Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дождь, пролившийся в этот день,
Был действительно сильным очень.
Строку, в которой «сверкало единственное солнце», акын-ага попросил, однако, повторить, а потом сказал: «Конечно, приятель твой не поэт, но он чистосердечен, и душа его не утратила младенческой ясности. Что он видит и что чувствует, хочется ему передать, как оно есть. Хороший человек из него должен выйти».
Вспомнив последние строки этого стихотворения, Уакас рассмеялся было и тут же смолк. Рядом загоготали гуси. Гуси в горах?.. Он даже дышать перестал и весь обратился в слух. Звон… И совсем рядом. Он огляделся. Под выступом, на котором он сидел, скрипел на ветру курай и стонал. Где-то вдалеке натужно затарахтела сенокосилка и тут же смолкла. Лишь ветер посвистывал, ударяясь в расщелины скалы.
Он оперся о ружье и встал. Земля у ног его была вся в катышках кумалаков. Кумалаки были крупнее овечьих и чуть удлинены. Архаровы кумалаки. Они уже немного подсохли. Это все, что досталось ему от самки с ягнятами. Он подобрал несколько кумалаков и тут же бросил, побоялся руки запачкать. Когда-то, еще в чабанах, подражая Кармыс-аксакалу, он тоже гадал на кумалаках, на архаровых и овечьих. Загадывал он всегда на одно и то же — на девчонку младше его на один класс.
Он стал спускаться и лишь тут взглянул на свои туфли. Их было не узнать — нежная лайка висела лохмотьями. И нужен был ему этот архар… Брюки в птичьем помете. Попробовал соскрести — остались пятна. Колени в чем-то липком — смола, от курая или сасыра. И эту дрянь не соскребешь. Черт бы побрал всю эту пакость!
Под ногами что-то хрустнуло — он не заметил, как влез в заросли дикого конского лука. Сдвоенные стебли пожелтели. На верхушках еще оставались острые пики головок, но и они уже выцвели. Кругом валялась высохшая желтая шелуха — работа аульных мальчишек. Уакас рванул длинный плотный стебель, но не выдернул его, а лишь сломал посередке. На сломе выступило густое молоко. Он коснулся его языком — горечь страшная — и тут же выплюнул. Добавляют в куырдак да в любое мясо… Дичь какая-то. Горечь растекалась по языку, разъедала рот, — ни сглотнешь ее, не выплюнешь. Все в котел, все в утробу. Всякая дрянь им в добро.
Он спустился в лощину шириной с полкилометра, всю покрытую густой луговой травой, а дальше желтело ровное поле. Трава была еще не скошена. То место, где он спустился, поросло светлыми зарослями шилика. Кустарник расползся по площади, на которой вполне мог бы разместиться аул. Два тополя у края кустарника похожи были на воспитательниц, ведущих на прогулку детсадовских малышей. Сколько времени здесь проведено! Сколько травы измято! Только тогда было не два тополя, а две или три рощицы. И шилик не разбежался так. Наверное, поэтому место показалось сначала Уакасу незнакомым. Под тополями должен быть большой родник. Родниковая вода пробивается сквозь заросли тростника и, сбегая к равнине, теряется где-то в лугах.
В горле запершило, когда он вспомнил о роднике. Уже вошло в привычку каждый день в эту пору пить кумыс. «Живая вода, — подумал он. — Напьюсь — воскресну».
Родник был на своем месте. С одной стороны он зарос травой, трава убегала дальше, вверх по склону, а противоположная, полого спускавшаяся сторона была вся в гальке, втоптанной в землю скотиной, приходившей сюда на водопой. Галька была перемешана с коровьим и конским навозом. «Все равно вода проточная, чистая. Напьюсь», — жажда не давала покоя. Родник был тих и прозрачен. Ясно виднелось дно, и в нем — глазки, из которых бурунчиками била вода. Уакас уперся руками в землю и припал к воде. Она была ледяная, и сразу заломило зубы. «Ангину бы не схватить». Он сделал два глотка, и тут из-под камешка на дне выползла какая-то тварь. Водяной жук! Гнусность какая! Словно смутившись за свой вид, жук юркнул обратно под камешек. Но Уакас больше не мог пить. «Дизентерия теперь обеспечена», — сокрушался он, а пить хотелось, и надо было возвращаться домой.
Через гору он возвращаться не стал. «Тише едешь — дальше будешь», — и он отправился по спокойной тропинке, гладким кольцом огибавшей подножие горы.
Тропинка бежала лугом, и он ладонями касался трав, доходивших до пояса. «Домбру б сейчас», — в голове застучали рифмы и тут же оборвались. Он упал ничком так, что ружье отлетело далеко в сторону. Оказывается, он угодил в одну из тех канав, которые избороздили луг, неся в себе воду. Он промок до колен. Брюки прилипли к ногам и были сплошь облеплены мокрой травой и тиной, ступни заволокла синевато-бурая жижа. «Будь ты проклята, эта трясина!» И тут прямо перед ним, громко гогоча вспорхнули два огаря с золотистой спинкой и белоснежным брюшком, и в белых полосах были крылья. Хороши, ничего не скажешь. Уакас ползком добрался до ружья. Птицы как вспорхнули разом, так парой и понеслись к горам, но, когда он прицелился, они тут же повернули обратно. Лениво взмахивая крыльями, они шли прямо на него, Уакас взял на мушку первого, нажал на курок. Слабо треснул выстрел, но огарь не упал. Не упал и второй, а, лишь сразу взмыв в вышину, будто ветром ударило их снизу, они быстрее замахали крыльями и с тем же звучным гоготом пронеслись над Уакасом. С молниеносной быстротой он перезарядил ружье, прицелился, теперь во второго, и выстрелил. И снова ни один из них не упал, а сделав широкий виток, они повернули назад. Теперь, чуя опасность, они шли порознь. Один, сторонясь подозрительного места, где стоял человек, держался поближе к горам. Уакас опустился в траву и, уставив дуло в небо, водил им, то и дело теряя огаря из виду и лишь по гоготанью определяя, где он сейчас. А второго, у которого голос позвучней, словно привязали невидимой нитью к месту, откуда они взлетели, и он лишь делал виток за витком, набирая высоту. Уакас еще трижды выстрелил, но пули, казалось, и не вылетали из ствола, а лишь слабо лопались, и звук этот терялся в монотонном гоготанье огарей. Сообразив, что лишь пугает птиц, стреляя попусту, он решил выждать. Видно, и огари поняли, что этот двуногий так просто отсюда не уберется, и, покружив еще немного, опустились на белый солончак,
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков - Советская классическая проза
- Победитель - Юрий Трифонов - Советская классическая проза
- Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков - Детская проза / Советская классическая проза
- Мешок кедровых орехов - Николай Самохин - Советская классическая проза
- Семипёрая птица - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Сплетенные кольца - Александр Кулешов - Советская классическая проза
- Песочные часы - Ирина Гуро - Советская классическая проза
- По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин - Советская классическая проза
- Долгие крики - Юрий Павлович Казаков - Советская классическая проза