Остается вопрос, насколько близка была этим молодым людям программа Ш. Конарского, в которой, как мы далее увидим, туманно излагались благородные идеи. В любом случае, судя по небольшому числу участников, это движение не было мощным. Т. Бобровский, в то время студент университета, чаще имел дело с золотой молодежью, разъезжавшей в собственных экипажах, пьющей шампанское и играющей в карты. Подобному образу жизни в университете, отличавшемуся бездеятельностью, как и жизнь в поместьях, способствовала система экзаменов, которые сдавались всего раз в два года765.
Как бы то ни было, очевидно, что и создание закрытых учебных заведений, и драконовские репрессии за проявления национального духа преследовали одну и ту же цель – запугивание населения и доведение его до состояния апатии и инертности. Цель эта, безусловно, была достигнута. Польский вопрос продолжал тревожить царские власти, кое-кто даже предлагал запретить полякам выезжать за пределы западных губерний империи. Одним из самых ярких примеров подобных антипольских настроений является записка, которую Николай I поручил рассмотреть 22 сентября 1842 г. Комитету западных губерний. Записка была подготовлена генерал-адъютантом А.А. Кавелиным.
По мнению Кавелина, можно было превратить Киев в центр обучения польской молодежи при условии, что программа обучения не будет выходить за рамки политехнических учебных заведений. А именно следовало создать межевую, гидрологическую, лесотехническую и др. школы. Это дало бы возможность «укротить» стремление к учебе во всех западных губерниях, особенно в Литве, «дать другое направление сему опасному потоку» среди польского дворянства, «самого вредного сословия для сего края». Это, по его мнению, дало бы возможность избежать распространения «польской заразы» на другие российские университеты, поскольку польская молодежь уже появилась в Москве, Петербурге, Дерпте, в особенности после закрытия в 1842 г. Медико-хирургической академии в Вильне, уцелевшей после закрытия Виленского университета. Следовательно, отмечал Кавелин, «молодые люди сии, поступая в русские университеты поневоле от уничтожения университетов почти во всем Западном крае, с готовым уже образом мыслей, с химерами о восстановлении Польши, с сердцем, напитанным ненавистью к России, с мщением в душе за насильственное удаление из родного края, могут заразить и прочих учащихся, а вряд ли обрусеют»766.
Уваров не видел необходимости заходить так далеко и убедил Комитет в том, что лишь немногие поляки отправляются учиться дальше Киева. По его мнению, опасность была преувеличена и принятых до этого времени мер было достаточно. Среди последних он упоминал создание закрытых учебных заведений на Правобережной Украине и ликвидацию Виленской медико-хирургической академии: «…сие последнее убежище безумного польского патриотизма теперь совершенно разрушено и конечно никогда уже не возобновится»767. Если исходить из количества польских студентов в царских университетах в канун восстания 1863 г., такой оптимизм выглядит преувеличенным. В 1861 г. студентов-поляков насчитывалось 388 в Петербурге и 423 в Москве. Примечательно то, что они в большинстве происходили не из Украины. Половина из них принадлежала к чиншевой шляхте, а значит, прибыла из литовских или белорусских земель, где ревизия прав на дворянство и деклассирование в однодворцы так и не были завершены768.
Временная либерализация в области образования наступила 16 июля 1860 г., когда Александр II в ответ на прошение Киевского дворянского собрания, составленное Леонардом Янковским и Тадеушом Бобровским, дал согласие на включение уроков польского языка в программу гимназий в трех губерниях Правобережной Украины и в Киевском университете. Однако меры эти были запоздалыми и ограниченными769.
Обратимся теперь к преследованиям печати. Скрытый страх царских властей перед возрождением польского патриотизма, а то и радикализма польской эмигрантской среды зачастую совпадал с опасениями польских помещиков и выразился в ужесточении репрессий после «Весны народов» 1848 – 1849 гг. В этот раз они были направлены против польского журнала, который на протяжении тридцатилетнего периода был единственным польским печатным органом на Украине. Это был ежегодник «Gwiazda», выходивший в 1846 – 1849 гг. Его читательская аудитория формировалась из выпускников средних школ Украины и студентов Киевского университета. Сам факт его закрытия свидетельствует о стремлении властей пресечь на корню развитие польской интеллектуальной среды на Украине.
