Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ланин остановился передохнуть. Видно, рассказ подошел к какому-то важному месту и перед продолжением Виталий Александрович решил сделать паузу. Через пару минут он вздохнул и продолжил движение. Одновременно возобновилось повествование: «Когда Нина меня выгнала, жить сразу стало намного труднее. И так было непросто, а тут все совпало с обвалом 92-го года. Снимать квартиру я не мог — зарплаты у нас тогда стали совсем мизерные, а мне еще надо было алименты за младшего платить. Родители мои умерли, а родина далеко. Я ведь из Запорожья. Сейчас это другое государство. Первое время жил на кафедре и в сорок два года впервые узнал, что значит голодать. В иные дни заваривал суповой кубик в кастрюле и весь день пил бульон — вот и вся еда. Ну, коллеги, конечно, пропасть не давали — кое-что можно было найти в шкафу, где мы хранили сладости к чаю. Все понимали, чего ни оставь, Ланин сожрет, но все равно оставляли, хотя всем туго тогда приходилось. Это потом много открылось коммерческих вузов, и можно было где-то подхалтурить. А в 92-м… М-да! Но главная проблема все-таки возникла с жильем. Где-то надо было мыться. У нас, правда, была душевая в бассейне, но тут, как назло, его закрыли — что-то там протекать начало, изоляция нарушилась где-то… Да и нельзя же постоянно жить на кафедре. Люди приходят в преподавательскую отдохнуть, чаю попить или чего покрепче, назначают слушателям консультацию, да мало ли что еще собираются делать, а тут постоянно сидит Виталька Ланин — немытый, вонючий и голодный, и ты вроде как к нему в гости пришел. А со служебными квартирами у нас всегда было туго, время требовалось — там тоже очередь. Наконец решили жилищную проблему. У одного коллеги знакомая знакомых согласилась сдать мне дачу — сезон окончился, так что до мая месяца ее домик был в моем полном распоряжении, причем за символическую плату. Жилье оказалось далеко, за Солнцевом, печка — сходи в лес палок собери, воды там, конечно, не было — возил от колодца на санках ведра, голодал по-прежнему, но все равно легче стало — все-таки есть где жить. Как-то вышел утром на улицу — красота. Солнце, небо, снег, все белым-бело! И никого! Так мне хорошо на душе стало, легко. Никому я не нужен, и мне никто не нужен. Ты и природа! Даже тогда о Боге задумался, о смысле жизни и всей этой окружающей красоте. Ведь я в этом вопросе мало чего понимал. Так, читал кое-что — «Сказания евангелистов» Зенона Косидовского. А на даче нашел Новый Завет, изучил. И как-то приободрился. Ничего мне не надо было, кроме того ощущения удовольствия от жизни под этим небом, в пустом заваленном снегом дачном поселке. Вот тогда-то я действительно новую жизнь начал. О спиртном и не вспоминал, даже курить бросил. Для этих удовольствий нужны определенные условия — деньги, компания. Денег у меня особо не было. А компания… Кто-то, как совсем туго стало, уволился, кто-то бегать начал по подработкам. Да и мне не до того стало. Ехать встречаться — далеко, и ехать не хочется — так мне за городом хорошо было. Правда, через пару месяцев начал я маяться от скуки. Еще и в Высшей школе каникулы начались — незачем туда стало ездить, вот я и сидел всеми днями за городом. И тут моя Галя появилась. Она была хозяйкой дачи, где я жил, правда, я до того ее всего раз видел, толком не разглядел даже — обо всем за меня знакомые договаривались, и деньги я сразу за три месяца внес — так она захотела. А в конце января приехала посмотреть, чего у нее на даче делается. Сели чай попить. Вижу — интересная женщина. Ей всего тридцать семь и было, муж у нее погиб — прораб, на стройке плитой задавило — осталась она с дочкой. И я ей тоже понравился. Она мне потом рассказывала: «Смотрю — мужчинка пропадает. Надо подобрать». И подобрала. Начали с ней встречаться регулярно. Я ее ждал на остановке, и от автобуса вместе шли до дома. Такие мы счастливые были, все время смеялись, все нам было нипочем. Однажды идем так-то, а посреди поля стоят несколько машин, и люди стоят — ругаются. А мы идем — хохочем. Эти на нас воззрились, а мы мимо, я даже санки тогда тащил с ведром — решил заодно и воды принести. Это потом до нас дошло, что попали Галя и Виталя в бандитскую разборку — того и гляди, палить начнут, а сразу и не поняли ничего. А бандиты дождались, пока мы пройдем мимо, и опять принялись ругаться… Но только счастье наше безоблачное недолгим было — начались у меня проблемы с позвоночником. Врачи сказали — все на нервной почве и от неправильного питания. В общем, стали ноги плохо слушаться. В Высшей школе, тогда уже она, кажется, Академией стала, как узнали — сразу меня комиссовали. Галя с дачи к себе взяла, стали жить втроем в ее «однушке». Остался я с пенсией, правда, квартиру мне потом дали, тоже однокомнатную, как отставнику. Я Гале честно сказал, что перспектива у меня одна — через несколько лет сяду в инвалидное кресло. Зачем ей калека? Куда там! Настояла, чтобы мы с ней расписались. Первое время она между двумя квартирами металась — там у нее дочь взрослая, тут я. А потом все-таки ко мне переехала, дочь школу закончила, поступила. Она теперь в той квартире живет со своим молодым человеком, ей до нас дела нет. И это правильно! Молодые — к молодым, старые — к старым. Хотя какие мы старые?! Если бы не эта дрянь с позвоночником — еще жить и жить. А так счастлив я никогда не был, даже когда молодым за Ниной ухаживал. Потому что тут настоящая любовь ко мне пришла, пусть и поздняя. А если в человеке есть любовь, он все может преодолеть, все превозмочь… Ну вот, почти и пришли — через три подъезда».
Виталий Александрович кивнул по направлению вдоль длинного многоподъездного дома, возле которого они стояли: «Да, квартира мне досталась не новая, кто-то там умер, наследников не оставил, она и отошла государству. Мы с Галей потом ремонт сами делали. Я тогда еще ничего был — всего лишь с палочкой передвигался. Пытался даже удержаться в Академии по вольному найму. Но как на костыль перешел, понял — все, прощай, альма-матер. Ездить стало тяжело — далеко, а там еще и в автобус надо влезть на проспекте Вернадского, а куда мне, если ноги сами по себе, а я сам по себе. В общем, уже решил, что буду дома сидеть. Но тут подвернулся наш ИПЭ — близко от дома. Один мой приятель хорошо знаком с Краснощековым, он меня Егору Андреевичу и сосватал. Галя меня теперь, когда есть занятия, утром отводит на работу, дает с собой «сникерс» — больше я и сам не беру, чтобы желудок не перегружать, а вечером забирает. Пока жить можно. Пока вы меня на кафедре терпите».
Ланин лукаво улыбнулся Андрею Ивановичу, а Мирошкин попытался изобразить на лице ироническое удивление по поводу фразы своего старшего коллеги, дескать, «как же, как же, Виталь Саныч, здоровы вы шутить — «терпите» — как же мы без вас будем, ясно же, что никак не обойдемся». Они остановились у нужного подъезда. Ланин, продолжая улыбаться, смотрел Мирошкину прямо в глаза, и Андрею Ивановичу казалось, что все-то этот человек понимает и про себя, и про него; понимает, что, разговаривая с ним, коллеги по кафедре испытывают чувство брезгливой жалости, как бы наблюдая нечто неприятное, из числа того, что необходимо видеть в общеобразовательных целях, а потому скрывать свои подлинные эмоции, чтобы не выглядеть белой вороной. В глубине души Андрей Иванович считал, что Ланин долго в ИПЭ не протянет, — уж больно быстро он сдавал за последние месяцы. От чая Мирошкин вежливо отказался и, получив от благодарившего его Виталия Александровича заверения, что «дальше уж он как-нибудь сам», откланялся, и удалился в направлении станции метро.
Он успел вбежать в уже закрывающиеся двери поезда и плюхнулся на сиденье. Народу в вагоне было мало. Напротив Андрея Ивановича мирно дремал пьяный, как видно, совершавший за вечер уже не одну поездку по этой ветке метро из конца в конец. По какой-то причине милиционеры, осматривавшие вагоны после конечной остановки, то ли не заметили его, то ли пощадили его сон… Ничего интересного в этом пассажире не было. Гораздо большее внимание Мирошкина привлекли две странного вида девицы, сидешие от пьяного на другом конце сиденья. Андрей Иванович почему-то решил, что они студентки, как и он побывавшие сегодня в Институте права и экономики. Одна из них, с короткой стрижкой под мальчика, была, как ему показалось, то ли постарше, то ли поопытнее. Она не только острижена, но и одета-то была как мужик. Другая, чуть более женственная, почти подросток, с кудельками светлых волос, но также одетая мальчиком, прижималась плечом к своей мужеподобной подруге и млела от счастья. «Как парень с девушкой, — решил Андрей Иванович и тут же сообразил. — Да ведь это…» Как бы в подтверждение его слов девка-«мужик» извлекла из рюкзака бутерброд с колбасой и с трогательной заботой передала его своей соседке. И вроде бы ничего такого в этом жесте не было, но у Андрея Ивановича исчезли последние сомнения. Лесбиянки! Мирошкин начал разглядывать их с каким-то враждебным любопытством. Он впервые видел такого сорта женщин. Нет, конечно, в эротических фильмах, которые учитель регулярно смотрел по телевизору вечерами в компании жены, обязательно присутствовал сюжет про двух пышногрудых красоток, которые, постанывая, вылизывали друг другу интимные части тела, но ему было ясно — эти силиконовые куклы лишь имитируют страсть, вызывая у зрителя вполне определенную реакцию. А эти в метро были настоящими! Мирошкину показалось, что во внешности обеих была какая-то ущербность, некий скрытый изъян. Возможно, странность их отношений наложила на их облик такой отпечаток. Девочки — не девочки, мальчики — не мальчики. Почувствовав к себе его интерес, девушки, как бы демонстрируя Мирошкину готовность отстоять свое трудное однополое счастье, взялись за руки. Андрей Иванович отвел глаза. В конце концов это их личное дело.
- Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров - Роман
- На краю моей жизни (СИ) - Николь Рейш - Роман
- Крах всего святого (СИ) - Попов Илья В. - Роман
- Фортуна - Александр Хьелланн - Роман
- Черный пробел - Андрей Добрынин - Роман
- Призрак Белой страны - Александр Владимиров - Роман
- Сын тысячелетнего монстра (СИ) - Неумытов Кирилл Юрьевич - Роман
- Что забыла Алиса - Лиана Мориарти - Роман
- Зов Тайрьяры (СИ) - Московских Наталия - Роман
- Защита Периметра. Второй контракт (СИ) - Михаил Атаманов - Роман