Майкл только кивнул.
-Это мог бы быть я, - думал он, глядя на голосующую палату общин, - на месте Пьетро. Или любой инженер, мои коллеги, мои друзья..., Как это папа сказал - нельзя такое прощать. И верно, нельзя. Дело ведь не в машинах, новые машины построим..., но убивать людей, оставлять детей сиротами...- он незаметно перекрестился. Прикоснувшись к медальону, что висел у него под рубашкой, Майкл одними губами сказал: «Господи, помоги нам».
Ему казалось, что все хорошо. Мэри была веселой, работала с бумагами, помогала ему готовить лекции для Кембриджа, гуляла. Еще на Пасху он катал ее и сына на лодке. «Врачи говорят, что все в порядке, - вспомнил Майкл. «Все обойдется, обязательно. Будет у нас еще один сын, или дочка. Дочка, - он внезапно, нежно улыбнулся. Спикер что-то прокричал.
-Все, - повернулся к ним герцог. «Палата проголосовала «за». На следующей неделе билль будет в Палате Лордов. Там я никаких затруднений не предвижу. Оттуда он пойдет на подпись к принцу-регенту, и в следующем месяце станет законом. Смерть через повешение за саботаж на производстве».
-Спасибо тебе, - только и сказал Питер, поднимаясь. «Спасибо, Джон». Джованни подал ему руку. Джон, отведя его в сторону, тихо проговорил: «Дядя Джованни, принц-регент назначил особую пенсию для Рэйчел..., Я понимаю, что...»
-Пьетро уже не вернуть, - Джованни взглянул в сторону медленно пустеющей Палаты.
-Я сейчас поеду, заберу Рэйчел. Она у архиепископа Кентерберийского, с детьми. Церковь пенсию ей выделила, Аарона будут обучать за счет архиепископа. Они денег дают, на второй приют. Для мальчиков, - темные глаза Джованни потеплели, - будет рядом с нашим стоять. «Дом Петра». В нашем сиротском доме девочки останутся.
-Да, - только и смог сказать Джон. «Да, так будет..., хорошо, дядя Джованни».
Они спустились в отделанный мрамором вестибюль. Франческо почему-то покраснел: «Я чуть позже приеду в Мейденхед, папа. У меня дела, в Лондоне...- он замялся. Пожав мужчинам руки, Франческо вышел.
Она прислала письмо, в ответ на то, что Франческо отправил ей, вернувшись из Лидса. Она написала, что будет ждать его в Гайд-Парке, у Серпентайна.
На улице было сыро, промозгло, но Франческо решил: «Не хочу брать экипаж. Хоть голова яснее станет». Он шел к Гайд-Парку, повторяя слова брата - те, что Пьетро сказал ему на залитом солнцем холме, улыбаясь, держа в руках цветок: «Не надо бояться».
-Не буду, - пообещал себе Франческо. Невольно перекрестившись, он зашел в открытые, кованые ворота. На дорожке было пусто - публика сидела по домам, прячась от дождливого лета. Он увидел впереди серую, как ее глаза, гладь Серпентайна. Остановившись, тряхнув головой, Франческо шепнул: «Сейчас я ей все и скажу».
Невысокий, седоватый человек в сутане остановился и показал на дерево: «Это, мои милые, инжир. Ему уже, - архиепископ задумался, - двести лет. Он до сих пор приносит плоды. Осенью я вам пришлю корзинку, обязательно».
Обе девочки, - белокурая и рыженькая, - были в черных, траурных платьицах. Архиепископ, обернувшись к Рэйчел, - та сидела в беседке, держа на руках заснувшего сына, попросил: «Иисус, позаботься ты о них. Не о бренных вещах, Господи, это мы все сами сделаем. Утешь их души, успокой их…»
-У нашего дедушки, он на Святой Земле живет, - звонко сказала младшая девочка, - есть гранатовое дерево. Мама говорила. А у вас есть такое, ваша светлость?
Архиепископ развел руками: «Не растут они у нас, милые. Им здесь холодно. Бегите, - он перекрестил девочек, - вам чай в библиотеке накрыли, там вкусные булочки. Мы с вашей мамой скоро придем».
Старшая девочка подняла на него голубые глаза: «Ваша светлость, спасибо, что помолились с нами, за душу папы».
Он только вздохнул и, наклонившись, поцеловал их головы: «И буду молиться, милые». Девочки уходили, держась за руки. Когда они завернули за угол, Диана блеснула зеленоватыми, прозрачными глазами: «Я не люблю Иисуса».
