только две: одна в четверке, другая в двойке.
Я снова кляцкнул затвором и прицелился. И вдруг я представил, как после стрельбы старшина, подкручивая усы, будет смеяться над Вовкиной мишенью. «Да, товарищ Берзалин, если вы так по фрицу будете стрелять, он вам спасибо скажет и в ножки поклонится. Фриц — человек вежливый…»
Я чуть повернул ствол влево. На моей мушке замерло черное яблочко Вовкиной мишени. Я выдохнул и плавно нажал на курок…
Я продолжал стрелять, прикидывая в уме, сколько же у меня может быть очков после четырех попаданий. «В лучшем случае тридцать пять», — решил я.
Мы бежим к мишеням. Сзади неторопливо шагают комбат и старшина. У меня две пули в десятке, две в восьмерке. Тридцать шесть очков. Пули легли ровно — почти «колодец». Если бы еще одна девятка, то было бы сорок пять. Если бы да кабы!
Вовка тянет меня за рукав.
— Посмотри, Колька, я попал в десятку. Фантастика. «Значит, у меня было бы сорок шесть», — прикинул я.
— Еще у меня две четверки и двойка и в молоке одна, — взволнованно говорил Вовка.
— Берзалин, — крикнул старшина, — фриц тебе поклоны шлет или как?
— Фриц уже скончался, — радостно ответил Вовка. — Я ему в сердце попал.
— Не может быть! — удивился старшина, глядя на пробоину в десятке.
Комбат взглянул на мою мишень.
— Молодец, — похвалил он меня, — почти «колодец».
Комбат подсчитал пробоины.
— Где же пятая? — сказал он. — Может, одна в одну попала?
Комбат снял мишень и осмотрел пробоины.
— Наверное, неловко дернул за курок, и она в небо улетела, — ответил я и покраснел.
Почему я краснею, когда краснеть не надо. И уж как начну краснеть, так до ушей.
Лицо комбата снова стало озорным.
— Бывает, — сказал он и похлопал меня по плечу. — А если бы не улетела, может, мы бы с тобой посоревновались!
На каждой мишени старшина написал фамилию и спрятал в свою толстую полевую сумку.
На огневую позицию легли следующие…
— Понимаешь, Коля, значит, я могу стрелять, — радостно говорит Вовка. — Ведь я попал в десятку.
— Конечно, можешь! Не надо только волноваться.
Вовка и сейчас волновался. На его бледном лице проступил румянец. Он часто протирал очки. Вовка хочет быть военным, это ясно. Он старается…
«Если бы не улетела, может, мы бы с тобой посоревновались!» — повторял я слова комбата. Может, я бы первое место занял. Такой удачи никогда не будет больше.
Я смотрю на Вовку: он счастливо улыбается.
Гашвили выбил сорок пять и стал чемпионом. Но я не хочу думать о том, что выбил бы сорок шесть. Это же нечестно — так думать и жалеть о том, что сделал. Значит, плохое во мне сильнее. Я стал внушать себе, что моя десятка в Вовкиной мишени — случайность. В свою мишень я бы выстрелил хуже. Все равно Гашвили был бы чемпионом.
Я подбежал к Ладо и пожал ему руку. Он улыбается, скромно опуская черные грузинские глаза.
Комбат подошел к Гашвили. На ладони у него лежали пять патронов.
— Держи, Ладо! Попробуем, кто больше выбьет.
— Что вы, товарищ старший лейтенант! — воскликнул Гашвили. — Если хотите, я готов сейчас встать перед вами на колени и признать себя побежденным.
Комбат похлопал Гашвили по плечу и сказал:
— Красноармеец всегда должен думать о победе, а не о поражении.
Комбат взял винтовку, сделал два шага к деревянному настилу и лег. Нет, не лег, а упал мгновенно.
— Учитесь, — сказал старшина.
Тут же раздался первый выстрел. Гашвили даже и лечь не успел, а комбат уже выстрелил второй раз. Гашвили нажал на курок два раза, а комбат уже поднялся с настила и отдал старшине винтовку.
Комбат неторопливо вынул папироску, крутанул колесико зажигалки и смачно затянулся. От улыбки веселые ямочки появились на его щеках.
Как только Ладо кончил стрелять, все побежали смотреть мишени. У комбата было сорок восемь, у Гашвили только сорок.
— Вот что значит настоящий воин, — сказал старшина, показывая нам мишень комбата. — Он раньше всех ляжет на позицию, быстрее всех выстрелит и точнее всех попадет. Фрицу капут.
Мы влюбленно смотрели на комбата.
3
Удивительный парень Вовка! Каждый день он по-новому открывается, хоть я его знаю как облупленного.
И вот попробуй Вовку пойми. Ученье ему дается тяжело, еле живой ходит, а Нину из головы выбросить не может. Каждое утро к дежурному бегает — письма спрашивает.
Писем нет. А уж как он перед ней тогда расшаркивался…
— Я провожу тебя до госпиталя, — сказал Вовка Нине, когда мы вышли из военкомата.
— Зачем? — воскликнула Нина, а сама обрадовалась. — Тебе проездные документы получать нужно, сухой паек.
— Николай все сделает, — начальственно сказал Вовка и отдал мне свои бумажки. — Я пойду с Ниной. Пусть в госпитале знают, что Нина не одинока — у нее есть друзья.
Я улыбнулся и пошел получать сухой паек и проездные документы.
В общем, мне было обидно. Такой день! Исторический день в нашей жизни. Сесть бы рядом, поговорить, помечтать по-мужски, а он бросил меня и с девчонкой марш!
Уже под вечер Вовка вернулся вместе с ней. Они держали друг друга за руку, как Ромео и Джульетта. Они не видели никого вокруг. Кажется, не замечали даже меня, будто я пешка или чурбан какой. Они смотрели друг другу в глаза и только изредка шептали слова.
— Я буду ждать твоего письма, — говорил Вовка.
Нина утвердительно кивала, и глаза ее излучали океан нежности.
Так они не расставались до полуночи, пока наш поезд не пришел. Вовка взял из моих рук наш сухой паек и отдал его Нине. Он неумело поцеловал ее в щеку. Она заплакала…
А теперь не пишет. Злая шутка — любовь!
Вовка решил сам написать письмо. Вчера он раздобыл канцелярский лист бумаги, заточил карандаш. Мыслей у него, конечно, полна голова — садись и списывай. Но когда этим заниматься! В сутках двадцать четыре часа. Семь из них мы спим, остальные учимся бегать, ползать, скакать, стрелять, разбирать миномет.
Сейчас мы шагаем на политзанятия в красный уголок. Перед входом висит лозунг: «Командир Красной Армии должен быть политически грамотным».
Лейтенант Петухов уже поджидает нас. Вид у лейтенанта не военный. Лицо худое, очки на носу, выправки никакой, даже гимнастерку под ремень заправить как следует не может. Он раньше лектором в райкоме работал.
Мы громко кричим:
— Здравия желаем, товарищ лейтенант!
Садимся.
Лейтенант достает из кармана бумажку.
— «На всех фронтах, от Баренцева до Черного моря, — начинает лейтенант, — наши войска ведут оборонительные бои, уничтожая живую силу врага
