На концерте в «Олимпийском» номер получился также отлично и был на ура воспринят публикой.
Концерты прошли при полном аншлаге (мы сделали их в Москве, Питере и даже Екатеринбурге), и это событие стало большой и красивой точкой в завершении очередной «арийской» пятилетки и в окончании тура. Мы некоторое время раздумывали, как назвать эту юбилейную программу, и я предложил такому формату название «Ария-фест».
Заключительный – новогодний – концерт 2010 года прошел как обычно в ДК МАИ. Но запомнился мне не сам концерт, а то, что произошло после него. Я проснулся на следующее утро и почувствовал, что у меня заложено левое ухо. Вообще, так бывает после концертов достаточно часто, если оказался, например, слишком близко у колонки, или что-то зафонило, или просто от излишней мощности… В общем, обычное дело, и я не придал этому значения, подумав: скоро пройдет. Чувствовал я себя, конечно, очень некомфортно, так как одним ухом, получается, не слышал совсем. А дело было уже перед самым Новым годом. Прошел день, второй – а легче мне не становится. Потом вроде отпустило, но не до конца… Решил, что пойду покажусь специалисту, но в череде новогодних праздников как-то все было не до этого, и к врачу я собрался идти только где-то 15 января.
Пришел к врачу, в клинику, которая находилась во Дворце молодежи – как раз накануне записи обратил внимание на нее. Сначала врач подумала, что возможно я не мою уши и у меня серные пробки. Я говорю: «Это вряд ли… а вот оглохнуть я могу запросто!». И рассказал ей о роде своих занятий. Провели несколько исследований, и выяснилось, что я этим ухом почти ничего не могу расслышать. В итоге врач заявляет:
– Вам срочно нужно ложиться в больницу! У вас острая нейро-сенсорная тугоухость.
Выяснилось, что это, по сути, микроинсульт, когда в ухе рвется сосуд. Одним словом, далеко не шутки… Я, конечно, такого не ожидал. Но медлить было нельзя, и я тут же позвонил своему другу-врачу Григорию Кочергину, у которого было очень много знакомых среди докторов, и спросил, нет ли у него знакомого врача, который мог бы мне помочь.
– Есть такой,– отвечает Гриша и дал мне контакты своего друга в Первом меде (Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова). Я туда позвонил, Гришин друг сразу сказал: «Приезжайте». Я приехал, он произвел осмотр и подтвердил выставленный мне диагноз.
– А когда вы заметили, что пропал слух? – спрашивает меня врач.
– Дней двадцать назад…
– Да-а, это очень долго. Вот если бы вы пришли на следующий день, то слух бы удалось восстановить полностью, а сейчас у вас слух в этом ухе снижен на 30 %, и неизвестно, на сколько удастся его восстановить.
– Прекрасно… – опешил я.
– В общем, завтра с утра приходите и ложитесь в больницу, – распорядился врач.
Таким образом, в начале 2011 года я попал в больницу с неожиданным и серьезным диагнозом.
Как я и упомянул выше, я лежал в больнице на Пироговской улице, в Первом меде. Ко мне там очень хорошо там отнеслись, лечил меня Василий Петрович Соболев, заведующий отделением, друг Гриши Кочергина. Хоть и я попал туда по знакомству, но мне не создавали каких-то особых условий, лежал я в общей палате. Я пробыл в стационаре две недели, мне делали капельницы, ставили уколы, я ходил на иглоукалывание; у меня даже было несколько сеансов в барокамере, чтобы скорректировать разницу в давлении и насытить организм кислородом (процедура называется «гипербарическая оксигенация»), и это тоже положительно влияло на слух. По окончании лечения мне провели исследование. Выяснилось, что теперь потеря слуха в левом ухе составляет уже не 30 %, а около 15 %.
Чем же я там все это время занимался? У меня тогда уже появился iPad, и мы с Ритой Пушкиной работали над текстами к новому альбому; в частности, к «Боям без правил» – помню, очень много было у нас вариантов для этой песни, и за две недели мы все же «добили» этот текст. Тогда же появились первые варианты текста к «Фениксу». Так что две недели, которые я провел в больнице, оказались для меня одновременно и отдыхом – я ходил на полезные процедуры, регулярно питался диетическими блюдами, – и плодотворным периодом работы над грядущим альбомом. В общем, я вспоминаю то время, несмотря на то что это была больница, с очень большим теплом, как будто побывал в санатории.
Когда я выписался, у нас почти сразу опять начались гастроли. Я лежал в больнице как раз где-то до конца января, а уже в конце в феврале мы поехали в тур. До его начала мы успели записать бас и барабаны и даже, по-моему, гитары к новым песням. То есть у нас уже были болванки, и можно было записывать вокал.
Относительно вокала, а точнее, вокалиста к этому времени в группе уже начались неприятности. Про атмосферу в группе в то время уже сто раз везде говорилось, так что нет смысла в это особенно углубляться. Артура перестал устраивать тот доход, который он получал, ему хотелось большего, мол, начинали во дворцах спорта, а «скатились» в клубы, несмотря на успех предыдущего альбома. На мой взгляд, конечно, можно винить в этом своих коллег, но и себя тоже – значит, коллективная работа получилась не настолько эффективной, как могла бы…
В общем, в группе росло глухое недовольство и отчуждение между вокалистом и остальными участниками. И, когда приступили к записи вокала, никому не понравился ни процесс, ни результат. Все было через «пень-колоду», как будто по принуждению… Ну, и итог получался ожидаемо плачевный. Тем более, если в коллективе царит свободная, дружеская атмосфера, всегда можно сказать: «Эй, чувак, ну что ты поешь, это никуда не годится. Давай напрягись еще, я знаю, ты можешь!» – или что-то в этом роде. А когда отношения натянутые, «сквозь зубы», то здесь уже непонятно, как требовать от человека нужного результата. Тем более что Артур в ответ на наши претензии отвечал:
– А я не понимаю, чего вы от меня хотите…
И вроде да, спел он по нотам, а как объяснить, что получилось не то, что нужно и надо бы еще постараться, когда ему и стараться как раз и не хотелось?
Одним словом, ситуация сложилась тупиковая. Мы в такой атмосфере попробовали записать одну песню – не пошло, бросили, попробовали вторую – то же самое… Поехали опять на гастроли, но и во время них продолжали думать, что и как нам делать дальше,
