мокрой шерсти лба, он перехватил удобнее дубинку, оленуха отплыла, не достать было.
— Выблядка бей! — одабривал Колян.
Егор ударил теленка, но опять неудачно, тот замычал и забился под борт, вернулась матуха, по ее лбу текла кровь, он убил ее одним ударом, потом добил теленка. Это так надо, стискивал зубы Егор. Такая работа! «Дан-н! Шлюп!» — с брызгами опускалась дубина. Все хотят есть мясо! «Дун-н!» — он опять промахнулся, попал в рог, дубинка самортизировала и вылетела в воду.
— Заманался?! — Колян мощно подворачивал лодку под удар Егору.
— Нет, я могу, могу! — Егор выловил дубинку.
Егор с благодарностью глянул на громадного зверообразного Коляна, который не забрал у него дубинку, признавая боцмана за своего. Егору хотелось быть таким же сильным и безжалостным, как Колян. Ради трудного мужского дела, где жалости не было места. Колян, умело орудуя веслами, подставил очередного оленя.
— Хрясь! — боцману показалось, что он проломил лоб.
— Молодца! — Колян толкал лодку вперед.
Егор чувствовал, что гордится этой похвалой, он с жадностью ждал следующего. Он научился убивать одним ударом!
Живых животных сильно убавилось, они ошарашенно и уже не так бодро плавали среди убитых. На лодке к ним не протиснуться было. Мертвые спасали живых.
— Харэ! — раздался громкий голос бригадира. — Плоты вяжем!
— Давай перекурим, бугор?! — попросил Колян.
— Айда! — разрешил бригадир.
Сплылись. Бригадир Саня угощал махоркой, Грач своим самосадом. Егор рассматривал руки и телогрейку — все было в крови, лицо тоже. Скосился осторожно на Коляна, тот курил, глядя себе под ноги, самокрутка в кровавых пальцах.
— Я штук двадцать замочил! — хвастался Грач. — Видал, Саня, один прямо на меня попер!
— Бывает и скинет, сила в них страшная! — бригадир аккуратно заматывал пачечку махорки в тряпицу. — Вчера лодку перевернули, Кеша с Аббаской купались...
— Опасно, если кинется? — спросил Егор, ему хотелось, чтобы было опасно.
— Не кинется, — бригадир был серьезен. — У нас с ними договор — только мы их бьем!
— А если бы кинулся? — не отставал боцман.
— Ну... если бы да кабы... так уж устроено. Одни бьют, другие согласны! — Он неторопливо выдохнул дым. — Оно и у людей так ё!
— Вы что же, лагерные будете? — полюбопытствовал Грач.
— А какие же? Не сами приехали... Да ты не бзди, дед!
— А я чего? Не я вас сюда определял, будь моя воля, я бы всех поотпускал... — угодливо отшутился Грач.
Все молчали, покуривая.
— А политические?! — неожиданно громко встрял Колян. — Я бы их, сук, всех передушил! Умников, блядь! — он сплюнул презрительно. — Поехали, что ль, ханки[116] дернем!
Стали вязать «плоты» из оленьих тел. Живые, притаившиеся среди убитых, заметались, Грач схватился за дубинку.
— Шабаш, этих не трогаем! — строго остановил его бригадир, накидывая веревку на мертвые рога. — Пусть плывут!
Забитых оказалось шестьдесят три. Плотами по несколько штук стянули всех ниже по течению. Здесь были врыты столбы, между ними перекладины с крюками, на них подвешивали оленя, обдирали шкуру, вспарывали. Внутренности, головы, голяшки с копытами отвозили в речку. Руки и даже лица были красные, по фартукам текло, работали быстро, от крови никто не берегся. Выпивали разведенный, с резиновым вкусом рыжеватый спирт, закусывали вареным мясом, которое тут же кипело на костре. Националы макали подмороженную вчерашнюю убоину в живую кровь или раскалывали кости ног и доставали мозг. Часа через два половина забитых животных уже лежали полутушами, проветривались на морозце.
Егор крепко захмелел от выпитого, работал, поглядывая на других. В голове пьяно мешались те первые, утренние чувства, когда все это казалось нечестным и гадким и ему ни за что не хотелось бить оленей, и новые чувства — его восхищало изобилие и сила жизни. Вокруг были горы мяса, добытые тяжелым и жестоким трудом. Это мясо съедят люди. Он гордился, что переборол в себе слюнтяя и делал дело. Иногда оставшийся в памяти испуганный взгляд больших черных глаз колол сердце, но юный боцман только хмурился пьяно и начинал активнее работать ножом. Время от времени просил бригадира плеснуть ему спиртяжки, как ласково называл спирт Колян.
За мысом, в каких-нибудь трехстах метрах, не видя охотников, другие олени переплывали реку. Их было нескончаемо много. Егор сходил на них посмотреть, и это тоже его радовало.
— Отвези-ка, боцман, бошки! — кивнул бригадир на переполненную лодку.
Егор воткнул нож в лавку и, пошатываясь, направился к воде. Ему нравилось, что он часть этой компании, такой же уверенный и сильный, как бригадир, как Колян и Кеша, в несколько рывков снимающие шкуру с теплой еще туши. Он сел, отпихнул из-под ног голову олененка с кучерявым лбом и погреб к середине реки.
— Олень — дрянь! Тресь в лоб, он и готов! — Грач нализался и сидел у костра, временами выдавая умозаключения. — Человек против оленя намного слабже! — наливал себе в кружку. — От одной мысли, что его сейчас подколят, с копыт валится! Другой и обосрется еще!
— Человек знает про смерть, а олень нет! Тут все и есть! — философски поддержал бригадир.
— Никто про нее не знает... — не согласился Грач.
— Если бы вместо оленей там люди плавали, а мы с дубинами вокруг... — бригадир смотрел серьезно, — половина сами перетопли бы! Люди про смерть всегда помнят!
До ночи они сделали еще один «замес» и обработку закончили уже ночью. Почти девяносто штук получилось. Доплелись до балка и попадали на нары.
Утром опохмелившаяся бригада, закурив цыгарки, снова ушла на работу, Грач с Егором помогли бригадиру загрузить на катер подмерзшие туши и отправились в Дорофеевский.
Лейтенант Габуния был в отъезде, и Белов в поселок не поплыл, весь день просидел в каюте, оформляя бумаги. Написал приказ на новую повариху, наряды на работы закрыл. Почти вся команда была на берегу, только к вечеру начали собираться. Кочегары вернулись вместе с Фролычем и Климовым, перепачканные, но возбужденные и довольные.
— Камень на могилу нашли на берегу, — рассказывал, раздеваясь, старпом, — притащили его трактором, а дальше — как? Кладбище! Трактору не повернуться, давай вагами его, на катках... часа два мудохались, полпоселка собралось! Но поставили хорошо... Хороший памятник вышел... Гюнтер обещал таблички с именами навеки вмуровать, чтоб ни одна сволочь не выдрала.
Старпом, с полотенцем
