Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А, это ты, проказница-чародейка, — поцеловал Пермяков руку невесты и познакомил ее с немецкими друзьями.
Галина Николаевна радовалась, что у Елизарова совсем здоровая рука. Хотя она знала об этом из писем, ей хотелось самой убедиться в удаче своей первой редкой операции. Протянув Елизарову руку, она по профессиональной привычке сказала:
— Сожмите… сильнее… изо всей силы.
Михаилу жаль было причинять боль дорогому человеку, но он не мог не повиноваться хирургу, вернувшему его в строй, и сжал нежные пальцы Галины Николаевны изо всей силы. Она вскрикнула и присела.
— Что ты делаешь, зверь! — подскочила к нему Вера.
— Ну и медведь! — полушутя сказал Пермяков.
— Простите, пожалуйста, Галина Николаевна, не учел силенку своей подновленной руки. — Михаил поцеловал ее побелевшие пальцы.
— Ничего, хорошо, очень хорошо, — лепетала потерпевшая. — Теперь я вполне уверена, что операция оказалась удачной.
Профессор Торрен понял все, что происходило. Он вспомнил свой тост: «За самодвижение советской медицины!» Тогда он представлял знаменитого хирурга седовласым ученым мужем. И вдруг прилетела эта девушка в босоножках, в легком платье, с завитыми волосами, веселыми, улыбающимися глазами.
Профессор Торрен подошел к этой жизнерадостной русской девушке, попросил разрешения прикоснуться, как он сказал, к ее драгоценной руке:
— Я благоговею перед вами, ибо вижу такой идеал женщины — такого хирурга в вашем возрасте.
Лицо Галины залилось краской, смех скрылся в ее глазах, исчезли ямочки со щек, слегка насупились брови. Ей неловко стало от необыкновенной похвалы профессора. Хотелось сказать ему, что таких девушек, как она, много у нее на Родине, но, посмотрев на старого немца, отшутилась:
— Вы, профессор, соблазняете меня лаврами, чтобы я почила на них?
— Да, да, профессор, не хвалите ее, — подхватил Пермяков. — Мы и так отклонились от порядка дня, — добавил он, расставляя стулья.
— Прошу к столу! — пригласила гостей молодая хозяйка. Она живо расставила тарелки, рюмки, вилки, ножи, принесенные Бертой из столовой. Передав управление винами и напитками Пермякову, она села и стала расспрашивать профессора Торрена о жизни, свободе и демократии в американизированной зоне Германии.
— «Там вместо демократа два солдата: один боннский, другой вашингтонский», — привел профессор новую поговорку.
— «Два сапога на одну ногу», — добавил Больце.
— Я бы сказал: «Два седока на одной немецкой лошади», — разливая вино, заметил Пермяков.
— Правда, — согласился профессор. — Здорово они оседлали народ!
— Надолго ли? — пытливо спросил Пермяков.
Вошел Вальтер. На нем был новый костюм. Ступал он осторожно, будто шел по тонкому льду. Он не хотел выдать скрипа только что купленных туфель. Пермяков налил ему штрафную рюмку за опоздание.
В комнату вошла Эрна. На ней были длинные спортивные брюки, куртка, на голове кожаный шлем. Она примчалась на мотоцикле. Эрна по-мужски сдернула с руки шоферскую перчатку, поздоровалась и сказала, что завтра у них в селе вечер дружбы и мира и что она приехала пригласить представителя комендатуры. Пермяков поблагодарил Эрну, пригласил ее к столу, усадил между собой и Вальтером. Тахаву не по душе пришлось, что знакомая девушка оказалась не рядом с ним, но ничего не поделаешь: гость — невольник, где посадят, там и сиди. Тахав не стал унывать.
— Хоть за другим концом, но за тем же столом.
Разрешите эту рюмку спрятать в сумку, — весело сказал он и выпил.
Постучался и вошел инженер Штривер. Он был без пиджака, с расстегнутым воротником, засученными рукавами.
— Чем могу служить? — спросил он.
— Прошу за стол, — пригласил его Пермяков.
— Не могу. У меня и после работы рукава засучены: изобретение не ждет. Если другого дела нет, кроме, — указал Штривер на стол, — до свидания.
— Есть и другое дело, — Пермяков подал брошюру, привезенную Галиной Николаевной.
— Телевизор?! — обомлел Штривер, уставившись в книжку. — Фирма?
— Советская. «Ленинград», — сдержанно, но. с гордостью сказал Пермяков. — Нельзя ли ускорить выпуск вашего телевизора? Построили бы в Гендендорфе телецентр.
Штривер молча листал брошюру о русском телевизоре. Он придерживался прежних своих взглядов. На собрания и лекции не ходил. Разговоры о советской технике считал пропагандой. После работы он сразу бежал домой, обедал, сорок пять минут отдыхал, садился за стол — чаще всего становился на стул на колени — и до устали молился своему богу— «чистой технике»: изобретал цветной телевизор. Теперь он подошел к столу, выпил русской водки и проговорил:
— Вы, господин комендант, сказали: нельзя ли ускорить выпуск моего телевизора? Для этого не хватает кое-чего: аппаратной, студии, времени, денег, — в голосе Штривера слышался упрек.
