Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Соблаговолите подняться с дамами на четвертый этаж, в малый репетиционный зал справа, пианист уже ждет там; а мы придем вслед за вами — просто чтобы это не было похоже на целое шествие.
Барышня Улликова в уголке, кажется, тихо плакала в платочек, а барышня Фафрова ее утешала. Моур нисколько тому не удивился, он понял, что Тинда догадалась, до чего тесно связана только что отгремевшая бурная сцена с ее артистической карьерой. Моур ничего не рассказывал ей о том, сколько препятствий и интриг Божиславки он уже нейтрализовал, но Тинда была отлично осведомлена еще пани Майнау, восхищенной столь страстным соперничеством прославленной оперной львицы с ее, пани Майнау, ученицей. Она говаривала: «Представляешь, Тинда, у этой женщины гостиная сверху донизу обита одними шелковыми лентами с венков — репсовые и муаровые она выкидывала! А на этажерке у нее три тома толщиной с Библию — сплошь вырезки из газет, рецензии на всех языках мира! Правда, когда певица ведет летопись своей славы, стало быть, и лет ей немало; но если она боится тебя, всего лишь ученицу, то это для тебя большая честь. А ты не бойся ничего, ты — феномен и втройне перепоешь даже такой оркестр, какой у нее в горле. И она это знает. Если твой американец погорит здесь, мы с тобой поедем в другое место, пускай мне придется на старости лет укладывать чемоданы. Потому что ты будешь дурой, если сдержишь слово, данное ему, это уж точно».
Перед тем, как войти в малый репетиционный зал, Тинда перекрестилась уже троекратно, но, перекрестись она трижды три раза, все равно не справилась бы с ошеломленностью, поразившей ее, когда она вошла. Ибо молодой человек, стоявший у окна напротив двери, быстро обернулся, и, хотя против света обрисовался только его силуэт, Тинда, по рыжеватому отсвету его негустых волос ежиком, моментально узнала «уродца» Рудольфа Важку, автора «Трио для скрипки, виолончели и фортепиано, в знак глубокого уважения и восхищения посвященного барышне Улликовой», за которое он был награжден премией Академии и головокружительным поцелуем барышни.
С того памятного дня, когда он принял эту вторую награду, он больше не показывался. Словно в воду канул. И вот — вынырнул здесь, в малом репетиционном зале!
На какие-то секунды у обоих перехватило дыхание; по тому, как Важка слегка пошатнулся, стало ясно, что и он не имел ни малейшего представления о том, с кем он тут встретится. Их обоюдное волнение так бросалось в глаза, что инженер Моур, энергично двигая подбородком, подозрительно перевел глаза с одного на другую и обратно.
Рудольф Важка, опираясь пальцами на крышку рояля, обошел инструмент и сел на стул перед клавиатурой. Теперь на его лицо падал полный свет.
Не оставалось сомнений — бывший репетитор Тинды будет аккомпанировать ей на сегодняшней пробе.
5
Супруг-подкидыш
— Все-таки это, пожалуй, несколько преждевременно, — сказал доктор Зоуплна, в домашних туфлях и в старом сюртуке входя в так называемый кабинет своей супруги, доктора М. Уллик-Зоуплновой, которая с подавленным видом сидела за письменным столом, так сильно прижимая к глазам платочек, что пальцы ее прогнулись.
Манечка только фыркнула в платочек, и это был весь ее ответ на реплику мужа. Горе было таким искренним, что задрожали коротенькие прядки ее черных волос, сбегавшие в ложбинку на затылке — как они напоминали Арношту их обручение во время прогулки между высокими заборами!
Арношту довольно долго пришлось топтаться вокруг нее, прежде чем в ней одержала верх женщина, и эта женщина спросила размокшими от слез словами:
— Что именно кажется тебе преждевременным?
— Ну, все это бельишко, пеленки...
Последовавшие два всхлипа прозвучали как-то неубедительно, и третьего не последовало. Воцарилась полная тишина, но вот доктор медицины вскочила совершенно как непритворно рассерженная женщина и без единого слова сорвала со спинок стульев, приставленных к печке, один-два-три-четыре-пять сушившихся платочков; шестым она как раз утирала слезы и на шестом стуле сидела; как видно, и того и другого было в ее приданом по полудюжине.
С той же стремительностью Маня подошла к окну и, снова впадая в тон неподдельного сожаления, проговорила:
— Все я могла предполагать, Арношт, только не то, что ты сделаешься циником. Я знала тебя идеалистом!
— Сама виновата, — парировал Арношт. — Кто отвратил меня от звездных миров и повернул к земному?
Маня вздохнула — прерывисто, словно спускала свой вздох по ступенькам.
— Дразнишься?! — и новый поток слез.
— И не думаю, милая Манечка, — с веселой жестокостью ответствовал Арношт. — Хочу только обратить твое внимание, что слезами-то можно ведь и пересолить сладкую твою тайну. Поразительно, как даже самая рассудительная женщина теряет разум именно тогда, когда он больше всего ей нужен!
— И так говорит человек, некогда посвящавший меня в музыку сфер! — запричитала Маня, прижимая платочек к глазам, а локти к подоконнику.
— Подожди, Маня, вот подойдут твои сроки, тогда и узнаешь настоящую музыку — земную, человеческую.
— Хоть бы не насмехался! И я вовсе не хотела!
— Я не насмехаюсь, Маня, а смеюсь, и могу сказать — давно мне не было так славно, как сегодня.
Тут один глазок Мани выглянул из-под платочка, как бы на разведку — точно так же наивно, как это бывает у маленьких девочек в самом разгаре неутешного плача.
— Только — можно ли тебе верить? — продолжал Арношт. — Было бы забавно, если б не подтвердился диагноз, который ты сама себе поставила, ха-ха!
Теперь выглянул и второй Манин глазок; она потянула носом воздух:
— Ты что — куришь? Господи, Арношт!
Такое отклонение от темы не имело никакой связи с предыдущим, однако было не лишено смысла. Впрочем, если Маня хотела таким образом отвести внимание от намека на свой ошибочный диагноз, то ей это не удалось. Напротив!
— Что поделаешь, Манечка — надо: курю даже сигарки. Так порекомендовал мне профессор Бенеш, а то я...
— Что «а то»?
— Слишком толстею.
— Он говорит, что ты толстеешь, и ты ему веришь?
— Если б так говорил он один, я, быть может, и не поверил бы; но есть еще один непререкаемый авторитет...
— Сейчас весь факультет призовешь в свидетели!
—
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика