Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странные это края, где окна не занавешивают, а солнце светит лишь изредка. Неслучайно здесь рождаются люди с крутым нравом, вялые битники, как тот Уве из бестселлера Бакмана «Вторая жизнь Уве», чахлые, но при этом мистики, подобно Сведенборгу; тут мало кто страшится голода, ведь в море изобилие лосося и сельди, и поэтому встречается меньше хмурых лиц, чем на юге. Когда много солнца, люди щурятся и уже в раннем возрасте обретают морщины, а здесь, как при открытой диафрагме фотоаппарата, у всех расширены зрачки — не только от марихуаны[10]. Каждый с нетерпением ждет весны, когда можно будет погреться на солнышке.
Стокгольм выглядит как большой европейский город, но не как мегаполис! Впрочем, во времена викингов здесь хватало места для добычи, награбленной в долинах Сены, Волги и Темзы, и для торжищ, на которых ее сбывали. Позже под влиянием протестантской культуры с ее культом умеренности и простоты, неприятием излишеств и верой в то, что труд является этической ценностью, на этом месте были построены внушительные здания и произошли важные социальные перемены. Москва тоже, как и Стокгольм, страдает от недостатка солнца, но она сильно разрослась вширь, по мере того как цари определяли, где проляжет новая дорога, а вот древний Стокгольм явно строился по более скромным королевским меркам.
Верчу головой, осматриваюсь. На улицах и правда ни души, но я по-прежнему верю, что хотя бы за окнами домов есть жизнь! Чего ждут эти люди? Быть может, Виктор Шёстрём сидит сейчас в своей библиотеке, словно в раю, ведь именно так представлял Борхес посмертную жизнь достойных людей! Профессор из «Земляничной поляны» Бергмана на самом деле ждет Ингмара, чтобы выпить чаю и поговорить — прежде всего, о женщинах, а уж затем и о прочих напастях. Может быть, они тоже ждут вестей из насквозь продрогших краев! Но им придется потерпеть до лета.
Таксист родом из Косьерича, Мирич Здравко, воспевает летний Стокгольм. Сегодня с утра он отвез нас на аудиенцию в австрийское посольство и отказался брать плату. Каждый раз, приезжая в отпуск в Сербию, он навещает Мечавник. Он из числа тех моих соотечественников, которые рады проявить щедрость. Пожалуй, и Петер с удовольствием познакомился бы с ним.
Австрийское посольство встретило тишиной, Петер сидел в кресле у большого окна, из которого струился свет, будто созданный Свеном Нюквистом, мягкий и рассеянный, и в этом свете немногие морщины, что пролегли на лице Петра Апостола Спелеолога, утрачивали свою резкость. Его профиль вырисовывался так четко, что казалось, в кресле сидит отец из фильма «Фанни и Александр». На Петере был пиджак, лацканы которого он расшил узорами. Собственноручно. Нельзя было определить — то ли все происходившее лишь утомляло его, то ли наводило скуку. Победителям приходится тяжело и до победы, и после. Радость триумфа — антигравитационная сила. Если это так, то моя небесно-голубая крышка-спутник с незапамятных времен движется триумфальным путем. Она появилась невесть откуда, и я, чтобы не смущать знакомых — в мои-то нынешние годы! — беседой с ней, вышел в коридор к лестнице, ведущей наверх. Голубой спутник парил за окном. Поднявшись на пару ступенек, я открыл фрамугу.
— Нелегко ему, — сказал спутник, — он ведь думает о нас не переставая, а эти тут на него давят!
— Чего еще им надо от Петера?
— Чтобы отрекся от нас!
— Тогда придется отречься и от себя самого.
— Этого он не сделает, но сейчас его мысли устремлены в прошлое, ему вспоминается австрийское посольство в Сараево!
Петер переступил порог австрийского посольства в Сараево четырнадцать лет назад; тогда его принимал дипломат Валентин Инцко. Это было время настойчивых попыток открыть правду о войне в Боснии и Герцеговине. Петер назвал ее братоубийственной и на страницах «Цайта» обвинил Германию в том, что она разожгла этот конфликт, выступив на стороне Хорватии. Он не высказывался ни против боснийцев, ни против хорватов, ему нужна была истина, и он не предполагал, чем поплатится впоследствии за свои слова. Ему удалось добиться приема у Инцко через сестру посла, за которой он ухаживал еще студентом.
Густел привычный сараевский туман, и город жил без звукового образа, созданного Андричем в «Письме, датированном 1920 годом». Тогда с одинаковыми интервалами слышался звон колоколов православной церкви, вслед за ним гудели колокола католиков, а потом наступал черед отрывистого боя городских башенных часов. В многонациональном городе все звуки перекрывались голосом муэдзина, транслировавшимся с минарета. Эхо его призыва распространялось, как туман, а утреннее солнце все не решалось пробиться сквозь мглу и показывалось лишь изредка. С вершины Требевича внезапно падали яркие лучи и, врываясь в окно посольства, касались лица Петера.
