Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Армин же бросил на кота, своего соучастника в выработке марокена, пустой взгляд и в глубокой задумчивости начал прохаживаться по комнате.
— Хозяин нас не видит, Тамерьянчик! — сказала Жофка. — Он уже и не взглянет на нас!
Но Армин продолжал шагать из угла в угол, посвистывая, что он имел обыкновение делать только в состоянии крайней озабоченности.
Разоблачение мошенничества Блюмендуфта не так уж угнетало его; против возможного и даже вероятного судебного преследования он был достаточно защищен заявлением, подписанным Блюмендуфтом, заказчиком на изготовление переплета: Блюмендуфт сим объявлял и свидетельствовал, что пан Армин Фрей согласился выполнить эту художественную работу только под честное слово, что ею не воспользуются в каких-либо незаконных махинациях; если же это случится, то пан Фрей имеет право публично выступить против того, кто злоупотребит его доверием. Армина больше расстраивало то, что сообщение лондонского журнала обойдет весь мир и выгодным сделкам с Блюмендуфтом придет конец...
Но пуще всего его удручала собственная страшная оплошность: он не проверил текста Устава! Опечатки, указанные в статье Террье, были впрямь ужасающи. В какое бы отчаяние и бешенство ни пришел Блюмендуфт, его порадует оплошность Фрея, хотя ошибки-то были сделаны при наборе текста в Бардейове.
«Э гшайтр манн, — скалилась из темного угла бородатая маска Блюмендуфта, — дырочки от червяка поправляет, а ошибок не видит!»
И все же в этом деле — которое ему и на ум не приходило считать уголовным — триумф остается на его, Армина, стороне. И он совсем по-детски радовался, как изничтожит Сесиля Террье, этого короля экспертов в области библиофилии.
Стало быть — никаких причин унывать! Скорее напротив — близок момент, когда его, Армина, гениальное искусство засияет перед библиофильским миром полным блеском. Покажет он Сесилю Террье, почем фунт изюму!
Он признается, что переплет мнимого сорок второго экземпляра Устава — действительно его, Армина, произведение, но докажет также, что этот переплет такой же поддельный, как и на экземпляре лорда Кенсли, ибо и тот вышел из его, Армина, рук! Мсье Террье признал тот переплет подлинным только потому, что текст там был подлинным: его счастливым образом нашли в макулатуре на чердаке государственной типографии и по счастливой случайности продали старьевщику, не имея представления о его музейной ценности; подлинный текст был, разумеется, без опечаток. Тем самым нижеподписавшийся — Армин уже сидел за столом и строчил ответ «Библиофилу» на французском языке — разоблачает некомпетентность эксперта Террье и выдает его с головой всему библиофильскому миру. Сам нижеподписавшийся никогда не заявлял, что переплет — подлинный; напротив, в его руках находится документ, который дает ему право обнародовать имя заказчика в случае, если бы тот выступил с таким утверждением приватно или публично. Чтобы очистить себя от всякого подозрения в соучастии в этом мошенничестве, он воспользуется теперь этим правом и назовет заказчика. Это...
Тут Армин оставил пробел, чтобы заполнить его позднее.
Желая избавить всех коллекционеров старинных книг от обнюхивания переплетов и предупредить злоупотребление его произведениями после его смерти, он, Армин Фрей, приводит список всех сделанных им копий, пока что только исполненных в марокене, который он действительно изготовляет способом, указанным мсье Террье и известным ему лишь потому, что во времена обучения в Париже он был в тесных дружеских отношениях с нижеподписавшимся.
Составление списка Армин отложил на завтра. Радость от предвкушения скандала, который он произведет в кругах книголюбов, была безмерной. Это было какое-то двойное наслаждение с геростратовским привкусом: наслаждение самим действием, а затем — злорадным его разоблачением.
В конце концов он может перестать зарабатывать деньги таким путем — достаточно накопил для себя одного, а понадобится и — на двоих.
Только теперь Армин заметил, что Жофка тоже занялась писанием, да с таким усердием, что и лобик морщила, и губки языком облизывала.
Ну да, он ведь пропустил мимо ушей, как она недавно сказала Тамерлану:
— Что делает хозяин, будем делать и мы, Тамерьянчик!
И умный кот, всегда отзывавшийся на свое имя, ответил одобрительным ворчаньем.
Жофка писала, вздыхая, словно тащила тяжелый воз, и не замечала, что за нею наблюдают. По крайней мере, не подавала виду, что замечает.
Писала она карандашом, видимо, очень твердым, потому что то и дело смачивала его, сунув под язык.
— Что ты пишешь, Жофка?
— Милому письмо! — ответила та без смущения и даже с какой-то хвастливой напевностью.
— Как это — милому?
— Ну так, милому... отставку даю.
— И это только теперь?! А до сих пор он у тебя был?!
— А когда ж еще и писать-то? До сих-то пор меня тут знай гнали!
Пан Фрей насторожился.
Впервые за полгода, что они живут вместе, услышал он от своей Жофки неприкрытое проявление утилитаризма, первую тривиальность. И тон ее был совсем другой, строптивый — Армину подумалось, что он слышит в ее тоне нечто от интонации служанки, которая, желая укрепить свое положение, завуалированно грозит уходом. Попытка Жофки внести ясность в их отношениях была естественной, но Армин расстроился. Он прекрасно понимал, что он у нее не первый, — однако делить ее с кем-то... Одна мысль об этом...
Но когда?! У нее и возможности-то не было!
— Слушай, Жофка, а когда ты с ним в последний раз разговаривала, с этим человеком?
Ее так обидел этот вопрос, что она скривила губы.
— Прошу прощеньица, не думает же пан, что я такая... С тех пор как я тут, и в глаза-то его не видала!
Обычно Жофка обращалась к Армину на «вы» и только в случае недоразумений переходила на третье лицо — это должно было подчеркнуть ее подчиненное положение.
— Покажи, что написала — дай сюда!
— Нет, это частная корреспонденция, на это у вас нету права! — и ее синие глаза строптиво блеснули.
— Давай, говорю, сюда, не то покажу я тебе, есть ли у меня право на твои частные каракули!
Письмо «милому» было мгновенно скомкано, но в следующий же миг Армин ухватил Жофкин кулачок с зажатой в нем бумажкой. Он во что бы то ни стало должен прочитать, что она писала, — и он словно железными тисками сжимал ее пухленькую ручку, но, вероятно, с такой же жестокостью схватила его самого за горло... ревность!
Да, он ревновал эту... эту девку, которая — проклятье! — была ему дороже всех принцесс в мире!
Армин безжалостно стал отгибать ей палец за пальцем, хотя она стонала,
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика