Данлоп предоставлять доказательства отказался, но продолжал настаивать на том, что все законно и что женщина может уехать в любой момент, когда пожелает (двумя африканскими «слугами», жившими в той же квартире, никто не заинтересовался). Пока мужчины обменивались репликами в публичном споре, популярность шоу продолжала расти, как и доходы Александра Данлопа.
Вскоре дело дошло до суда. На заседание, которое состоялось 24 ноября 1810 г., Саарти Баартман не позвали. Ее защитников — аболиционистскую организацию под названием «Африканский институт» — беспокоило, что женщина явится в суд неприлично одетой, а судья не был уверен, что в Лондоне найдется человек, который говорит на «низком голландском» (так англичане называли африкаанс) и сможет выступить в роли переводчика истицы[84]. Пока шло заседание, Саарти стояла на сцене битком набитого театра на Пикадилли, не принимая участия в событии, которое должно было решить ее судьбу. Судьи, однако, решили, что невозможно вынести справедливый вердикт, не заслушав потерпевшую. Без особых усилий нашли двух человек, говоривших на африкаанс: Лондон был пестрым городом и привлекал людей со всех концов империи, в том числе и жителей Южной Африки, — и Саарти Баартман вызвали в суд.
Данлоп, по-видимому, понял, что ее показания станут для него проблемой. 27 ноября он отвел женщину к нотариусу, чтобы задним числом оформить рабочий контракт. В помеченном 20-м марта 1810 г. контракте значилось, что вся прибыль, полученная от шоу Баартман, будет разделена между ней и Данлопом. Данлоп также обязался обеспечить Баартман медицинский уход, оплатить ее будущее возвращение на родину и предоставить ей теплую одежду для представлений. Она дрожала на сцене в одном трико[85].
До того как Саарти Баартман выступила с показаниями в суде[86], никто не называл ее по имени — в газетах она фигурировала как «женщина из племени готтентотов», «Готтентотская Венера» или даже просто «особа женского пола». Она давала показания в квартире, в которой жила вместе с Данлопом, торжественно одетая в европейское платье. Саарти рассказала дознавателям о своем прошлом — где она росла, как умер ее отец, при каких обстоятельствах она познакомилась с Данлопом и Цезарсом — и засвидетельствовала, что довольна своим положением в Англии. Ей нравится в этой стране, объяснила она. Хозяева ей платят, и у нее нет желания возвращаться домой. Протокол суда сообщает, что государственный нотариус спросил у Баартман, «предпочитает ли она вернуться на Мыс Доброй Надежды или остаться в Англии»[87]. Она ответила: «Остаться».
Трудно понять, почему в тот день Саарти Баартман дала такие показания. Возможно, она посчитала, что уже добилась желаемого, а Данлопа и Цезарса за те деньги, что они ей обещали, можно и потерпеть. Или она не могла сказать правду, боясь наказания. Было неясно, что будет с ней в случае освобождения. Кто-то из аболиционистов утверждал, что «есть люди, готовые помочь ей»[88], но это было туманное обещание, которое вряд ли могло успокоить женщину, не говорившую по-английски, не имевшую надежных источников дохода и покинутую всеми на чужбине.
Суд постановил, что «Баартман ни в чем не стеснена и счастлива в Англии»[89]. Процесс привлек к шоу еще больше общественного внимания, поэтому оно сохраняло популярность и зимой. После того как были обнародованы подробности предполагаемого финансового соглашения Баартман с Данлопом, на ее карикатурных изображениях прибавилась новая деталь: кучи золота и мешки с деньгами.
В течение следующих трех лет Саарти объехала всю Британию, выступая в Лондоне, Брайтоне, Бате, Манчестере и Ирландии. В Манчестере она крестилась, записав себя в церковной книге как «Сару». Она гастролировала с Данлопом, пока в 1812 г. он не умер. Затем ее антрепренером стал некто Генри Тейлор. О Тейлоре и его отношениях с Саарти нам неизвестно практически ничего, кроме того, что в 1814 г. он привез ее в Париж, где она жила и работала на окраинах Пале-Рояля. Этот район был известен бурной политической жизнью, памфлетами, рожденными в его кварталах, и процветавшим там пороком. Приехав во Францию, Баартман была уже знаменита, и сплетни про нее пошли быстро: одни утверждали, что она состоит в тайном браке, другие — что она проститутка.
Саарти жила в Пале-Рояле и выступала с программой, которую представляла еще в Кейптауне. Она пела и танцевала почти обнаженной, курила трубку и показывала зрителям попу. Шоу снова оказалось необычайно популярно; у Франции были собственные интересы в колониальной Африке, и французы, как и англичане, питали горячее любопытство к мифической буйной сексуальности туземцев. Тейлор решил повысить доходность шоу, для чего увеличил количество рабочих часов Баартман с шести до десяти в день. По ночам она продолжала давать закрытые концерты для богатых и наделенных властью. Вскоре от истощения Саарти заболела. Ее состояние быстро ухудшалось и к началу 1815 г. стало таким плохим, что она больше не могла выступать на сцене.
В январе парижская газета Journal Général de France объявила, что «Готтентотская Венера сменила владельца»[90]. Выражения, в которых была написана эта заметка, демонстрировали огромную разницу между Парижем и Лондоном. В Великобритании рабство было нелегальным и считалось злом, подлежащим искоренению. Во Франции оно со времен Французской революции формально считалось незаконным, но de facto дозволялось. В Париже вели гораздо меньше споров о том, нравственно ли покупать, продавать и держать в собственности людей. Вопрос о том, свободна ли Саарти Баартман, здесь не стоял. Отныне она принадлежала некоему господину С. Ро.
Ро был дрессировщиком и имел давние связи с научным сообществом Парижа — он продавал анатомам туши животных для препарирования. Шоу Баартман всегда пытались придать некоторый оттенок научности — Александр Данлоп и Петер Цезарс почти открыто подавали Саарти как образец «недостающего звена», существа, занимающего промежуточное положение между человеком и обезьяной. Ро точно знал, что парижским ученым будет интересно взглянуть на Баартман. В Национальном музее естественной истории за немалые деньги он организовал закрытый осмотр Готтентотской Венеры — для Жоржа Кювье, его ассистента и трех художников.
В назначенный день Баартман пришла в Музей в своем сценическом костюме, но Кювье и его коллеги тут же попросили ее раздеться полностью[91]. Это было то, что Саарти всегда отказывалась делать, но ей объяснили, что костюм господ не интересует, так как они желали бы рассмотреть ее «объективно».
Кювье и его помощники хотели увидеть «детородные органы»[92] Баартман и ее попу — те части тела, которые на протяжении вот уже двух столетий западные ученые и философы изучали, чтобы прийти к выводу о том, что коренные африканцы представляют собой вид, отличный от
