штауффенберг — всегда желанный гость, Гитлер Фромма, командующего армией резерва, не любит и всегда удовлетворяется начальником штаба, лично приглашает его; ну а рекомендован Штауффенберг на нынешнюю должность не кем иным, как самим Шмундтом, тот ведь еще и начальник управления личным составом, а Шмундту нашептывает на ушко сосед фюрера по Растенбургу, всем известный… («Пс-ст!»)
Гораздо меньше хлопот доставляли генералу англосаксы, хотя их уже миллион на побережье; на стратегическом плацдарме они обосновались крепко, недели через две-три расширят район высадки до Сен-Ло, скоро возьмут Кан, однако до массового пленения ими немецких дивизий еще далеко, да и фюрер что-нибудь придумает и сбросит в море этих детоубийц.
Сирены прервали увлекательнейшую беседу, они же и погнали Ростова в «Эксцельсиор»; здесь и в самом деле снимал апартаменты граф Хелльдорф, полицай-президент Берлина, слывший хамом, что было явным преувеличением, потому что в ресторане предлагали вина, которых в «Адлоне» не всякий осмелился бы спрашивать. Полковник отсидел сорок минут, уехал в Целлендорф, раззванивался по знакомым в поисках Ойгена Бунцлова; под вечер получил заказанный список фамилий с указанием, из каких учреждений забрали человека служить Отечеству. Сталинградская катастрофа прикрыла большинство берлинских увеселительных заведений, затем доктор Геббельс посчитал, что погорячился, и заведения по-прежнему поили, кормили и давали кров иногородним. Обслуга отелей, правда, поредела, инвалиды, способные передвигаться, заняли кое-где места новобранцев, но, как отметил Ростов, владельцы отелей приберегли козырь, они кормили и поили не столько приезжих и переселенцев, сколько местных властителей, чиновников министерств, охрану канцелярии фюрера и неимоверное количество разных уполномоченных и функционеров, тот же хозяин «Эксцельсиора» мог напрямую обратиться к Хелльдорфу, спасая от фронта своего лучшего повара, который, конечно, может держать в руке автомат, но уж лучше пусть орудует на кухне. Но не на штаб-квартиру Хелльдорфа нацелились глаза Ростова, он изучил столбцы сведений об официантах «Адлона»; ни имени, ни фамилии того, кто был нужен, он не знал, фотографии не прилагались, и какую воинскую часть запрашивать и стоит ли вообще искать того, кто, возможно, и с девицей давно порвал, переметнувшись на более основательную женщину, — нет, все опасно, очень опасно! Тем не менее сделан очень крупный и важный шаг на пути к пока безвестному кельнеру, ублаженному Ренатой. Начало положено!
Именно поэтому Ростов массировал по утрам ногу, что-то напевая; вспомнилось утешение Зауэрбруха: «Вот если бы осколок зацепил не большую берцовую, а малую, то…» В госпитале — не только в Карфагене, но и еще ранее в Мюнхене, — выходя из бреда, казавшегося предсмертным, он проникался предвосхищением гибели, и тогда близость никем еще не испытанной смерти возбуждала мысль, призывая ее к самому наглому и неотвратимому признанию жизни — собственной, неповторимой, бессмертной, наполненной каким-то высочайшим смыслом, а тот обозначался бытием собственного «Я», не подверженного ничьим влияниям, кроме исходящих из мозга и тела совсем абстрактных единиц измерения, «добро» и «зло» становились зримыми, ощущаемыми, и тогда правая рука Ростова вздергивалась, делая отмашку: с колыбельных времен жил он в «могиле белого человека», то есть почти в экваториальной Африке, спал под противомоскитной сеткой и первым движением утра была эта отмашка…
- Анания и Сапфира - Владимир Кедреянов - Историческая проза
- Фея незабудок - Стася Холод - Историческая проза
- Перекоп ушел на Юг - Василий Кучерявенко - Историческая проза
- Чудо среди развалин - Вирсавия Мельник - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Прочая религиозная литература
- Царица-полячка - Александр Красницкий - Историческая проза
- Бородинское сражение - Денис Леонидович Коваленко - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Суд волков - Жеральд Мессадье - Историческая проза
- Солдаты русские идут - Александр Котлов - Историческая проза
- Наёмный самоубийца, или Суд над победителем. История о жизни и об искусстве - Геннадий Логинов - Историческая проза
- Цель – выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус - Историческая проза