В Российской империи выходили польские журналы, а именно уже упомянутый петербургский еженедельник «Tygodnik Peterburski», а также редактируемый Ю.И. Крашевским в Вильне журнал «Athenaeum». «Tygodnik» стоял на крайне консервативных позициях, на его страницах печатались Жевуский, Грабовский и сторонники ультрамонтанства. Тираж второго журнала едва достигал 200 экземпляров.
Ежегодник «Gwiazda» был направлен против петербургского польского реакционного кружка770. Его редакторами были трое молодых людей, двое из которых происходили из бедной шляхты, а третий принадлежал к помещикам средней руки. Зенон Фиш был самоучкой. Его отец владел небольшим селом в Черкасском уезде, а сам он прошел через унизительную службу в «канцеляриях» крупных землевладельцев, о чем с горечью сообщал в первом номере журнала. Из осторожности он избрал псевдоним Т. Падалица, который нельзя назвать случайным. В украинском языке одно из значений слова «пáдалиця» – это поросль из зерна, оставшегося на поле после жатвы. Он видел себя человеком, уцелевшим в ходе крупномасштабных чисток и депортаций 1831 г. Другой редактор, Ю. Юркевич, до 1830 г. учился в базилианской школе в Умани. Он также был вынужден зарабатывать на жизнь нелегким трудом: сначала как гувернер, позже – о, ирония судьбы! – как переводчик Киевской ревизионной комиссии. Последний из редакторов, Антоний Марчинковский771, происходил из семьи немного более зажиточной, родился в 1823 г. под Киевом, учился в Киевской гимназии, а с 1841 г. – в университете, но так и не окончил его.
Благодаря поддержке Ю.И. Крашевского молодым редакторам удалось издать первый номер в Петербурге в 1846 г. (вскоре Крашевский испугался дерзости молодежи и покинул журнал после выхода второго номера), а затем, благодаря издателю и владельцу книжного магазина К.Т. Глюксбергу, – три следующих номера в Киеве в 1847, 1848 и 1849 гг. Действительно, новая тональность, отсутствие уважения к консерваторам должны были понравиться многим мелким помещикам, которые, как мы видели, зачитывались Гете в своих богом забытых селах. Журнал предназначался и для немногочисленной мыслящей элиты в таких городах, как Каменец, где позднее доктор Антоний Ролле772 собирал воспоминания о Кременецком лицее, или Житомир, где молодые литераторы, такие как Кароль Качковский, находились под влиянием Крашевского. У первого номера было 567 подписчиков, у второго – уже 880, чему способствовали нападки петербургского «Tygodnik» на новое издание. У двух следующих номеров было лишь 405 и 308 подписчиков соответственно, однако известно, что каждый номер выходил тиражом в 1050 экземпляров, что, принимая во внимание и политический климат того времени, и место издания, можно назвать значительным тиражом. Успех этого журнала, который был своего рода литературным ежегодником, объясняется спецификой читательской аудитории, в которую входили представители малоземельной шляхты и канцеляристы, получившие школьное образование, но не принадлежавшие к интеллигенции в строгом смысле этого слова. Появление подобной группы читателей, еще тесно связанной с традиционными полуфеодальными порядками, свидетельствует о том, что существовавшая система стала давать трещины.
Ежегодник, судя по подбору сотрудников и характеру публикуемых статей, несомненно способствовал углублению этого процесса. Редакторы не только привечали в журнале авторов своей социальной группы (врач К. Качковский или студент Е. Желиговский), но и размещали анонимные тексты о поляках, сосланных за патриотическую деятельность на Кавказ простыми солдатами, – о В. Давиде, Т. Ладе-Заблоцком, В. Стшельницком773, Ю. Заленском. Содержание журнала не могло не произвести впечатления на читателя. Многие авторы критиковали исповедуемую Х. Жевуским концепцию неподвижной, пассеистской и провинциальной истории. Они доказывали, что невозможно вдохновляться идеями Ж. де Местра в эпоху, когда умами овладело гегелевское учение о прогрессе и исторической закономерности. В этом закоснелом, запуганном мире они называли имена, от которых у консерваторов должен был идти мороз по коже, – Л. Бланк, Ж. Мишле, Г. Гегель, Ш. Фурье, а также имена поляков, которые достаточно свободно действовали на польских землях, аннексированных Пруссией; не обошлось без приведения «безбожных» цитат из Б. Трентовского или даже из опасного «коммуниста» К. Либельта.
