Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Щиплет? – она дует, склонившись, но он уже не отвечает.
Он будет спать пятнадцать минут – головой на ее коленях, окружив руками. Пока автор не постучит по его голове – ей неудобно, да и подозрительно долго вы отсутствуете, друзья. Майор уже выходит из бани и думает – где вы сейчас и чем занимаетесь?
...Сейчас они идут по темному городку взявшись за руки. Они шарахаются от теней, выныривающих из-за углов, от скрипа песка под чужими ногами, – руки испуганно разлетаются, потом снова находят друг друга. Возле майорского балка, в темноте у лестницы он останавливает ее, поворачивает к себе, обнимает, шепчет на ухо...А она улыбается, она улыбается, закрывая глаза... Не торопитесь, думает автор, постойте еще минутку так, вы же не знаете, что будет дальше. Майор подождет...
Майор лежал на кровати и тренькал на гитаре.
– Ну, наконец-то, – сказал он. – Вы там спали, что ли? А тебя точно только за смертью посылать. Я тут мяса принес, полкозы заныкал, отдельно пожарили, и водка уже остыла. Слушай, почему до сих пор подругу не завел – здесь много девушек красивых. Сейчас было бы кому за тобой поухаживать, второй день рождения отпраздновать. А так – опять втроем... Ладно, будем считать, семейный праздник.
Сидели, выпивали, ели сухое и пористое, как пенопласт, мясо козы. Майор рассказывал историю спасения, все время подливая в стакан борттехника.
– Наверное, ему нельзя так много, – сказала она. – Вдруг сотрясение мозга...
– Какого, на хрен, мозга? – горлышком бутылки отодвигая ее руку, сказал майор. – У военных нет мозгов. Один мозжечок, блин! Я, например, полный идиот, несмотря на целого майора! А он вообще студент! Давай пей, студент, это лучшее лекарство от страха, который приходит ночью. Останешься сегодня один, закроешь глаза и будешь кино смотреть про сегодня: то падаешь не так удачно, – ты же не раз представлял это хряссь?! – то пулю ловишь, то взрываешься и горишь, – вертишься, мокрые простыни накручиваешь, – нет, без водки не уснуть. Если, конечно, один спишь, – и он подмигнул ему. – Мне вот бояться нечего, а ты давай, пей.
Вдруг он встал, взял сигареты, гитару, и со словами: «Пойду, подышу» – вышел.
Борттехник тут же распустил руки и губы, но она уклонилась:
– Мне надо выйти за ним. Ты не видишь, а он пьян и зол. Не знаю, чем все это закончится...
Борттехник остался один. Он положил гудящую голову на руки и закрыл глаза. Но задремать он не успел. Она вернулась:
– Он тебя зовет. Что-то мне не нравится это. Ни в чем не признавайся. А еще лучше, попробуй уйти, скажи, что голова болит. О господи, какая я дура...
Борттехник вышел в темноту. Майор сидел на высоком крыльце склонив голову на гитару. Не глядя на присевшего рядом борттехника, протянул ему плоскую фляжку с коньяком, пробежал пальцами по струнам. Вдруг задушил струны ладонью, сказал:
– А здорово мы сегодня повоевали! Понравилось тебе? Посыпался ты сегодня впервые, потом чуть не грохнули, – чувствуешь эту дрожь? Она сразу не проходит. Это излишек силы в тебе бродит – пренеприятнейшее ощущение, – тело только зарядилось по полной, а уже все и кончилось... На земле-то успели сцепиться? Или мы раньше?
– Немножко, – сказал борттехник. – Когда за пулеметом на борт вернулся, там один уже был. Я весь магазин в него выпустил.
– Завалил?
– Не знаю, – сказал борттехник. – Я убежал.
– Да и черт с ним. Все равно здорово. Наложить в штаны и с полными штанами продолжать воевать – тоже кайф... Но лучше не бояться. Война как Вий – увидит испуганного и скажет пулям: вот он! Нужно всегда быть быстрее самой войны, а это значит никогда не думать, прежде чем нажать на спуск. И никогда не жалеть после... Ты просто должен стать частью ее организма, и тогда она не тронет тебя.
Через каждую минуту он прикладывался к фляжке. Речь его уже заметно покривела, но, даже извилистая, текла свободно.
– А особенно мне спасать нравится. Когда у них уже надежды нет, а тут ты, как Чапай, – летишь и рубаешь, рубаешь... – глаза майора блеснули. Он пригнул голову, тронул струну. – Вот и песня есть хорошая, ты ее знаешь, – сказал он, и, подыгрывая на трех струнах, тихонько напел: «Там, у самой кромки бортов, друга прикроет друг...»
«Сейчас начнется», – читая в памяти продолжение песни, заволновался борттехник.
