Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При всем кажущемся родстве двух пар, борттехник никогда не предпринимал попыток к сближению с официанткой – только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): «Передавай привет хозяйке». Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а может, просто боялся, что его пошлют вслед за тем же лейтенантом С. Однако втайне фаталист надеялся на судьбу, и она, уже в конце его войны, свела дорожки борттехника и официантки. Случилось это так.
Однажды утром, после снятия пробы свежей браги, борт-техник пошел на стоянку через бассейн. Окунувшись и тем самым придав телу некоторую бодрость, он поднимался на аэродром по дороге, ведущей мимо крыльца женского модуля. Было раннее утро, небо только розовело, ночная прохлада еще лежала на дороге, и пыль была влажной от росы. Пахло свежестью.
На скамейке возле двери сидела она. Курила, накинув на плечи камуфляжную летную демисезонку («Чья?» – без ревности подумал борттехник). Проходя мимо, борттехник замедлил и без того медленный шаг. Он был еще слегка пьян, поэтому остановился и сказал:
– Доброе утро!
– Доброе утро... – она посмотрела на него и, слегка улыбаясь, спросила: – А что это у вас волосы мокрые? Под дождь попали?
И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.
– Люблю купаться по утрам, – сказал он, окончательно смелея. – А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь – ну там продать или купить, скажите.
– Если только телевизор, – сказала она просто. – Продадите мой маленький телевизор?
Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький «Электрон» – точно такой же стоял у борттехника в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.
Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими – невзначай.
– Как получится, ладно? – сказала она. – Не торгуйтесь там.
И он пошел на стоянку.
Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.
Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.
Борттехник шел к вертолету улыбаясь, – он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим: например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5 – 6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой – теплая кабина и морозный салон, – чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро...
Вечером борттехник пошел отдавать вырученные деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Она открыла, улыбнулась, пригласила войти.
Комната на двоих, занавески перед кроватями, столик, накрытый скатертью, мягкий свет двух настенных бра – и головокружительный запах чистого жилья, в котором обитает женщина.
Борттехник был поражен контрастом между этой комнатой и той семиместной казармой, в которой он пребывал уже год. Совсем другой мир хлынул в душу, размягчая ее, и борттехник понял, что, живя здесь, он не смог бы воевать.
Отдал деньги. Она поблагодарила не глядя, положила их на тумбочку, и сказала:
– Попьете чаю? Я как раз собирались...
Итак, она предложила чаю. Но с коньяком. Борттехник, рассматривая звездочки, вслух галантно удивился такой роскоши и тут же смутился, подумав, что вышел грязный намек на неизвестного ему дарителя армянских даров. Она лишь едва усмехнулась – есть еще хорошие люди.
Нетронутый чай остывал. Коньяк в бутылке мелел. Борттехник плыл и удивленно улыбался собственной смелости и говорливости. Расслабление было так велико, что ему нечего сообщить автору о промежуточном этапе. А может, он намеренно утаивает, сохраняя остатки чести и честности? Ну, разве что самый минимум: первое трепетное прикосновение к ее ладони под банальным предлогом – я умею гадать по руке – и осторожную встречу их коленей. Они еще сидят за столом...
Но как трудно делать вид, что изучаешь линии этой узкой ладони, пальцы которой гнутся назад так легко и доверчиво, и сочинять всякую ерунду, если другая ее ладонь вдруг неожиданно застенчиво касается твоей склоненной головы...
Тут автор, не выдержав напряжения, вышел на балкон перекурить, а когда вернулся, увидел на занавеске две близкие тени и услышал ее шепот: «Нельзя быть таким нежным с женщинами, товарищ старший лейтенант». Застеснявшись, автор тихо ушел. Он помнил окончание фразы: «Привяжутся – не отвяжешь».
Еще он помнил, как неуправляемо затряслись ноги борттехника, когда его губы коснулись уголка ее губ...
А потом легкий и светлый как утреннее облако (и ничего-то ведь не было!), он заблудился между трех модулей, долго плутал, пока верные ноги услужливо не вынесли мечтательного хозяина к бане.
Отваливающийся кафель, ржавая кривая лесенка, спокойствие свежей воды, переливающейся через бортики на дощатый пол. Прийти на закате, когда поднимающийся ветер треплет маскировочную сеть, раздеться, обмыться под душем, и, прошлепав босыми ногами по скрипучим доскам настила, упасть в холодную хлорированную воду. Плавать и нырять, греться в парилке, снова бросаться в бассейн, пока на зеленеющем небе не засветятся первые звезды, потом надеть комбинезон на мокрое тело и пойти на ужин – чтобы сидеть за столиком, пока все не уйдут. Пить остывающий чай и смотреть, как она убирает со столов...
Но план провалился. В бассейне, к неудовольствию борттехника, плескался человек.
– Гроссмейстер, у вас же еще неделя профилактория! – приглядевшись, удивился борттехник.
– Час, как прилетел, – выбираясь из воды, сказал майор. – Слышал, «двенадцатый» садился? (Борттехник пожал плечами – час назад он ничего не слышал, только свое сердце.) Что-то я устал отдыхать, назад потянуло. – Майор подошел, по-собачьи потряс мокрой рукой, протянул борттехнику. – О, да ты, я чую, майорским напитком питаешься?
– Да уж, – сказал борттехник, и ему отчаянно захотелось выложить свою горячую тайну старшему товарищу, но вовремя вспомнил ее палец на своих губах. – Лысый из Чагчарана привез, – заложил он крутой вираж, – подарок артиллеристов. Ему лопасть из ДШК прострелили, ночевал там.
– Хорошо, что не голову. Ладно, у меня тоже бутылочка припасена – и не одна. Перед отпуском выиграл у баграмчан спор по крену. Вот помылся с дороги, сейчас пойду в балок, – моя-то еще не знает, что я вернулся. Завтра, кстати, я тебя с ней познакомлю – целый месяц от всех таю, преступная связь, блин. Подарков ей привез... Заодно поговорим и о шахматах – сделаю тебе предложение, от которого невозможно отказаться... Эх, – потянулся майор всем крепким черноволосым телом, – если бы ты знал, как хорошо жить! Но ты этого не знаешь – маленький еще!
Натянув штаны и перебросив куртку через голое плечо, майор ушел.
– Знаю, знаю, – сказал борттехник и кинулся в воду головой.
...Ночь бессонна. Борттехник не может лежать в своей жаркой постели, в грубо храпящей, пахнущей керосином и кислой пороховой гарью комнате – он выходит на улицу.
Он вышагивает по дорожке возле крыльца, бормоча и мыча. Его перебивает часовой, вдруг отделяющийся от угла модуля, – темный рыцарь в каске и бронежилете, – вам плохо, товарищ старший лейтенант? Борттехник досадливо морщится, мотает головой, часовой, успокоившись, просит сигаретку. Борттехник слепыми пальцами вытягивает и отдает ему целый пучок, просит не мешать, и продолжает шагать взад-вперед и бормотать, дирижируя пальцем.
Он возвращается в комнату, прокрадывается через шестикратный храп на маленькую кухню, включает там свет, кипятит чай, достает свою большую тетрадь и китайскую перьевую. Он пишет, начиная каллиграфически, но быстро срывается в каракули, которые утром выглядят кардиограммой мерцательной аритмии. Конечно, стихи – повторять этот ужас не будем, да и тетради той давно нет.
Следующим вечером майор позвал борттехника к себе в балок. Доставая бутылку со звездочками и стаканы, сказал:
– Сколько можно любительством заниматься. Предлагаю тебе сыграть матч на звание чемпиона 302-й эскадрильи. Отборочный мы прошли в Кагане, не будем скромничать, остальные не тянут. Наш с тобой спарринг мне нравится. Возрастной разрыв чуть больше, чем у Карпова с Каспаровым, ничьих столько же. В общем, ты привлекателен, я – чертовски привлекателен, и я не понимаю, почему бы нам не занять свободное время до конца войны – осталось-то два месяца (тук-тук-тук). Я привез часы и пару дебютных справочников – один твой. А на кон ставим по штуке чеков. Стимул и ответственность. Если согласен, то выпьем за нашу борьбу.
И они выпили.
– А теперь познакомься с нашим арбитром – сказал майор. – Хотя, вы и так знакомы, каждый день видитесь...
Война – хороший учитель. Она учит принимать неожиданности как должное. Ты всегда в готовности ответить мгновенно – и даже чуть раньше вопроса. Борттехник обернулся, уже зная, кто у него за спиной. Тот, кто во всем хочет быть первым, просто не мог выбрать другую. А майор был первым во всем – он играл на гитаре и пел, он крутил на своей «двадцатьчетверке» мертвые петли и попадал нурсом в голову врага, вдобавок ко всему он был сильным и красивым. Вот только в шахматах майор споткнулся о борттехника. Это его бесило и заводило одновременно, он считал, что дело не в силе молодого старлея, а в собственной расслабляющей снисходительности. Но мы отвлеклись...
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Песни китов - Владимир Шпаков - Современная проза
- Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас - Современная проза
- Подкидыши для Генерального - Марго Лаванда - Проза / Современная проза
- Учитель пения - Эмиль Брагинский - Современная проза
- Квартира на крыше - Уильям Тревор - Современная проза
- Сто семьдесят третий - Сергей Бабаян - Современная проза