-Мы их обсуждали, - продолжила Джоанна, - с генералом Боливаром. Там конституция, закон о всеобщем образовании, о праве голоса для всех сословий и для женщин…
Юджиния изумленно остановилась. Джоанна, почти резко, сказала: «Так и будет, поверьте мне. Мы до этого доживем. Теперь у вас хотя бы появится основа…»
-У нас уже есть, - признался Петя, - на совещании в январе этого года все единодушно выступили за установление республики, но мирным путем, без вооруженного восстания. Мы решили разделиться на два общества, Северное и Южное, и работать над текстом конституции, который подадим государю императору. Так безопасней, - после долгого молчания добавил мужчина.
-Не все, и не единодушно, - буркнула Юджиния. «Никита Муравьев, - ты, Джоанна, его знаешь…»
Та кивнула.
-Он теперь, - усмехнулась женщина, - придерживается более умеренных взглядов. Но такие люди, как майор Пестель - они считают, что без армии мы обречены на провал. Войска возглавят недовольство в столице, и его величество вынужден будет отречься. Под угрозой штыков, так сказать.
Петя вспомнил зимний вечер, алый закат над покрытой льдом Невой, и, в дыме сигары - невысокую, ладную фигуру Пестеля. «Он похож на Бонапарта, и, правда, - понял Петя, - и глаза такие же, синие. Только лысеет уже, а ведь ему и тридцати нет».
-Петр Федорович, - поморщился майор, выпив чаю, - вы, конечно, хороший оратор, я вас заслушался. Однако все эти разговоры о мирном переходе власти к всенародно избранным депутатам, так и останутся разговорами. Император выведет на улицы полки, и раздавит ваших просителей, не успеете вы опомниться.
-Так что же делать, Павел Иванович? - спросила Юджиния. У нее на коленях лежал протокол собрания «Союза благоденствия». Как жена ни просила, Петя не смог ее туда взять. «Ты пойми, - развел он руками, - там не будет ни одной женщины, я не смогу объяснить…»
-И здесь косность, - ядовито сказала Юджиния. «Вы мне поручаете переписывать протоколы, а я даже права голоса не имею». Она наклонилась и обняла мужа: «Скоро все это изменится, я уверена».
Пестель затянулся сигарой и спокойно ответил: «А надо, дорогая Евгения Петровна, расстрелять из пушек Зимний Дворец, взять штурмом Петропавловскую крепость и арестовать императорскую семью. Без полумер. Робеспьер проиграл потому, что был слишком нерешителен, революция такого не прощает».
Уже потом, в спальне, Петя, целуя жену, смешливо заметил: «Очень хотелось познакомить Павла Ивановича с папой и мамой. Они бы ему рассказали, что такое был Робеспьер».
Юджиния приложила палец к его губам: «Ни в коем случае. Они пожилые люди, не надо их волновать, милый».
Сейчас она оглянулась на герцога и Мадлен, что сидели, держась за руки: «Джоанна, наверняка, тоже не все родителям рассказывает».
Они уже подходили к кругу для катания, когда Джоанна, небрежно, сказал: «Я на стороне тех, кто выступает за вооруженное восстание, разумеется. Иначе общественный строй не изменить. Я к вам приеду, конечно же, - женщина улыбнулась, - хочу познакомиться с теми, кто, в будущем, станет знаменем свободы для всей Европы…- она не закончила и внезапно остановилась. Мимо них прошел высокий, мощный парень, лет восемнадцати, в куртке ремесленника и берете - старом, в пятнах.
Джоанна проводила глазами его темноволосую голову и спокойно предложила: «Пойдемте, посмотрим, как Мишель катается, а потом выпьем кофе, все вместе».
Экипажи стояли у подъезда дома Джоанны. Федор, подняв внука, поцеловал его в щеку: «В следующем году в Лондон поедешь, а потом и к нам, в Санкт-Петербург!». Мальчик прижался белокурой головой к его плечу. Тео шепнула Мадлен на ухо: «Как он на Мишеля похож, одно лицо. Господи, только бы он счастливым ребенком рос!»
-Джоанна его любит, - ответила Мадлен, - мать она хорошая. Да, в общем, - герцогиня улыбнулась, - и отец - тоже.
Тео погладила внука по коротко стриженым волосам, и пообещала: «Когда приедешь, дядя Пьер тебя на лодке покатает, по Неве. И в лабораторию с ним сходите, посмотришь, как электричество работает».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лазоревые глаза мальчика загорелись любопытством: «Мама говорила, за электричеством будущее. Я вас люблю, бабушки, - он обнял обеих женщин, - и дедушек тоже».
