Митя еще мог старательно, изо всех сил не узнавать, то сшитые на заказ ботинки он не узнать никак не мог!
Да. Его убили. И теперь его тело валяется за сортиром. Какое унижение для… сына самой Мораны Темной.
– Люди… – не отрывая глаз от стекла, задумчиво сказала Морана. – Настолько озлобленные, что готовы броситься на ближайшего соседа. Так безнадежно беспомощны, что рвутся убивать все равно кого, лишь бы не чувствовать себя беззащитными. И такие несчастные, что вовсе не боятся – меня. Я для них не страх рядом с муками, что несет им подарок моей сестры Живы. Они все чаще зовут меня милосердной. И просто – зовут.
Край ворот врезался в двери дома, выбивая их внутрь. Разевая рты в беззвучных воплях, погромщики лезли в дом. Тот казался стаканом, в который все лилась и лилась вода, и вот-вот она должна была не вместиться и хлынуть наружу. За окнами началось мельтешение, – кажется, там дрались. Наружу, как из закипающего чайника, вырывались клубы пара от выстрелов. Все также беззвучно с подоконника второго этажа сорвался горшок герани и медленно, будто его на веревке спускали, полетел к земле. А на сам подоконник рухнула парочка, сцепившаяся в нерасторжимом объятии. Они прижимались друг к другу крепче самых страстных возлюбленных: здоровенный бугай сжимал в объятиях среброволосого носатого альва, пальцы альва железными крючьями впились ему в шею… и давили, давили, давили… вонзались в горло так, что передавленная кожа свисала складками, хват громилы был такой силы, что у альва лезли глаза из орбит…
Из окна нижнего этажа, прижимая к себе ребенка, выпрыгнула женщина – следом за ней из того же окна лез тощий юнец, в руке его блестел нож…
Пирует смерть и ужас мещет
Во град, и в долы, и в леса!
Там дева юная трепещет;
Там старец смотрит в небеса…[44] —
продекламировала Морана, голос ее звучал откровенно издевательски. – Никогда не могла понять, почему вы думаете, что в случае массовых смертей я… пирую? Пир – это чашечка кофе и много-много пирожных в компании с Живой и Лелей. На худой конец, костер и поросенок на вертеле. Твой дядюшка Велес отлично жарит мясо, если бы они еще каждый раз не дрались с Перуном, все было бы чудесно… Клянусь нашей Семьей, даже званые ужины и те могут сойти под определение – пир! Но нет, все почему-то уверены, что я так неистово и страстно люблю свою работу, что мечтаю делать ее все больше, и больше, и больше! – теперь она уже почти шипела. – Веришь ли, даже людских поэтов спрашивала… ну, ты понимаешь, когда… откуда они взяли эдакий образ, – ни один не смог ответить! Самые совестливые были даже несколько смущены. – Она хмыкнула.
Не размыкающие смертельных объятий противники медленно перевалились через подоконник… и полетели вниз. Взметнулись серебряные волосы альва…
У Мити шевельнулась мысль, что возможная гибель этого альва должна его… волновать. По некой важной причине. Но что это за причина – никак не вспоминалось, так что, наверное, не слишком она и важная.
– Ты знаешь, почему на Туманном Альвионе я есть Морриган-Война?
– Потому что альвы не умирают, если их не убить? – В нынешнем его холодном равнодушном состоянии все казалось простым и кристально ясным.
– Для них Война и есть единственная возможная Смерть. Хотя и встреча с настоящим Кровным Моранычем тоже даром не проходит… Но люди… Мало вам, что вы раньше или позже все равно придете ко мне, так вы еще и торопитесь. Вы постоянно хотите заставить меня работать. Да что там – перерабатывать, как тех женщин на фабрике, – монотонно и устало проговорила Морана. – Кто-то убивает соседа, отправляется на каторгу и умирает, выхаркивая легкие. Кто-то сопротивляется и попадает на виселицу…
Из окна мансарды «Дома модъ» вышвырнули рулон белоснежной ткани.