-Диана! - ужаснулась Ева, перекрестившись. «Как ты могла сказать такое, папа ведь…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
-Он забрал папу, - младшая девочка раздула красиво вырезанные ноздри: «Не люблю, но молиться буду. Не хочу маму расстраивать».
Мать плакала. А если она не плакала, то, как на похоронах, - стояла, или бродила, чуть пошатываясь, ни с кем ни разговаривая. Когда они приехали в Мейденхед, бабушка Изабелла отвела их в сторону: «Вашей маме сейчас очень плохо, милые, но вы не бойтесь, она оправится».
-А вдруг не оправится, - тогда, отчаянно, подумала Ева. Она вспомнила, как отец, прошлым годом, хоронил миссис Блэкмор. Марджори, ее дочь, ровесница Евы, - девочки дружили, - потом, сидя на ступеньках крыльца, грустно проговорила: «Она не в себе была, с тех пор, как папа в шахте погиб. Совсем на себя рукой махнула, я по дому все делала. А потом повесилась. Теперь меня бабушка забирает, в Ливерпуль, - девочка показала на запад, - Господь его знает, как там все сложится».
-Все будет хорошо, - уверенно ответила Ева и похолодела: «Господи, помоги ей. Марджори теперь круглая сирота».
-И мы такими можем оказаться, - поняла девочка, слыша ласковый голос бабушки Изабеллы. Она проводила с ними почти все время, - она, и бабушка Марта, и Сидония. Их катали на лодке, занимались с ними, читали книги. Дедушка Джованни и Франческо отвезли их в Лондон и Кембридж. Мать все это время лежала с Аароном в спальне. Там были задернуты шторы, пахло травами. Девочки, приходя туда, робко останавливались на пороге.
Мать протягивала к ним руки. Они, устроившись рядом, все вместе плакали.
Ева сидела с дедушкой. Он читал девочке письма - Джованни написал в Иерусалим, и в Америку, семье Горовицей.
Она как-то помялась: «Дедушка, а вы знали родителей моего папы? Они же в Иерусалиме похоронены?»
-Нет, милая, - Джованни улыбнулся, - не знал. Бабушка Марта знала, она расскажет тебе. А мама расскажет о твоей бабушке Дине.
Бабушка Марта и вправду - рассказала, когда они сидели в цветущем, летнем саду. Ева, слушая ее, прижавшись к пахнущему жасмином шелку, вздохнула: «Жаль, что они не поженились».
-Они хотели, - Марта поцеловала белокурые волосы и, пронзительно, подумала: «Сироты. Господи, помоги им. Мы все сделаем, конечно, на ноги их поставим, но ведь отца никто не заменит…»
Она поднялась к Рэйчел. Держа ее за руку, Марта слушала тихий плач женщины. «Тетя Марта, - Рэйчел уткнулась в подушку, - я не хочу, не хочу жить…, Зачем все теперь, если Пьетро нет…»
Марта скинула туфли и легла рядом.
-Расскажу тебе кое-что, - она вздохнула. Рэйчел слушала и вдруг подумала: «Как я могу? У нее там, во Франции, никого не было. У нее мужа убили, ребенок умер, Элиза на руках была, и она не сдалась. У меня же семья…, Все так заботятся о нас. И Пьетро, - она всхлипнула, - Пьетро бы хотел, чтобы я была счастлива, я знаю».
Она пожала нежные пальцы Марты: «Спасибо вам, тетя. Я встану, непременно…»
Марта забрала спящего Аарона и покачала его: «Сколько надо тебе, столько и лежи, милая. Есть, кому за детьми присмотреть».
Аарон проснулся и потребовал, зевая: «Гулять!»
-Ногами! - нарочито строго ответила ему Марта, поставив мальчика на ковер.
-Ногами! - весело согласился сын. Рэйчел, несмотря на слезы, улыбнулась.
Архиепископ вернулся в беседку. Присев рядом с Рэйчел, - она была в глубоком трауре, белокурые волосы прикрыты черным, простым чепцом, он ласково сказал: «Миссис Корвино, я очень рад, что приюты не останутся без управляющей. Священники местные вам помогать будут. И конечно, - он нежно прикоснулся к рыжей голове дремлющего мальчика, - мы вам будем платить, вы теперь на должности, как же иначе?»
Рэйчел вздохнула: «Ваша светлость…»
-Отец Чарльз, - прервал ее архиепископ. «Пожалуйста, миссис Корвино. Что вы мне сказать хотите, так это я знаю все. Вы мать, у вас трое детей - кто, лучше вас с малышами справится?»
Рэйчел помолчала и робко проговорила: «Отец Чарльз, я подумала…, Не только в Лидсе сироты есть. В Манчестере, в Ливерпуле, на всем севере».
