Воскресенье вынимать частицу за тебя и всех Наших, наверно, ты будешь говеть с Нами. Надеюсь, что Мы будем у обедни.
Где твоя бедная бабушка – часто её вспоминаю в её одиночестве и твои рассказы, помнишь. Кто тебе «happy Christmas» («счастливого Рождества») скажет по телефону?[871] Прошлый год ты у Нас жила. А где Сережа с женой?[872]. Ты их никогда не вспоминаешь в письмах. Ты знаешь, Линевич женился и Гротен тоже прямо из крепости[873]. Ты не видела Маню Ребиндер, они летом были ещё в Павловске, с Нашего отъезда о них больше ничего не знаю. А где епископ Исидор и Мелхисидек?[874]А про Протопопова не знаешь – говорят, что у него прогрессивный паралич?[875]
Понимаю, что ты ничего писать не сумеешь пока. Слишком всё свежо, раны болят, странная наша жизнь вообще. Не правда ли? Целые тома написала бы. Зиночка Толстая с мужем и детьми давно в Одессе, в собственном доме живут – очень часто пишут, трогательные люди. Рита (Хитрово) гостит у них очень редко, она нам пишет. Ждали они в октябре[876]Лили (Ю.А. Ден), о ней уже ничего 4 месяца не знаю. Маленький Седов (помнишь его), тоже вдруг очутился в Одессе, прощался с полком[877]. Про Малину ты ничего не слыхала?[878] Эристов[879] тебе передал Татьянино письмо? Байба[880] и вся семья в Ялте, кроме мужа, который в Москве в церковном соборе[881]. Федоров[882] в Москве, учителя Петров и Конрад в Царском, там Мари Рюдигер. Муж мадам Комстадиус[883] умер. Стараюсь тебе о всех давать известия. Хотя ты, наверно, больше знаешь, чем Я. Где Горяинов, остался ли при своём хозяине?[884]
Дети носят брошки Екатерины Викторовны (Сухомлиновой), а Я твою фотографию вставила в рамку и повесила на стене так, что лёжа в кровати всех твоих вижу. Ты не увидишь мать генерала Орлова?[885] Я знаю, что ты её не так любишь, но она такая одинокая. Иван (поручик И.А. Орлов) убит, Алексей[886] далеко, она одна и могила в Царском, жаль старушку[887].
Вяжу Маленькому (Цесаревичу) теперь чулки, Он попросил пару, Его в дырах, а Мои толстые и теплые. Как зимой прежде вязала, помнишь? Я Своим людям тоже делаю, всё теперь нужно. У Папы (Государя) брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у Дочек в дырах. У Мамы (Государыни) масса седых волос. Анастасья очень толстая (её отчаяние), как Мари раньше была, большая, крупная до талии – надеюсь, что вырастит ещё. Ольга худая, Татьяна тоже, волосы чудно растут, так что без шали бывают (как Рита зимой)[888].
Подумай, газеты пишут, что князь Трубецкой соединился с Калединым[889], молодец. Вдруг написала по-английски. Не знаю, хорошо ли это или нет, ведь пока Аннушка не с нами пишу иначе, а ты сожги Мои письма – вдруг опять придут и осмотр сделают.
17‑го все молитвы и мысли вместе, переживаем опять всё[890]. Были утром у обедни, такое утешение. Наших не пускают, так как у них нет позволения из Петрограда, но надеются, когда соберется Учредительное Собрание. Солдаты и Панкратов[891](комиссар наш) не пустят[892], ждут другие комнаты, которые подешевле, но страшно трудно найти. Очень они обижены и подозревают, что слуги в Нашем доме против них интригуют, что неправда, так что, если Аннушка глупости напишет, знай, что неправда.
Чемодуров насплетничал из болтливости – это его слабая сторона, а то он чудный. Его жена взяла Мою записку в Собор на горе, архиерейская служба шла, тогда не принято поминать за здравие, но когда диакон узнал, что это от Меня, громко прочитал все Имена, так рада. Диакон даже оставил у себя записочку. Епископ Гермоген[893] страшно за «Father» (Государя) и всех. За упокой дала записочку в нашей церкви (и чувствовала таким образом – соединяюсь со всеми, крест его был у нас и во время всенощной лежал на столе).
Надо кончать письмо, уж очень длинное. До свидания, родная Моя, буду особенно за тебя молиться, когда Праздник. Помнишь, начали Новый Год вместе (Ник. П. тоже)[894]. В эти 11 лет никогда не случалось так долго с тобой расставаться. Храни тебя Христос. Крепко, крепко (целую). Всем милым добрым, которые Нас вспоминают, привет. Мои тебя нежно целуют. Родителям привет.
М.
№ 34
М.М. Сыробоярской
Тобольск, 18 декабря 1917 г.
Сколько у Вас тревог и переживаний! И всё придётся одной в себе держать. Как хотелось бы Вас видеть, утешить, согреть страдающую душу. Кто теперь не страдает? Сколько слёз и молитв, стоны и рыдания поднимаются к Творцу Небесному. Неужели Он не услышит вопль? Да, услышит и пошлет утешение, бодрость духа, умилосердиться. Многострадальному Иову пришлось столько претерпеть, а теперь наше время пришло, и вся Россия страдает от влияния зла, «беса», по другим словам, запутал он умы, искусил заблудших. Но пройдет это в своё, нам смертным неизвестное, время. Несёт народ тяжелое бремя: все, что обещали Ему и что сдержать не в силах, один обман от самого начала. Боже, спаси и услышь наши слёзные мольбы.
Были утром у обедни. Погода так добра, только 6 градусов. Вообще мало снега, а ветер сильный. Надеюсь, что письмо дойдёт к праздникам. Желаю Вам всяких благ. Господь Бог благословит и сохранит Вас и Ваших дорогих. Дети и Я горячо Вас целуем.
Сестра.
№ 35
А.А. Вырубовой
Тобольск, 20 декабря 1917 г.
Кажется Мне странным писать по-английски после 9 тяжелых месяцев. Конечно, Мы рискуем, посылая этот пакет, но пользуюсь Аннушкой. Только обещай Мне сжечь все Мои письма, так как это могло бы тебе бесконечно повредить, если узнают, что ты с Нами в переписке. Люди ведь ещё совсем сумасшедшие. Оттого не суди тех, которые боятся видать тебя. Пускай люди придут в себя.
Ты не можешь себе представить радость получать твое письмо. Читала и перечитывала его Сама и Другим. Мы Все вместе радовались ему, какое счастье и благодарность знать тебя на свободе, наконец! Я не буду говорить о твоих страданиях. Забудь их, с твоей фамилией, брось всё это и живи снова. О скольком хочу сказать и сказать ничего не могу. Я отвыкла писать по-английски, так как писала карточки без всякого значения.
Твои духи так напомнили тебя – передавали