– А кто-то доводит до всего этого… – Она снова кивнула на окно – там старый Альшванг лупил рукоятью паробеллума по голове одного из налетчиков, а второй в этот момент поднимал над ним топор. – И получает земли и золото… или что там ценится в нынешнем мире? Акции и банковский счет? А потом говорят: злая смерть… ужасная смерть… несправедливая смерть… Будто все вот это, – она махнула рукой на разоренный двор, – я, а не они сами!
Альв извернулся в воздухе, поворачиваясь так, чтоб о мостовую грянулся его противник.
– Я слишком долго не вмешивалась. С тех самых пор, как мертвые перестали толпами бродить по земле. – Морана разглядывала разоренный двор, как картину за стеклом. – Не знаю, как много еще времени пройдет, десять лет, двадцать… Но дело идет к чудовищных размеров переработке! Брат пойдет на брата, сын на отца, жена на мужа… – Она повернулась к Мите и уставилась на него огромными, полными абсолютной, непроницаемой, болезненной тьмы глазищами. – А там, глядишь, и снова, как в позабытые людьми времена, заскрипит, перекосится колесо, что вечно вертят Морана и Жива, и орды неживых опять побредут по земле. Полагаешь, в этих обстоятельствах я не имела права подобрать оставленное душой тело одной из моих Внучек, как… как нищая подбирает выброшенное платье?
– Этого не может быть. – Митя упрямо набычился. Потому что иначе… иначе приходилось признать, что общеизвестные истины вовсе не были истинами, а он сам… напрасно злился все эти годы. Ну, почти напрасно…
– Моя мама… Рогнеда Меркулова-Белозерская была слабосилком! Почти без Мораниной… без твоей Силы! Как это может быть, если она – это ты! То есть ты – она!
– Что было, то взяла, с тем и жила. Так даже проще, не приходилось бояться, что Сила вырвется из-под контроля, – небрежно отмахнулась она.
– Но… но… но… – Теперь Митя уже не смотрел в стекло. Он повернулся к ней и глядел только на нее, не отрываясь. – Это значит, что… мой отец… был женат на… на самой… на…
Они долетели разом. Погромщик, которого выкинул альв. Сам альв сверху. Показалось или и впрямь был слышен сухой треск ломающихся костей?
– Он был женат на мне, – сказала Смерть. – Я его выбрала.
– Но…
Рулон белоснежной ткани развернулся, и его складки медленно и плавно опадали на лежащих – будто накрывая их саваном.
– Мальчик мой! – укоризненно перебила она. – Я все же Темная Дама, даже если мое воплощение не слишком красиво и не наделено великой Силой. Я бы заполучила любого, кто бы мне подошел, но твой отец… Подходил идеально! Трезвомыслящий, циничный карьерист… в душе одержимый неистовой жаждой справедливости. Я посчитала, что немного справедливости – это именно то, чего мне не хватает. – Она прищурилась, разглядывая картинку за стеклом.
Погромщик был неподвижен, альв шевельнулся, пытаясь подняться на четвереньки.
– Но знаешь… – На ее бледном, с мелкими, острыми чертами лице вдруг мелькнул слабый румянец. – Я получила даже больше, чем желала. Шесть лет с твоим отцом были… удивительны. – И неуверенно добавила: – Я… даже, наверное, была… счастлива? Точно не знаю, у меня не слишком большой опыт… в счастье. Но… в прошлом своем браке я ничего такого… не чувствовала… – Она совсем сбилась и замолчала.
Митя широко распахнутыми глазами глядел на… смущенную Смерть!
На свою… маму?
В самом деле, по-настоящему, от начала и до конца – маму? Это всегда была… она? Шелест шелков, тонкая, прохладная рука, сжимающая его детские пальцы на прогулке в Александровском саду, сказки, которые она рассказывала…
Он вдруг истошно закричал, сжимая виски руками. В голове словно бомба взорвалась, возвращая утопающую в сумраке спальню, где темная тень сидит у его изголовья и звучит над головой загадочный холодный голос:
– Две ночи ночевал Иван-царевич с Марьей Моровной, прекрасной королевной, в ее белом шатре на ратном поле… И родились у них сыновья. Два, два сына, не один, как в сказках рассказывают, не три, два! Близнецы. Священная пара, похожие