— Это для нас уже не проблема, — возразил Больце. — Как ни туго с бюджетом, все идет на восстановление на такое дело найдем средства. Призовем народ, построим телецентр, студию — все, что нужно.
— И напишете на моем изобретении: «Народная»? — с иронией произнес Штривер последнее слово.
Пермяков, как всегда, взвешивал каждое слово, прежде чем ответить этому ревнителю индивидуализма. Сколько крови пришлось испортить, пока Штривер пошел работать на завод! Но засучив рукава инженер закрывал глаза на все новое и работал по старинке, как при хозяине, формально.
— Не иронизируйте, господин инженер, — урезонивал его Пермяков. — Никто не присвоит ваше изобретение: на телевизоре будет красоваться ваше имя. Но власти народной вы обязаны подчиняться. Бургомистр предлагает вам помощь, а вы с насмешкой относитесь к этому, игнорируете интересы народа. Бургомистр хочет, чтобы жители города, население Германии имели телевизор. И чём скорее, тем лучше.
— Телевизор изобрести — не бутылку шампанского раскупорить. — Штривер кивнул на стол. — Вы что-нибудь изобретали?
— Her, но я знаю, как творят наши, — советские изобретатели. Они не замыкаются в скорлупу. Почитайте хоть эту брошюру, — сказал Пермяков.
— Я не читаю по-русски, — процедил Штривер.
— Мы вам поможем, — вклинился в разговор Вальтер. — На кружке русского языка переведем. И вы будете иметь перевод.
— Я бы ответил на ваше предложение, Вальтер, но не любитель словесности. До свидания. — Штривер круто повернулся и проворно вышел.
Он был огорчен и до злости расстроен. Комендант отчитал его за привычный образ жизни, бургомистр упрекнул за индивидуализм, вожак молодежи кольнул за равнодушие к русскому языку. Штривер шел по тротуару, никого не замечая. Почти вслух он осуждал их. «Какое им дело до меня? Работаю по правилам, по инструкции — все восемь часов. Что дома делаю, как делаю или ничего не делаю — мое право».
— Добрый вечер! — схватила его за локоть Гертруда. — Никогда не видела вас таким расстроенным.
— Вызывал комендант. Мораль читал, — упавшим голосом проговорил Штривер и стал объяснять спор с Пермяковым.
— Это очень интересно. Мы с вами друзья, — пустила Гертруда щупальца в ход и стала тащить обиженного к себе в гости.
Штривер отпирался, не хотел идти, терять время, но не выдержал натиска этой женщины.
Гертруда не жалела ничего. Угощала Штривера, как теща любимого зятя. Она все время вздыхала, жаловалась на коменданта, на бургомистра, притеснявшего, по ее словам, всех старых специалистов.
— Я ли не стараюсь? Пустила все предприятия. А меня травят, как гончие зайца. Вот и ваше положение. Ночи не спите, изобретаете, а пустите в серийное производство свое многотрудное творчество, и оно пойдет в Москву на репарационные платежи. По секрету скажу: есть такой план у советских властей, — наговаривала Гертруда. — Но мы патриоты своей земли и не дадим русским ваше открытие.
— Они уже выпустили свой телевизор, но убогий. Радиус действия тридцать пять километров, — рассказывал Штривер.
— Ну и пусть топчутся на этом радиусе, — подбадривала Гертруда охмелевшего инженера. — А вы не давайте им свой проект.
— Когда наступает срок, то хочет не хочет женщина, ребенок появляется на свет, — заплетался язык у Штривера. — Через пару недель мое творчество надо выпускать в свет.
— Выпустим, — Гертруда положила растопыренные пальцы на руку Штривера и опять налила вина. — Получите столько, сколько русские во сне не дадут. Я вице-бургомистр, и я устрою все. Пишите, — стала она диктовать: — «Согласен на производство моего телевизора…»
Штривер уткнулся в стол, уронил ручку. Гертруда натерла ему уши докрасна. Инженер очнулся, опять стал писать. Диктуя, Гертруда не упустила случая щелкнуть фотоаппаратом.
Гертруда узнала от Штривера, что капитан Елизаров приглашен в деревню Кандлер на вечер дружбы и мира. Закончив свое дело, она побежала к Пицу.
- Акция (из сборника "Привал странников") - Анатолий Степанов - О войне
- Мой лейтенант - Даниил Гранин - О войне
- Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Артем Драбкин - О войне
- Крылатые гвардейцы - Захар Сорокин - О войне
- Бой без выстрелов - Леонид Бехтерев - О войне
- В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков - О войне
- …И все равно - вперед… - Висвалд Лам - О войне
- С пером и автоматом - Семён Борзунов - О войне
- Разведчик морской пехоты - Виктор Леонов - О войне
- Записки командира - Даниил Русских - Драматургия / О войне