распространяло представления о примитивности африканцев и первобытной черной женственности. Оно подтверждало расхожие западные стереотипы о диких африканцах, бегающих нагишом по своему континенту. Смотря на Баартман, белый человек проецировал на нее все то, что было уже укоренено в европейской культуре».
Известность Баартман пережила ее саму, как и расовая идеология, с которой стала ассоциироваться ее фигура. Образ Саарти продолжал жить в популярной культуре XIX–XX вв.: о ней сочиняли песни и ставили спектакли, ее изображали на игральных картах[98] и высмеивали в пантомиме перед той же самой толпой, которая глазела на Готтентотскую Венеру при жизни[99]. Вновь и вновь в порнографических романах и газетных карикатурах Викторианской эпохи появляется сексуализированный образ большезадой темнокожей женщины, очень похожий на изображения Баартман, распространявшиеся ее хозяевами в Лондоне и Париже. Сандер Гилман, историк, подробно изучавший жизнь и наследие Баартман[100], комментирует: «В этот период женская сексуальность начинает ассоциироваться с ягодицами, а эталонными ягодицами становятся ягодицы готтентотские»[101].
Иногда в популярной культуре того времени встречаются изображения непосредственно Саарти Баартман, но чаще это некая усредненная Готтентотская Венера — сначала так прозвали саму Саарти, но позднее выражение стало применяться для описания любой оказавшейся в Европе в качестве колониальной диковинки женщины кой-коин. Баартман превращалась в товар, ее индивидуальность постепенно размывалась, и прозвище, придуманное для нее, стало общим именованием всех, ей подобных. Рисунок с подписью «Готтентотская Венера», датированный 1829 г., изображает обнаженную темнокожую женщину с большой попой, которую в качестве развлечения показывали на балу у герцогини дю Берри в Париже. На гравюре 1850 г. белый мужчина разглядывает женщину, обозначенную как «Готтентотская Венера», в телескоп; объектив телескопа направлен на ее попу. Многих этих «Венер» постигла печальная участь Саарти Баартман: в английских, французских и даже южно-африканских музеях нетрудно было встретить чучело кой-коинской женщины — «образцовый пример готтентотки».
Саарти не была единственной темнокожей женщиной, после смерти пополнившей экспозицию европейской кунсткамеры. Она просто стала первой[102].
Наследие
Пока обыватели играли в бридж картами с портретом Саарти Баартман, исследователи продолжали начатую Жоржем Кювье работу и пытались научно обосновать сформулированную им классификацию рас.
Дженелл Хобсон указывает на то, что в науке XVIII в. основным признаком, позволявшим провести различия между расами, считался цвет кожи. К началу XIX в. фокус внимания ученых сместился от цвета кожи к строению и форме тела. Именно они стали новым инструментом конструирования расовых иерархий. Пример Баартман часто использовался в научных трудах на эту тему в качестве аргумента. Кой-коин обладают довольно светлой кожей, если сравнивать их с народами, живущими в Экваториальной Африке. Этот факт в глазах европейских ученых и философов XVIII в. указывал на предположительно более высокий, по сравнению с другими африканцами, уровень развития этого народа. Но в начале XIX в. западные ученые уже располагали кой-коин на самой низкой ступени расовой иерархии. Основанием для этого служило строение попы представителей этой народности. Большая попа стала считаться их отличительной особенностью (хотя и это весьма спорно) — и данное утверждение использовали как доказательство отсталости и неразвитости.
Отчет Жоржа Кювье о вскрытии тела Саарти Баартман, переизданный при его жизни как минимум дважды, сыграл в утверждении нового расового порядка решающую роль. Именно на эту работу часто ссылаются другие анатомы. Но нам известно по меньшей мере еще семь отчетов о вскрытии кой-коинских женщин, и все эти вскрытия были проведены для подтверждения идей Кювье. Ученые брались за них, чтобы доказать один простой тезис: большезадые женщины кой-коин занимают самое низкое положение в расовой иерархии. И всегда приходили к выводу о том, что тезис успешно доказан.
Но тела кой-коинских женщин интересовали не только анатомов. В 1853 г. вышла книга Фрэнсиса Гальтона «Записки путешественника по тропической Южной Африке»[103]. Гальтон, специалист по статистике, занимавшийся также вопросами наследственности и изучавший расы, сообщает о своем отчаянном желании увидеть «обнаженную готтентотку» — для того чтобы «точно измерить ее формы». Женщины, которые встречались ему в путешествии по Южной Африке, были против такого поворота событий, но каким-то образом Гальтон все же нашел девушку, которая, по его словам, «поворачивалась во все стороны, как обычно делают дамы, которые хотят, чтобы ими восхищались»[104]. C расстояния в несколько метров он измерил углы ее тела секстантом. Затем, несмотря на возражения, он рассчитал пропорции ее тела — величину попы, размеры головы и так далее.
Хотя широкую публику в кой-коинских женщинах больше всего привлекали попы[105], именно интерес Фрэнсиса Гальтона к их черепам в итоге породил новую «научную» дисциплину, которую он назвал евгеникой — это слово в буквальном переводе означает «благородный, породистый». Большую часть XIX столетия западные ученые занимались тем, что измеряли и переизмеряли черепа людей со всех точек земного шара, пытаясь найти подтверждение тезису, в правильности которого были убеждены заранее: белые европейцы — это самый продвинутый с точки зрения эволюции вид на планете, а стало быть, именно они самые цивилизованные, развитые, умные и т. д.[106]
Гальтон и его последователи не только утверждали превосходство белого человека над темнокожими и азиатами, но и разрабатывали детальные классификации европейцев. Эти классификации дополнялись и менялись на протяжении XIX в., однако в целом обычно укладывались в такую схему: жители Северной Европы считались высшей расой, ниже стояли жители Южной Европы, ирландцы и евреи. До Гражданской войны в США книги вроде «Истории англосаксов» Шэрона Тёрнера и «Английских черт» Ральфа Уолдо Эмерсона определяли английскость через противопоставление ирландскости: ирландцы стояли в расовой иерархии лишь немногим выше темнокожих, а в середине XIX в. вообще считались отчасти черными. Эти представления изменились лишь тогда, когда из Южной и Восточной Европы в США прибыла новая волна иммигрантов, поколебавшая устоявшуюся иерархию. В 1899 г. экономист Уильям Рипли опубликовал книгу «Европейские расы», которая быстро приобрела необычайную популярность. Автор разделял европейцев на тевтонскую, альпийскую и средиземноморскую расы, основываясь на росте, форме черепа, лица и носа, а также цвете глаз и кожи. Тевтонскую расу, к которой Рипли отнес немцев и скандинавов, он считал высшей. Как и все прочие расовые классификации, система Уильяма Рипли не имела никакого научного смысла — даже сам ее автор отмечал, что форма черепа, цвет волос и рост (три основных, как он считал, расовых признака) далеко не всегда коррелируют. Впрочем, эти очевидные противоречия не разубедили Рипли и не сделали его идеи менее популярными.
Расовые смыслы пронизывали американскую науку, философию и поп-культуру XIX столетия. Тело человека также обросло многочисленными расовыми значениями, что наглядно демонстрировали недавно появившиеся модные журналы, например Godey’s