-Я сиротой росла, - вздохнула про себя Тео, - мать продали, я ее и не помню почти, а отец..., - она отчего-то перекрестилась. Наклонившись, поцеловав Джоанну в щеку, женщина велела: «Пишите нам. И ждем вас в России».
Герцог, устраивая жену в экипаже, заставил себя нарочито спокойно заметить: «В следующем году встретимся, милая. Сядешь в Плимуте на корабль военный, и быстро до нас доберешься».
Мадлен посмотрела на него - большими, серыми глазами, в сеточке морщин. Джон вспомнил холодное бретонское лето, и свой шепот: «Прощай, Джиневра».
-Четверть века в этом году, - он сжал зубы. «Четверть века, как она со мной. Я благодарен, должен быть стократ, за все это время. Как же я ее люблю».
Мышьяк лежал в его вещах, в запертой, плоской шкатулке. Еще в Лондоне, спустившись в подвальный этаж дома у собора Святого Павла, наблюдая за тем, как невидный человечек взвешивает белые крупинки, Джон поднял голову: «Хорошо, что мы все переделали. Три яруса теперь под землей, камеры устроили, на всякий случай, и ход к Темзе, к нашей пристани. Что там Майкл рассказывал - можно локомотивы с вагонами и здесь пустить. Впрочем, они еще на поверхности железную дорогу не проложили, лет через пять только закончат. И документы все перевезли в особое хранилище, тоже предусмотрительно».
На плоской, болотистой равнине, на продуваемом ветром восточном побережье, рядом с морским полигоном, стоял окруженный высокой, каменной оградой, скромный дом. До Лондона оттуда было всего полсотни миль. Джон велел устроить архив именно там. «В Шотландию не наездишься, - объяснил он королю, - даже с железными дорогами. Бумаги могут в любой момент понадобиться. Я там семью поселил, и он, и она уже в отставке, седьмой десяток им идет. Место тихое, ферма и ферма. Даже овец им купили, - Джон усмехнулся. «Спальни устроили, для тех, кто на полигоне занят, пусть хоть ночуют с удобствами».
-Это потому, - заметил Георг, - что у тебя в Шотландии имения нет, а в Саутенде дом загородный.
Король посмотрел на карту: «Всего тридцать миль к северу от Саутенда, тебе удобно туда добираться. Хорошо, что не стали этого на южном побережье делать, там слишком многолюдно».
Человечек, запечатав конверт, приподнялся: «Вот, мистер Джон. Несколько доз, для верности. Лучше всего подсыпать его в пищу, или в кофе. Кристаллы без запаха, без вкуса, - человечек улыбнулся, - очень удобно. Мистер Валентин Розе, немецкий химик, открыл способ обнаружить это вещество, - человечек поискал слово, - в организме. Надо взять желудок трупа, и обработать содержимое поташем, негашеной известью и азотной кислотой. Мышьяк тогда образует соединение, триоксид. Его можно подвергнуть тесту Мецгера, - человечек поскреб нос, - нагреть с углем. На нем выступит блестящий, черный налет - он называется «мышьяковым зеркалом», - человечек внезапно усмехнулся: «Впрочем, у вас там не будет химиков, мистер Джон».
-Никто не будет интересоваться, отчего он умер, - сварливо ответил герцог, пряча конверт. «Спасибо, мистер Фредерик. Как вам лекция мистера Корнеля?»
Человечек всплеснул руками. «Блестящая, блестящая. Я, конечно, не геолог, я химик, но мистер Корнель - редко таких ученых встретишь. Его два часа не отпускали. Я очень рад, что вы мне билет устроили».
-Марта мне рассказывала, - вспомнил Джон, поднимаясь по лестнице, - как Мэтью хотел отравить своего брата, еще малышом. Папа тогда отнес рвоту как раз к Теодору, и он провел реакцию, доказал, что там был мышьяк. Надо будет поставить задачу нашим химикам, пусть разработают быстрый способ обнаружения яда в теле, для судебных процессов». Он остановился перед своей комнатой: «Отчего я умер, тоже никто не спросит. Я больной человек, инвалид. Даже если Давид сделает вскрытие - у него нет лаборатории, он ничего не сможет доказать. Конечно, придется помучиться, - он вздохнул и толкнул дверь.
