Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что это было? Дыхание радости, уже склонившейся к нему, или пробуждение к жизни от черного сна последних месяцев? Возможно, то и другое сразу — случайная и счастливая встреча двух самых желанных его надежд. Произошло так: сидя под этой благословенной лозиной, дымчато-нежной, полной пчелиного гула, чувствуя себя легким и ясным, Иван Алексеевич взялся разбирать по адресам открытки и письма, не доставленные сегодня на ту сторону Оки, и вдруг на одной из открыток его ослепил, как вспышкой, Стешин адрес, написанный знакомым почерком.
Писал Василий. Он был жив. Раненого, оглушенного разрывом и засыпанного землей, его часов через пять после боя подобрали моряки-черноморцы; очнулся он в морском госпитале после операции, после многодневной борьбы врачей со смертью над его койкой. Открытка долго блуждала, как установил Иван Алексеевич по штемпелям: видимо, шла с юга через Баку, Красноводск и Ташкент.
Сначала открытка ошеломила его, повергла в оцепенение. Все вдруг исчезло: и солнечный простор, и лозина, и пчелы, гудящие в ней, — остался только этот желтоватый листок, исписанный мелко и тесно. И поверх строчек проступало на нем скорбное лицо Стеши, ее пустые глаза. Горячая волна, прихлынувшая к сердцу, подняла Ивана Алексеевича; он встал, поправил сумку на плече и прямиком, через полынный скат и овраг, пошел к берегу, означенному вдали грядою старых берез.
О том, что лед тронулся и хода на ту сторону нет, он просто не думал, не помнил. Незаметно для себя все убыстряя шаги, он почти бежал и к берегу спустился по скользкому откосу весь потный, с горящим лицом, с колючим хрипом в груди. Внизу совсем было увяз в раскисшей глине, сапоги на каждом шагу ползли с ног. Наконец осилил береговую кромку, вышел на лед. Здесь остановился на холодном ветру, что понизу шел вдоль реки. Лед с этой пологой стороны был целым, хотя и рыхлым; у камыша направо тускло темнела длинная проталина, а за нею, шагах в сорока, Иван Алексеевич разглядел знакомую пешеходную тропинку на тот берег.
Он обогнул полынью, вышел на тропку. С берега закричали. Он обернулся. Какие-то люди махали ему шапками с дороги. Крики еще долго неслись ему вслед, потом затихли. Он был уже на середине реки. Здесь только ветер свистел и гудел ему в уши.
Вблизи фарватера он увидел трещины. Кое-где проступала из них вода. Но лед еще стоял. Сквозь очки Иван Алексеевич не мог разглядеть впереди никакого движения: все сливалось, зыбилось в глазах от солнечного блеска. Идет или нет? Он прислушался. Идет! За свистом и гулом ветра ясно различилось глухое, тяжкое шуршание — там, впереди, под высоким обрывом.
Из брезентовой сумки он переложил остаток своей почты в шапку и, ни о чем больше не думая, по-солдатски доверяясь судьбе, пошел вперед, прямо на мостки, черневшие в глине берега.
Запомнился ему первый переход с твердого льда на плывшую льдину. Она качнулась и с мягкой податливостью пошла под ним вниз, в ледяную воду. Он судорожно прыгнул вперед, и льдина выровнялась и снова пошла вниз, другим краем, когда он прыгал на следующую.
Что было с ним дальше, он потом никак не мог ясно припомнить. Затмение памяти, как в горячем бою: все делалось правильно, по-солдатски разумно, с расчетом и даже геройством, но вспомнить нельзя… одни обрывки! Выбирался к мосткам по грудь в воде, руками отпихивая наплывающие льдины. Вверху, над обрывом, собрались женщины, звонко и взволнованно кого-то звали. С крутояра вниз бежали какие-то двое с веревками.
Иван Алексеевич подошел к мосткам, ухватился за скользкое бревно; здесь подали ему с берега веревку, хотя и не нужно было. Он вышел на берег и сел в полном изнеможении, сотрясаемый крупной дрожью. В глазах темнело, голова кружилась. Двое с веревками повели его вверх, а женщины громко бранились навстречу, и особенно выделялся один резкий голос. «Ишь, не терпится ему с похоронными!»
Минут через двадцать он отогревался в крайнем доме, на теплой печи, в сухой одежде, что дал ему хозяин, и даже выпил стакан лютого самогона. Сначала отказался, но все зашумели, закричали — пришлось подчиниться. На печь ему подали лампу, и он прочитал, вернее, возгласил письмо Василия, чувствуя по взглядам и лицам, как воскресают надежды во многих сердцах.
Крылатая весть полетела вперед по селу, и, когда шел он к Стеше, бессчетно останавливали его разные люди, спрашивали о письме. У Стеши в доме полно было женщин: сбежались поздравить. Бедная Стеша! Опять на ней лица не было: поникла, замерла, ничего не говорила, как и тогда, в черный январский день.
Пришлось и здесь читать вслух открытку, потом женщины разошлись, и он остался наедине со Стешей. Тогда только он прочитал ей открытку по-настоящему, как думал на льду, сопровождая чтение душевным разговором. Прошел, наверное, целый час, прежде чем он добрался до подписи: «Твой нежно любящий сын Вася».
— «Нежно любящий сын»… Смотри, как подписался, — говорил Иван Алексеевич. — Значит, понял, когда пришлось ему не шутки шутить на фронте. Мог бы просто написать: «Любящий сын», а он, видишь, что обозначил: «Нежно любящий…»
При этих словах Стеша заплакала счастливыми слезами и плакала долго. С каждой минутой к ней возвращалась жизнь. Стеша как будто всплывала из темной своей глубины. Иван Алексеевич сел с нею рядом, обнял за плечи, посмотрел в ее мокрые большие глаза и осторожно поцеловал в губы. И с дрогнувшим сердцем, на короткий ослепительный миг увидел ее прежней, как тогда у реки, на поваленной ольхе. Это был их второй поцелуй — почти через сорок лет после первого!
Что было дальше между Иваном Алексеевичем и Стешей — москвичам дослушать не удалось, над рекой встал туман, потянул ветерок, близилось утро. Москвичи пошли к своим удочкам, Степан Лаптев — к парому.
Глядя ему вслед, москвич постарше сказал:
— Поучительная история. Хороший был человек Иван Алексеевич.
А второй, помоложе, закончил:
— Это не всякому под силу — свои утраты в жизни претворить в свою доблесть…
ИВАН НИКУЛИН — РУССКИЙ МАТРОС
Быль
В госпитале
Главный врач военно-морского госпиталя Сергей Дмитриевич Анкудинов был человеком смелым — шел на самые рискованные операции. И если такая операция удавалась, Сергей Дмитриевич
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Апрель. Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
- Вальс цветов - Сергей Весенин - Поэзия / Русская классическая проза / Юмористические стихи
- Русские долины - Игорь Николаевич Крончуков - Классическая проза / Поэзия / Русская классическая проза
- Нос - Николай Васильевич Гоголь - Классическая проза / Русская классическая проза
- История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
- История села Мотовилово. Тетрадь 5 - Иван Васильевич Шмелев - Русская классическая проза
- Книжный на маяке - Шэрон Гослинг - Русская классическая проза
- Кукушонок - Камилла Лэкберг - Детектив / Русская классическая проза
- Как поймали Семагу - Максим Горький - Русская классическая проза