Эти свидетельства Крашевского дополняют замечания Х. Каменского и Т. Бобровского, пытавшихся понять происходящее, и одновременно дают подсказку исследователю насчет того, что следует изучить для понимания причин общественной стагнации.
Консерватизм польских помещиков Юго-Западного края в изучаемый период был продолжением существовавшей и уже устаревшей к концу XVIII в. позиции шляхты. Причины подобной инертности следует искать прежде всего в самой польской шляхте, но не следует забывать и о том, что любое стремление к переменам было обречено на неудачу из-за присутствия царских властей. После аннексии этих земель Россией у шляхты было две возможности. Уже шла речь о низкопоклонстве шляхетского меньшинства, стремившегося любой ценой получить доступ к общественным почестям. Однако чаще всего главную роль играл страх. В 1845 г. был арестован и сослан в Вятку приехавший из Царства Польского Хенрик Каменский, который собирался агитировать за революцию на Волыни и распространять свое сочинение «Жизненная правда польского люда»737 (1844): «Я испытал глубокое разочарование… столкнулся… с группой людей, страстью которых была великосветская изысканность, а точнее, более или менее удачное ей подражание; страх перед москалями, доходивший до унизительной степени; счастьем и честью считалось быть отмеченным улыбкой или дружеским словом военного губернатора или же принимать гражданского губернатора…»738
Этот революционер, проникшийся идеями С. Ворцеля, подолянин, возглавлявший Польское демократическое общество в Париже, не хотел верить своим глазам, когда увидел в Житомире свою семью, общавшуюся с русскими, говорящую по-русски и не желавшую верить его словам о том, что в Варшаве подобное поведение считается позорным. Его даже обругали за то, что он напомнил дочери своей двоюродной сестры, что она полька: родители опасались, что девочка может это повторить в обществе! А вот в вызывающем поведении буянившей золотой молодежи, в ее разнузданности и анархизме он видел бунт, отказ превращаться, по словам Т. Бобровского, в «общественных слизняков». Этот бунт, конечно абсурдный, свидетельствует о полной фрустрации зажиточной части общества, особенно на протяжении десятилетнего периода со времени подавления Ноябрьского восстания. Именно поэтому Бобровский не осуждал «короля гуляк» Антония Шашкевича, у которого было немало конкурентов в околицах Бердичева.
Какие же перспективы были у людей, упрямо не желавших принять к сведению свершившийся 40 или 50 лет тому раздел Речи Посполитой, игнорировавших российские учебные заведения, царскую службу и армию, пытавшихся жить так, как будто их поместий и крепостных было довольно, чтобы гарантировать обособленное существование, а для сохранения Аркадии было достаточно улыбаться русским?
Для понимания консервативной позиции помещиков следует помнить, что ее определяли не только архаичные предрассудки, но и страх перед реакцией царских властей.
Культурный террор: Учебные заведения и пресса
Тот факт, что в 1845 г. родители из числа землевладельческой шляхты не осмеливались сказать своим детям, что они поляки, является свидетельством того, насколько жесткими и действенными были меры по ликвидации польского характера этой группы. Наиболее грозной мерой оказалось полное изгнание после 1831 г. польского языка из системы школьного образования. Эта система, унаследованная от Комиссии национального просвещения, получила развитие на всех бывших польских землях, присоединенных к Российской империи, в период 1803 – 1824 гг., когда образование курировал А. Чарторыйский. В трех губерниях Правобережной Украины до 1831 г. действовало 19 средних учебных заведений, в основном при монастырях, способствовавших не только получению образования, но и развитию польской интеллектуальной среды. Об этом уже шла речь в четвертой главе первой части. Припомним только, что пять школ этого типа действовало в Подольской губернии (Винница, Каменец, Меджибож, Бар и Немиров), в 1822 г. в них учился 1461 ребенок; четыре – в Киевской губернии: базилианские школы в Умани и Каневе, в которых в 1816 г. было 569 учеников, и школы в Махновке и Радомысле; двенадцать – в Волынской губернии, где школьное образование было особенно развито – в 1822 г. там насчитывалось 2673 ученика739. Согласно данным, приведенным в документе от 10 февраля 1832 г. (см. ниже таблицу), еще в апреле 1831 г. в этой губернии было достаточно много учеников, которых отослали домой под предлогом эпидемии холеры740.