Майор отложил гитару, затянулся, щелчком послал окурок в темноту искристой дугой, вдруг обнял борттехника за плечи, зашептал ему в ухо коньяком и дымом:
– Эта война, брат, моя третья война, – она самая лучшая в моем гербарии. Признаюсь, никогда у меня не было таких шахмат, никогда у меня не было такой женщины, никогда я еще не летал с таким удовольствием и так свободно, и никогда еще, – никогда! – я не попадал в такую дурацкую ситуацию... Она дикая, как и я, мы с ней как две собаки, жадные до жизни – умные собаки, но безумные, потому что собаки все же. Знаешь, я ношусь над этой землей, над пустынями и горами, как пес, выпущенный ненадолго на волю, во мне столько силы... И в ней тоже. А ты не собака, нет... Ты другой крови... Страх меня стал посещать – так хорошо долго не бывает. Сегодня вот думал – завалят стопроцентно... В общем, решил я, если все нормально закончится, возьму ее с собой. Ты не возражаешь? – Майор засмеялся, прижимаясь лбом к виску борттехника, который сидел кроликом в удавьем кольце, и ему, загипнотизированному этим странным шепотом, хотелось расколоться, – казалось, майор сейчас же простит, и станет наконец легко...
– Слушай, – вдруг сказал майор, отстраняясь, – слушай мою мысль, только что пришедшую. Она гениальна! – он поднял палец. – А давай останемся здесь – я могу организовать. Ты напиши рапорт, командира уломаем. Останемся? Пусть они все заменяются, хрен с ними. А мы втроем останемся. Придет другая эскадрилья, мы будем летать, будем жить, играть в шахматы... У меня уже запах этой земли – как запах родины. Березки-хренозки! Это отсюда они такие березовые! Пойми, там нечего делать таким, как мы, я в этом уже убедился – такая тоска, господи, какая там тоска! Две недели не выдерживаю. А здесь... Хочешь, я тебя научу летать на «крокодиле»? Вас же Степаныч натаскал немножко, за ручку держаться можете, – а я тебя асом сделаю, гад буду! Своим оператором посажу! Что ты там со своим пулеметом понял? Ни хрена ты не понял. Ты узнаешь, каково быть огненным богом, хозяином управляемых и неуправляемых молний, я научу тебя крутить мертвые петли, ты увидишь небо под ногами и землю над головой, выше которой не прыгнешь – это страшно и весело! Ну, отвечай, согласен?
– Согласен, – сказал борттехник, понимая, что майор пьян, и завтра он не вспомнит о своем бреде. И самым странным для него было то, что он действительно был согласен сейчас.
– Договорились! – майор хлопнул его по плечу и, опираясь на это плечо, тяжело поднялся. – А теперь пошли пить, петь и танцевать...
Но в балке майора вдруг совсем развезло. Отстранив протянутую кружку с чаем, он прошел к кровати и упал лицом вниз.
– Что будем делать? – сказала она шепотом.
– Чай пить, – сказал борттехник тоже шепотом и, взяв ее за руку, потянул за перегородку на кухню.
Здесь, вместо того, чтобы подглядывать, – несколько строк из тех, что борттехник напишет в несохранившейся тетради. Но это будет через три дня, и совсем в других условиях. Дверь на лоджию открыта, ночной ветер колышет штору, шумит в кронах больших влажных деревьев, светит настольная лампа. Расписывая засохшее перо, он выводит на белом листе: «Рапорт, рапорт, рапорт. Товарищ майор, товарищ майор, товарищ майор». И с красной строки: «Мне страшно, – зашептала она ему на ухо, – кажется, сегодня я чересчур испугалась за тебя, и он это увидел» – «Мне еще страшней», – сказал я, прислушиваясь к скрипу кровати за перегородкой, отодвигая эти звуки на самый горизонт своего сознания, чтобы не мешали мне слышать ее аромат – горько-сладкий, терпкий, осенний; чтобы я мог длить это остро-нежное мгновение, чтобы ее холодные пальцы могли скользить по моему дрожащему животу и нерешительно-просяще, как кошка – одеяло, трогать мой ремень – и я уже не думаю о том, как буду выглядеть, – со свисающим до колен ремнем, стоя над вашим сокровищем и запуская пальцы в ее растрепанные волосы... О, только бы вы не проснулись, только бы не услышать командорские шаги... – удар в хрупкую челюсть негодяя будет сокрушителен! – но я не хочу думать об этом, потому что, преклоняя колени, забираю в горсть легкую теплую, влажную уже ткань, отодвигаю ее, раздваивая и раздваиваясь, освобождая теплый плод, и...
...И майор проснулся (да и спал ли он?). Проклятье, ну почему пьяный никогда не спит мертвым сном, какого хрена ему все время нужно в мире бодрствующих, которые надеялись, что он угомонился до утра! Они метнулись, заправляясь, присели на лавку за стол, схватились за кружки с холодным чаем, лица их горели, зубы стучали. Майор заглянул, обвел их неожиданно трезвым взглядом, сказал:
– Спать пора, давай, дуй домой. Примолкли тут, мадонна с младенцем, блин.
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Песни китов - Владимир Шпаков - Современная проза
- Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас - Современная проза
- Подкидыши для Генерального - Марго Лаванда - Проза / Современная проза
- Учитель пения - Эмиль Брагинский - Современная проза
- Квартира на крыше - Уильям Тревор - Современная проза
- Сто семьдесят третий - Сергей Бабаян - Современная проза