Петер сопоставлял сведения посла о трагедии в Боснии и Герцеговине с фактами, собранными им самим как очевидцем событий. И хотя он знал, что точка зрения Инцко на человеческие страдания должна отчасти отражать официальную политическую позицию Австрии, он тем не менее хотел оспорить эту точку зрения свидетельствами, добытыми им в районе Сребреницы:
— Как могло случиться, что в Кравице погибло больше трех тысяч сербов, в Скелани — пятьсот и об этом нигде даже не упомянуто? Равно как и том, что сараевские сербы стали жертвами побоища в Казанах? И что тысячи мирных жителей убиты в многонациональном городе. Упомянуты ли где-нибудь эти тысячи? Сараево подверглось блокаде, но не осаде, и волонтеры беспрепятственно снабжали людей продуктами.
Посол отвечал в основном фразами вроде «не уверен», «возможно», «у меня нет таких сведений…» Петер понял, о чем говорил учитель немецкого из Баина-Башты: аргументы здесь под стать сараевскому туману, который спускается на город, следуя законам природы, а потом вдруг рассеивается, но даже тогда истина остается скрытой во мгле. До Истины здесь доискиваются чужаки! Осажденный город, похоже, стал символом, инструментом воздействия на общественное мнение, оправданием бомбардировок, к которым в конце концов прибегли США — быть может, не только чтобы покарать сербов, но и доказать, что в Европе всем продолжают заправлять американцы?
Когда туман рассеялся, взгляд на город подарил совсем новое ощущение. Улочки, зажатые меж домов, казавшихся копиями византийских построек в Стамбуле — с той лишь разницей, что стамбульские дома окружены палисадниками, — спускались по крутым склонам, набегая друг на друга, и вели к небоскребам и многоэтажкам, построенным во времена Югославии Тито. Там, где теперь струится река, раньше бежал бурный поток, он мчался через ущелье, — тут-то и возник город, сквозь центр которого петляли лишь две улицы. Дальше, в Марьином Дворе, сохранились постройки годов австрийской оккупации, а рядом высились небоскребы — одни выросли в мирное время, другие после войны девяностых и появления первых боснийских миллионеров. Позади теснились дома под стать этим небоскребам, довольно высокие, и они тоже спускались с двух холмов, где раскинулись Кошево и Горица, и так до самого центра города, который напоминал сироту, выраставшего на обломках Османской, а затем Австро-Венгерской империи. В таком городском ландшафте и сам Петер походил на сироту, был один-одинешенек.
Во время войны девяностых город обступали не только холмы и сербские отряды. Сараевская долина широка. Пересекая ее, можно доехать из района Грбавица до аэропорта. Какая сила способна была задержать сорок тысяч солдат, завербованных Алией?[11] Если им не удалось пробраться через близлежащие горы, то как могли они не пройти, грохоча, по сараевской долине? Кто-то остановил их? Так же странно то, что режиссер Адемир Кенович смог поехать в Париж на свадьбу актера Жана-Марка Барра и вернуться обратно в Сараево… Почему тот, кто доставил этого сараевчанина в Париж и привез его обратно, не смог прорвать блокаду? Наверное, страдания замкнутого в кольцо города напоминали катарсис на театральной сцене, с которой блокада должна быть снята лишь в урочный час? Как в этом хаосе могли погибнуть три с лишним тысячи сербских мирных жителей и более пятнадцати тысяч покинуть город? Некоторые утверждают, что так происходило «этническое самоочищение» — этот термин придумали газеты «Ле Монд» и «Нью-Йорк Таймс», говоря о хорватских преступлениях и злодеяниях в Краине. Тем утром в резиденции австрийского посла прозвучало мало ответов.
- Культурная революция - Михаил Ефимович Швыдкой - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Цена будущего: Тем, кто хочет (вы)жить… - Алексей Чернышов - Публицистика
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- В этой сказке… Сборник статей - Александр Александрович Шевцов - Культурология / Публицистика / Языкознание
- Молот Радогоры - Александр Белов - Публицистика
- Будущее уже началось: Что ждет каждого из нас в XXI веке? - Брюс Стерлинг - Публицистика
- Письма Колумбу. Дух Долины - Рольф Эдберг - Публицистика
- Вхождение в божественное пространство. Новый взгляд на жизнь, на духовный мир, на реальный мир природы - П. Соболев - Публицистика
- Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности - Самюэль Хантингтон - Обществознание / Политика / Публицистика
- Наука как «уходящая натура»? - Кирилл Еськов - Публицистика