Поскольку польские учебные заведения принимали весьма активное участие в восстании741, многие из учеников и преподавателей преследовались на протяжении ряда лет. Например, в Виннице начиная с декабря 1830 г. было арестовано и посажено в тюрьму 15 учеников за создание «тайного общества». В связи с этим делом А.Х. Бенкендорф упрекал подольского гражданского губернатора Н. Грохольского, а военный губернатор Я.А. Потемкин сделал выговор директору Ковалевскому и вынудил написать 28 апреля 1831 г. письмо с раскаяниями на имя генерал-губернатора Левашова. Двенадцать из пятнадцати осужденных учеников были сосланы в 14-й и 15-й пехотные полки, приговоры были вынесены на основании 80-страничного дела с их признаниями. Ходатайства родителей о возвращении детей в феврале 1835 г. не дали никаких результатов742.
Подобных дел было очень много, однако наибольшее впечатление произвело закрытие самого престижного учебного заведения – Кременецкого лицея. Несмотря на то что, как нам известно, некоторые современники признавали поверхностный характер преподаваемых в нем знаний, это заведение, созданное Т. Чацким и на словах страстно поддерживаемое волынской шляхтой, было важным символом, а его ликвидация превратила этот символ в настоящий миф о золотом веке польской культуры на Украине.
Т. Щеневский посвятил один из томов своих воспоминаний этому учебному заведению. Из приводимых им исторических анекдотов вырисовывается образ молодежи, не перетруждавшей себя учебой. Танцы, верховая езда, фехтование и иностранные языки были основой получаемого образования. Воспоминания о беспечной молодости приобрели со временем идиллическую окраску: «Почти все исчезло или готово уйти, но мы считаем, что моральная добродетель кременецкого воспитания, это единственное наследие, стоящее выше материального уничтожения, заглушит завистливые голоса и в сиянии увенчает память об исчезнувшем творении Чацкого»743.
Уже говорилось о том, насколько это учебное заведение, верное концепции шляхетской культуры, находилось в оппозиции к идеям национального образования, реализуемым в Вильне. Партикулярному духу лицея, как мы знаем, были чужды универсальные идеи, исповедуемые бывшим ректором Виленского университета Яном Снядецким. Это объяснялось очень давним стремлением местной шляхты играть ведущую роль в распространении польской культуры и католицизма в православном мире. Еще при заключении между Речью Посполитой и Гетманством Гадячского договора 1659 г. поднимался вопрос о создании двух академий на Украине с целью укрепления связей униатов с латинским миром. В 1789 г. этот вопрос вновь поставил Г. Коллонтай в «Письмах анонима», учесть которые он настоятельно советовал Т. Чацкому при создании учебного заведения в Кременце в 1804 г. Как уже отмечалось, волынская шляхта стремилась создать независимое от Виленского университета высшее учебное заведение. И Кременецкий лицей можно было назвать настоящей школьной схизмой как в том, что касалось программ, полностью отвечавших стремлениям местной шляхты, так и в методах финансирования, в основе которых была щедрость отдельных дарителей. Шляхта, предоставляя средства (в дар или по завещанию), считала, что имеет право вмешиваться в учебный процесс. В 1818 г. был подготовлен проект создания попечительского совета, который был отвергнут Виленским университетом. Однако с этого года гимназия стала называться «лицеем» по образцу Царскосельского лицея, что лишний раз подчеркивало аристократические амбиции его покровителей744.
Понятно, что закрытие Кременецкого лицея, считавшегося инкарнацией шляхетского духа на Украине (в то время как другие учебные заведения воспринимались как отделения ненавистного Виленского университета), было воспринято как огромное унижение. Все имущество лицея, приобретенное благодаря пожертвованиям шляхты, было передано в Киев, где в 1834 г. должен был открыться русский университет. Согласно общему отчету о состоянии учебного заведения от 9 февраля 1833 г., ежегодная финансовая часть взносов шляхты составляла 19 788 рублей серебром, тогда как доходы бывших иезуитских имений приносили 5700, а собственные предоставленные государством фонды лицея – 5183 рубля серебром. Таким образом, «передача имущества» была не чем иным, как грабежом. Не стоит забывать об этом «вкладе» в создание Киевского университета745.
